Вводные замечания
Изучать методы Томаса необходимо не только потому, что они являются правилами для всех фашистских и антисемитских агитаторов, настоящие учения которых действительно существенно расходятся, но и по особой причине. Для Томаса, как и для большинства его товарищей по интересам, метод (т. е. «как») важнее, чем содержание (т. е. «что»). Его настоящее дело — манипулировать людьми, сформировать их как сторонников своей организации, и для этой цели в конце концов служит все, что он делает. Идеи и постулаты — это лишь приманка, они имеют лишь незначительный объективный вес. С одной стороны, он слишком осторожен, чтобы раскрыть свои истинные цели, с другой стороны, он, возможно, с полным основанием предполагает, что его слушатели понимают намного лучше, за что он борется: шовинистическое насилие, если он менее эксплицитно занимается политическими целями. Он следует старому шовинистическому практическому правилу кулака: всегда об этом думать, никогда об этом не говорить. Частично сами цели расплывчаты, не выражены и должны быть приспособлены к изменяющейся политической ситуации, как только фашист почувствует себя вправе отдавать приказ; частично слушатели не должны абсолютно точно знать намерения и программу, ведь они могли бы обнаружить вопиющее противоречие между собственным, крайне примитивным интересом и интересами тех, бороться за которые они призваны. Поэтому подчеркивание «что» сдвигается на «как». Томас — специалист по рекламе в очень узкоспециализированной области превращения религиозного ханжества в политическую и расовую ненависть. Он уделяет больше внимания своей технике рекламы, чем идеям, которые он хочет продать. Тщательно продуманы психологические стимулы и ожидаемые механизмы реакции: его политическая позиция, напротив, расплывчата и абстрактна, или наивна и абсурдна. С полным основанием можно поэтому предположить, что он сознательно уделяет больше внимания обдумыванию психологических методов, чем конкретным политическим вопросам, так как, наоборот, последние проявляются только на очень трезвом, псевдотеоретическом уровне, в языке избирательных кампаний и в скандальных слухах, и так мало говорят о его конечных целях.
Совершенно нелогичны по объективным понятиям речи Томаса по радио. Нет ясно отграниченных и прозрачных отношений между посылками и заключениями, причиной и следствием, фактами и понятиями. Между тем Томас хитер, и было бы неправильно отмечать у него отсутствие дискурсивной и объективной логики, недостаточность умственных способностей. Его логика основывается на чрезвычайно логических рефлексиях о психологии его слушателей и лучшем способе дойти до них. Без сомнения, некоторые по виду весьма нелогичные приемы являются результатом интенсивного обдумывания и длительного опыта, однако нельзя не заметить некоторое сходство между определенно путаным мышлением слушателей и мышлением оратора. В общем, однако, речи Томаса по радио дают отличный пример одной из основополагающих характеристик фашистской и антисемитской пропаганды: до мельчайших подробностей рассчитан ее иррационализм, чрезвычайно рационалистичной природы, не только в отношении иррациональной философии, которую она имплицирует, но и ее иррационального эффекта. «Эмоциональное планирование» — таково было бы адекватное название метода Томаса, как это доказывает в первую очередь генеральная тактика его речей, которые делятся на две в корне различные группы: «эзотерические» и «экзотерические»[86]. Не распространяемые по радио, эзотерические речи прежде всего обращены к слушателям в Тринити, к ядру его последователей, которым он может сказать, что он думает, и которых мог возбудить до вершины эмоциональной ненависти. Только здесь он не сдерживал в узде свою антисемитскую пропаганду, и здесь находится ключ для определенных пассажей его речей по радио, в которых из-за того, что они прошли контроль радиостанций и общественного мнения, звучат более мягкие тона и в которых чаще всего избегаются поношения и ругательства. Их функция состоит в том, чтобы привлечь новых членов для своей организации и, само собой разумеется, получить деньги. Экзотерические речи, изучением которых мы здесь ограничимся, должны быть поняты в основном как реклама для необщественных, внутренних происков; они тщательно взвешены. Всегда, когда Томас осмеливался на сильную политическую атаку, он в следующий раз вел себя мягко и безобидно. Очень часто речи, которые затрагивали частично политические вопросы, сменялись речами на религиозные темы. Намеренно или автоматически он имитирует «волновую технику» Гитлера, как ее описывает Эдуард Тейлор[87]. Часто он держал на всякий случай дверь открытой для отхода и мог бы даже компенсировать антисемитские высказывания, следуя манере Кафлина, путем призызов к неевреям как к евреям. Рассматриваемые в целом его речи, вследствие растущего размаха «его крестового похода», могут развивать определенное крещендо по силе и агрессивности, которое, однако, все время прерывается, если он сталкивается с трудностями из-за общественных организаций, и это нельзя точно измерить. Речи по радио, в общем, относятся к области косвенной, полускрытой фашистской и антисемитской пропаганды, и большинство его трюков можно проследить вплоть до стремления разбудить ненависть и насилие, не компрометируя самого себя. В этом отношении он отличается от многих антисемитских агитаторов, таких, как, например, Пеллей. Однако даже тогда, когда он достаточно изощрен, чтобы ни с чем себя не связывать, он использует это как особый вид угрозы; без сомнения, на него оказывает влияние национал-социалистическая пропаганда, которая постоянно звучала самым угрожающим образом, когда она подчеркивала «строгую легальность» своих методов и намерений.
