В дальнейшем апокалиптические пути христианства и иудаизма разошлись, причем иудаизм весьма отрицательно стал относиться к христианскому мессии. Сам Христос утверждал, конечно, что он мессия и еще к тому же царь, хотя царство его не от мира сего. Христианство считало, что приход Христа предсказан иудейскими пророками, что сам Яхве обещал «воздвигнуть Христа во плоти и посадить на престоле его» (Деян., 2:30). Иудаизм не отрицает, что пророки действительно предрекали приход мессии, но это должен быть иудейский, а не какой-нибудь иной спаситель, тем более не основатель новой религии. Иудейский мессия мыслился как спаситель только еврейского народа, христианский же предназначался всему миру. Иудейская апокалиптика так и осталась в ожидании посланника Бога, в то время как в христианстве он реальный виртуальный персонаж, весьма активный и деятельный. Если первая ждала от него разрешения национальной трагедии, то вторая — обретения всеобщей благодати.
Под иудейской апокалиптикой можно понимать особый жанр религиозной (мифологической) литературы, канонической или апокрифической, которая содержит пророчества о Конце света, причем эти пророчества могут быть связаны или не связаны с мессией. Думается, что к числу апокалиптических не следует относить те, в которых говорится только о мессии, тем более что нередко о нем упоминается лишь в самом общем виде. Откровение Иоанна является апокалиптическим и по той, в частности, причине, что оно возвещает не приход мессии, а события Конца света и торжество новой религии.
Иначе понимал иудейскую апокалиптику А. В. Смирнов. Он считал, что под ней разумеются такие произведения иудейской письменности, которые в подражание некоторым богодухвенным пророчествам сообщают под образом видений и символов откровения преимущественно относительно мессианского царства и последней судьбы мира. Подражание апокалиптиков богодухвенным пророчествам обнаруживается не столько в полном усвоении пророческих обетований, сколько в перенимании внешней формы; они с полной свободой перерабатывают пророческие идеи сообразно с личными воззрениями и с той системой толкования Писания, которая выработалась в позднейших книжничес-ких школах. Авторы апокалипсисов нередко восполняют пророческие образы легендарными сказаниями и вносят в учение канонических книг совершенно чуждые элементы. Но по форме они стараются стоять как можно ближе к каноническим пророчествам, и особенно к тем, в которых преобладают символы и видения[21].
Скорее всего под богодухвенными пророчествами Смирнов понимал канонические священные тексты иудаизма; следовательно, из иудаистской апокалиптики исключались ветхозаветные сочинения, в том числе Книга Даниила, и соответственно имелись в виду лишь дохристианские апокрифы. Такой подход не представляется достаточно обоснованным именно по этой причине. Вместе с тем несомненно, что отдельные апокалиптические апокрифические сочинения представляют собой лишь подражание каноническим трудам, но тем не менее не могут исключаться из сферы научных исследований, которые должны ответить и на такой вопрос — в силу каких потребностей, в том числе бессознательных, создавались подобного рода сочинения. Очевидно, и в этом случае реализовывалась потребность познания будущего, украшение его и обещание себе процветания и благополучия в более чем неопределенном грядущем.
Во многих апокалиптических сочинениях царство мессии должно наступить при конце этого мира. Эта же мысль наличествует и в Откровении Иоанна Богослова, она подчеркнута в последних главах книги, в которых, однако, наряду с описанием грядущего царства христова вновь и вновь раздаются жестокие угрозы и обещания беспощадных расправ. Авторы предшествующих апокрифических апокалипсисов широко пользовались этим жанром, чтобы изложить свои самые сокровенные чаяния о будущем. Люди пытались понять, ставил ли Бог, создавая их, разумную цель, почему жизнь полна страданий и бедствий, почему она так коротка и заканчивается тягостной старостью и неминуемой смертью. Между тем и иудаистские апокалипсисы полны жестокостями. В этой связи надо отметить одну общую черту всех апокалипсисов — и апокрифических, и канонических: обязательное уничтожение всех врагов. С ними не должно быть никаких компромиссов, с ними никто не намеревался искать что-то общее и на этой почве решать конфликты миром. Разумеется, это отражало нравы и нравственность той поры, это было также и условием выживания еврейского народа, который находился в окружении врагов. Конфликты в той или иной форме определялись и религиозными установками и ориентациями, а религиозное единство ощущалось в качестве непременного условия выживания Израиля. При этом в суде и расправе над врагами часто активно участвовали и спасители (мессии). Такая практика потом была скрупулезно реализована тоталитарными режимами и тоталитарными вождями.
Последние, следовательно, возвращаются к древнейшим формам поведения, тем самым отвергая то, что с таким трудом было достигнуто цивилизацией в XIX–XX столетиях. Это отрицание цивилизации всегда, во все века, носило террористический характер, имея своей целью не только физическое уничтожение, но и запугивание врагов и тех, кто представлялся таковыми. Собственно говоря, в поведении современных террористов мы видим то же самое, когда никто из них даже не пытается договориться, пойти на компромисс, заключив соглашение, грубо попирает его, а решение всех своих проблем видит в смерти того, кого считает врагом, иногда жертвуя и своей жизнью.