Трюк «Движение»
На основе цитат невозможно доказать неопределенность заявлений Томаса о его политической цели, так как они являются отрицательным аспектом его высказываний. Он определяет цель как озабоченность святостью Бога и предстоящей «регенерацией» мира. (Идея регенерации, которая включает ненависть к «дегенерированным», встречается у всех антисемитов с времен Гобино и Чемберлена.) Между тем Томас сам хитро использует неопределенность, заменяя намеренно неясно сформулированную цель движения на понятие движения. Пространно и без какой-либо точной связи он описывает приближающееся «пробуждение»: «Мой друг, есть только один путь обновления, и вся Америка должна прийти к этому обновлению… все церкви. История великого валлийского пробуждения была просто такой: люди были в отчаянии по поводу святости Бога в мире, и они стали молиться и стали просить Бога послать пробуждение (!), и куда бы ни шли мужчины и женщины, они чувствовали это пробуждение. Оно не ограничивалось одной церковью, одним районом. Когда мужчины и женщины собирались на улице, их охватывало нечто великое, и они познавали Бога. Они начинали призывать Бога принять их души». Эти описания более ранних встреч с пробуждением, наверное, не являются совершенно неправильными. Хотя они в действительности были не столько торжеством конкретной, специфической идеи, сколько коллективной имитацией, заразительным экстазом. Не случайно, что Томас описывает валлийское движение пробуждения не иначе как универсальное желание обновления. Пробуждение не означает пробуждение для чего-то определенного, оно в большей степени цель в себе. Томас переносит желание обновления на свою собственную систему политических трюков. Его движение является целью в себе, как и движение национал-социалистов, которые сделали из слова «движение» фетиш, но направление марша оставляли в неопределенности. «Это великое движение» — восхваление действия, которое продолжается, стирает и заменяет одновременно свою цель. Томас становится конкретным только тогда, когда речь идет о деньгах или об организационных вопросах, когда он говорит о своих противниках и о якобы грозящей опасности, но никогда о позитивной идее. Здесь, возможно, имеется связь с некоторыми важными импликациями разработанных для его слушателей стимулов. Томасу важно скорее знать настроение «против», чем «за», и удовлетворение, которое обещает его акция, в конечном итоге едва ли может быть другой целью, кроме погрома. Движение ценно само по себе, ибо оно означает насилие, угнетение слабого и демонстрацию собственной власти. А так как оно стремится к порабощению собственных последователей, оно их отвлекает и концентрирует их честолюбие на приятных сторонах самого движения, а не на идеях, которые оно, может быть, однажды осуществит. Перемещение акцента с целей и средств — одна из аксиом фашистской логики манипулирования — кончается лозунгом «Что мы можем продемонстрировать миру, что есть патриоты, богобоязненные, христианские мужчины и женщины, которые готовы пожертвовать свою жизнь делу Бога, Родины и Отечества».
Эта идея звучит как лозунг Ку-клукс-клана, нативизма и шовинизма, т. е. слова, подобные этим, несут определенное деструктивное содержание, но остаются, не считая такие ассоциации, расплывчатыми. Нельзя не заметить трансформацию средств — «Свою жизнь пожертвовать на дело Бога» — в цель: тому делу, которое никогда однозначно не называется. Томасу остается только отрицательное понятие жертвы, которую он может предложить в конце. Средствами для совершения этого якобы являются христианский американский крестовый поход, его произведения и памфлеты, а также деньги, которые он требует. Чтобы им содействовать, он использует весь арсенал своей пропаганды. Пропаганда — ее основное содержание.
Техника «Бегства от мысли»
По логическому построению речей Томаса становится очевидным отсутствие программы или цели. Так как ему нечего доказывать, не надо стремиться делать настоящие выводы путем анализа подаваемого материала, то и не приводится никакая действительная аргументация. Однако, будучи американцем, Томас учитывает здравый смысл своих слушателей, поэтому он поддерживает форму рационального мышления, подкрепляя тезисы примерами и будто бы применяя метод дедукции. Но как и примеры, так и выводы — это только видимость. Логический трюк состоит в том, что постоянно за данное берутся так называемые «выводы», которые являются с самого начала существующими убеждениями каждого истинного американского христианина. Когда он для вида что-то доказывает, он в действительности хочет только усилить те общие предрассудки, которые удобны для его планов. Все решено еще до того, как начинается аргументация. В его запутанных идеях господствует нечто вроде тоталитарного порядка. Все упорядочено и установлено, что есть зло и добро, каковы силы христианской традиции, семьи, родного дома, каковы силы низкого, дегенерации и мирового большевизма. Проблем нет, противники не опровергаются, рациональная правильность тезисов не доказывается. Голая идентификация, просто классификация — это и есть логический процесс. Весь ассортимент ценностей, также самых сомнительных, рассматривается как определенный заранее. Оратор направляет все свои усилия на идентификацию группы лиц, рас, деноминаций или, что еще может быть, с помощью застывших понятий своей системы отношений, и даже в этом процессе идентификации он ни разу не старается подтвердить правильность принадлежности какого-либо явления к этим псевдологическим классам. Он подпитывается предрассудками и усиливает их, подводя их под высокопарные категории, такие, как силы зла, фарисеи или битва под Армагеддоном. Аргументация заменяется трюком «name calling-device»[88], как этот трюк называется в книге о Кафлине, изданной Институтом анализа пропаганды. Причина — не только слабость самой фашистской аргументации, которая с точки зрения ее потребителя достаточна разумна, но прежде всего циничное презрение к мыслительным способностям последователей, как ее открыто выразил Гитлер. Томас рассчитывает на слушателей, которые не могут думать, не способны обеспечивать длительный процесс дедукции, по-видимому, интеллектуально живут, так сказать, от момента к моменту и реагируют в меньшей степени на консистентные мыслительные структуры, чем на изолированные, логически не связанные рассуждения. Они знают, что хотят и чего не хотят, но не могут освободиться от своих непосредственных и атомистических реакций. Поднять их атомистическое мышление до «разумного» процесса — это один из главных трюков Томаса. Репродуцируя в своих речах расплывчатый процесс мышления, ограниченный голыми ассоциациями, «внутренним» монологом, он дает людям, не способным мыслить, приятную возможность почувствовать себя разумным человеком. Он подсовывает беспочвенные фантазии в качестве рационального процесса.
Наиболее часто применяемая техника в логике манипуляций Томаса — это техника «ассоциирующих переходов». Выбираются ли они намеренно или связаны с ораторской привычкой, ее содержание, разнообразные выражения, идеи можно объединить не посредством логических процессов, а поверхностно, посредством каких-либо общих моментов, которые, несмотря на возможную полную логическую несовместимость, создают впечатление связи друг с другом. Типичная, очень часто в разной форме повторяющаяся мысль звучит так: «Христос говорит, по их плодам вы должны их узнавать. Ну, единственный путь проверить, верует ли мужчина или женщина в Бога, можно по их делам. Мой друг, одно из лучших средств на свете, чтобы доказать, что ты дитя Бога, — это повлиять на своего ближнего; затребуй для этого все жизненно важные труды». Трюк состоит здесь в употреблении слова «ближний», которое благодаря своему двойному значению способствует связи мыслей. С одной стороны, это слово играет определенную роль в христианском теологическом языке: идея «по их плодам вы их узнаете» истолковывается обычно как добро, которое делают своему ближнему, с другой стороны, «ближний» — совершенно реальный человек, т. е. знакомый, которому сторонник Томаса должен передавать дальше эстафетную палочку пропаганды «от дома к дому». Он должен запросить эти «жизненно необходимые произведения», чтобы в соответствии с пресловутым трюком цепного письма, тоже имеющим свое собственное побочное значение, начать цепь, завязать контакт с вашими ближними, чтобы они привлекли еще пять человек, и далее поддерживать цепочку в действии. Идею добрых дел Томас связывает с заказом его публикаций, он связывает теологическую и моральную истину со своими памфлетами. Связь, которой совершенно нет, устанавливается им с помощью понятия «ближний».