Задолго до христианства, и не только в иудаизме, появилось множество свидетельств острого недовольства человека своей судьбой и, следовательно, Богом, который за все в ответе. Например, древний аккадский поэт писал:
Поистине, умница мой, тому, что открыл ты, нет подтверждения!
Истину ты отвергаешь, предначертанья бога поносишь!
Не соблюдать обряды богов ты возжелал в твоем сердце.
Обряды богини истинные ты презираешь.
Точно средина небес, мысли богов далеко;
Слово из уст богини не разумеют люди.
Верно понять решенья богов заказано человекам,
Замыслы их для людей недоступны[22].
В самом же иудаизме неудовлетворение земными порядками (а значит, и небесными) высказаны в той или иной форме во многих мифологических, в том числе ветхозаветных сочинениях. В наиболее же концентрированном виде оно выражено в Книге Иова и Книге Экклесиаста. В Библии нет ни одного сочинения, в котором, как в этих книгах, с такой же страстью и силой были бы выражены тоска, пессимизм и отчаяние человека, его безысходность, его понимание бессмысленности жизни и того, что он абсолютно беззащитен против злой воли того, кого он называет Богом. Загнанный в тупик, он не ждет улучшения своей участи, убедившись, что все будет так, как уже было, что за все ему придется отвечать перед судом, который назначен не им и будет беспощаден к нему, что даже знание умножит его печали.
Если бы библейские бунтари Иов и Экклесиаст жили в средневековой Европе или в новых тоталитарных режимах, с ними расправились бы очень быстро. Вот почему можно вновь поставить очень давний вопрос: по каким причинам произведения этих вольнодумцев были включены в ветхозаветный канон? Об этом сейчас можно только гадать, в числе прочих причин называя либерализм их современников, а также весьма высокий философский уровень и выдающиеся художественные достоинства этих великих книг. Как бы то ни было, их чтение с необходимостью убеждает в том, что человек скоро потребует изменить сложившиеся порядки и захочет увидеть хоть какие-то новые перспективы, особенно обрести надежду на посмертное существование.
Страстно желаемые изменения, как показывает ему его магический и религиозный опыт, может осуществить лишь верховный небесный владыка, творец и вседержитель. Но не случайно Иов и Экклесиаст были такими скептиками, они прекрасно знали, что всевышнему все-таки полностью доверять нельзя ни в коем случае. Конечно, спасение рода человеческого было крайне необходимо, однако в столь важном деле уже не следовало надеяться только на него. Между тем у спасителя, конечно, должны были быть божеские возможности и силы, иначе он не смог бы коренным образом изменить жизнь и судьбы людей и тем более преодолеть их бренность. Вот почему это обязательно должен быть Бог, но принципиально другой — максимально приближенный к людям, несравненно лучше их понимающий и, разумеется, более милосердный.
По этой причине роль мессии была поручена не очередному небожителю, а тому, кто был рожден женщиной (т. е. имеет нечто весьма человеческое), но от Бога. Дева Мария — именно залог человечности (человеческого), Яхве — сверхъестественных возможностей. Правда, христианство, судя по Откровению Иоанна Богослова, не удержалось в тех гуманных рамках, которые были очерчены учением странствующего проповедника Иисуса, но вначале замысел был именно такой.
Средиземноморский мир жил ожиданием рождения идеи, которая могла бы объединить его народы, носителем же идеи должен был быть мифологический персонаж, который свяжет материальную природу с божествами, станет носителем полноценной духовной мощи и наполнит духовностью жизнь, откроет людям тайны мироздания, а главное — смысл их существования и страданий. Но потребность в нем, его объединительные функции могли появиться и получить развитие только в том случае, если для этого создались бы необходимые социальные, духовные, психологические и экономические условия. Они действительно сформировались в этом огромном регионе, страны которого, несмотря на все различия их культур, объединяли многочисленные духовные, этические, исторические, торговые и иные связи. Сложилась определенная общность, о которой в наши дни можно было бы сказать, что она представляет собой результат глобализации — региональной, в границах римского мира.
Этот мир, испытывая кризис, в дружном и едином порыве искал в учителе-богочеловеке спасителя, который, конечно, не мог не быть архетипической фигурой. Особые надежды бессознательно возлагались на странствующих проповедников-пророков. Среди них было много предшественников Христа, выделялись отдельные личности, например, Аполлоний Тианский, которого Ю. Николаев называет знаменитейшим предшественником христианства, напоминая, что вся литература первых веков новой эры пестрит указаниями на него. Апполония Тианского противопоставляли Христу и обожествляли, прославляли сотворенные им чудеса, в том числе воскресение мертвых, укрощение диких зверей и т. д. Он много странствовал, дошел с учениками до Индии, затем через Вавилон и Эфес пришел в Афины, Рим, побывал в Египте. Аполлоний был прежде всего «великим посвященным» и говорил не для толпы, храня обет молчания перед профанами. Ни он, ни другие представители пифагорейских школ или иных таинств не могли бросить людям живого слова, утолить всеобщую жажду просветления. Безмолвные, загадочные, скользили они над жизнью, не в состоянии утолить мировой тоски