Еще более произвольна связь в следующем примере. «Сегодня утром я смотрю на пустынный берег Новой Англии и вижу там майские цветы и небольшую группу мужчин и женщин, которые провели три месяца на большом, ни на одной карте не обозначенном море, и вот что они говорили: „Во имя Бога, прислушайтесь к историческому компасу, воплощенному в весеннем цветке“. Вы призываете того же Бога, что и наши отцы, вы просите того же самого Бога, чтобы он повел вас сквозь бури, которые на нас обрушиваются. Подумайте о том, мои друзья, что христианский американский крестовый поход, может быть, не будет длиться более 48 часов, если вы не принесете настоящей жертвы силой Святого Духа. Я, наверно, не смогу больше работать, если я не получу достаточно денег в течение ближайших 24–38 часов». Здесь переход осуществляется благодаря употреблению одинакового выражения для чего-то реального и чего-то метафорического. Майские цветы были преданы морским бурям, компания Томаса находится в финансовом кризисе, он называет его бурей, чтобы иметь возможность сравнить свое движение с вознесением майских цветов. Он извлекает выгоду из ореола незабываемой американской легенды и набожности отцов-пилигримов. Набожными являются и его последователи. Быть набожным означает также приносить жертвы, поэтому во имя майских цветов их призывают к пожертвованию денег.
Совершенно формальной является связь идей в последнем примере: «В сознании Христа мы приходим и уходим и находим пастбища. Наш Бог заботится о пастбищах для своих овец. В этом причина, почему послание выходит сегодня — оно является пищей для духовной жизни».
Центральное бюро рассылает один и тот же материал одновременно большому количеству людей. В одном случае это якобы Бог, питающий своих детей духовной пищей, в другом — это мистер Томас, который вещает по радио. Посредством ассоциативного перехода с помощью языка Библии. Томас, подающий свое послание как послание Бога, достигает глубинного смысла этого трюка. Он близок к так называемому трюку «перехода» (трансфера) в упомянутом исследовании Кафлина, но содержит больше, чем идею о заимствовании престижа у чего-то устоявшегося и переносе его на нечто апокрифическое и даже низменное. Его настоящая цель, наверное, не столько подсластить фальшивую аргументацию, сколько разрушить у слушателей понятие логики и отнять у них в конце концов любое понятие правды, которое эти люди должны были бы иметь. С опорой на авторитет, включающий в себя поведение любого оратора перед толпой, что одновременно равнозначно команде, они тренируются для восприятия риторического словоизвержения. Они должны отказаться от элемента сопротивления, содержащегося в каждом акте ответственного мышления, и следовать за вождем сначала разумом, а затем лично сквозь огонь и воду. Сотни и сотни раз используемая во всех речах такая техника, как практически и все другие обсуждаемые в этом исследовании, становятся, так сказать, моделью и получают еще больший шанс быть принятыми. У Томаса — такой «стиль мышления», консистенция которого, благодаря постоянным повторениям, скрывает внутреннее противоречие в каждом конкретном случае.
«Слушайтесь своего вождя»
Азбучная истина, заключающаяся в том, что авторитарная пропаганда делает все, чтобы создавать авторитарные идеи, сама по себе не является признаком фашизма. Другие идеологии, особенно религиозные и феодально-консервативные во все времена превращали понятие авторитета в свою тему. Новым в пропаганде авторитета является то, что антидемократия не может больше ссылаться на авторитеты, которые, как церковь, считаются достоверными благодаря сверхъестественным откровениям, или обоснованными вездесущей традицией, вроде «легитимной» идеи феодального авторитета и до определенной степени даже монархизма. Современный авторитаризм стоит перед проблемой, появившейся впервые еще во времена французской реставрации в произведениях таких реакционеров, как Бональд и де Мейстр. Фашизм должен был бы пытаться оправдать авторитаризм, как одну из присущих современному обществу тенденций, и при этом он должен быть готов к суждению, противоположному идее авторитарности, и должен предстать как раз перед теми массами, которые он хочет подчинить себе посредством авторитета. Эта почти неразрешимая задача, если она вообще должна быть предпринята с какой-либо надеждой на успех, то потребует определенной уловки и искажения фактов.
Большинство видов техники по рациональной и «демократической» защите слепого авторитета, зачастую разоблаченные, избиты. Типичным является описанный в исследовании Кафлина (Институт анализа пропаганды) трюк «трансфер», переносящий хорошо обоснованный, популярный авторитет веры в идеи или лица на тезис, который фашист хочет переодеть в одежды славы авторитета. В равной степени это относится и к известному трюку «грузовик с оркестром», который должен завлекать людей в движение, обманывая их, что якобы многие уже присоединились. Мы не хотим снова описывать эти беспрерывно применяемые Томасом приемы[89] и ограничимся лишь описанием недостаточно изученных трюков и исследованием более широкого психологического заднего плана современного псевдоавторитета.
Самое характерное средство обосновать авторитет путем пропаганды квазирациональным путем, не прибегая к традиционно признанным институтам, это подхватить авторитарный термин и сделать его фетишем. А. Сандерс описывает этот трюк под заголовком «магические слова»[90]. Образцом представляется персонификация всех тоталитарных режимов через дуче, фюрера или через лидера, как у Мартина Лютера Томаса[91]. Термин «фюрер» действительно является характерным и выражает претензию на непререкаемый авторитет, требование «следовать» фюреру, не ссылаясь на традиционный титул династии. В этом отношении пропагандистский инстинкт Гитлера был настолько ярко выраженным, что он после смерти Гинденбурга даже не принял титул рейхспрезидента, а назвал себя фюрером всего немецкого народа. Фюрер — это тот, кого нужно слепо слушаться и воле которого надо подчиняться из-за его собственных, всесторонне чтимых заслуг. Его психологический статус парадоксален: иррациональную преданность последователей он связывает с рациональной претензией, что он действительно особенно подходит для этой задачи и должен быть признан ими лучшим. Без сомнения, моделью послужил офицер, который для области политики был лишен всех признаков опыта и организованного контроля. Фюрер сам по себе является офицером, против решения которого невозможно что-то возразить. Его свободу слово «фюрер» выражает тем, что оно становится абсолютом.
Легализованные национал-социалистические конструкции, подобные типу харизмы фюрера, поддерживают распространенное мнение о фашизме, которое согласилось бы с объяснением, что понятие «фюрер», как абсолютное, является совершенно иррациональным и ни в коей мере не отличается от других магических обожествлений человеческих существ. Хотя его экстремальная иррациональность и произвол неоспоримы, этот вопрос был бы очень упрощен и его серьезность недооценена, если непосредственно указать на него, чтобы покончить со всей идеологией вождизма как с чистой бессмыслицей. Нужно принять во внимание два факта. Во-первых, в различных государствах концентрация экономического могущества достигла такой ступени, что те, кто обладает этим могуществом, действительно осуществляют то, что в «рациональном» индустриальном обществе сводится к абсолютному авторитету. Тогда потенциальная сила населения становится заметной, поскольку авторитарные фюреры вынуждены тем, над кем они властвуют, доказывать каким-либо образом свою полезность. Этот факт приводит к парадоксальному в представлении фюрера как абсолютного, но в то же время «ответственного» авторитета. Общественный конфликт, стоящий за этим толкованием, придает принципу фюрера внутреннюю силу, который из-за присущей ей логической непоследовательности является относительно неуязвимым. Хотя авторитет, без сомнения, включает в себя реакционные элементы, идолопоклонство в слове «фюрер» является не просто возвратом к варварским привычкам мышления, но оказывается результатом позднего индустриального общества, на что по крайней мере нужно указать.
Между индустриальной рациональностью и магическим идолопоклонством посредником выступает реклама. Техника конкуренции выработала тенденцию придавать магическую силу рекламным текстам, в сопровождении которых продаются товары, и усиливать эту магию слов благодаря беспрестанному и постоянному, рационально спланированному повторению, притупляющему, однако, осознанную силу суждения будущих клиентов. Важным моментом в этом процессе является то, что покупатели, чувствующие за постоянно повторяющимися словами сконцентрированную силу, проявляют определенную готовность к послушанию, которое приводит к тому, что разрывается связь между собственными интересами и действительной пользой товара. В конце концов, они придают продукту определенную ценность «самому по себе», волшебную силу фетиша. Этот механизм повсюду в современном процессе торговли настолько автоматизирован, что его можно перенести без труда с помощью простой техники рекламы в область политики. «Методы продажи идеи» не сильно отличаются от методов продажи мыла или какого-либо безалкогольного напитка. При социально-психологическом рассмотрении магический характер слова «фюрер» и вместе с ним харизма фюрера являются не чем иным, как очарованием текстами рекламы продаж товаров, которые заимствовали слуги непосредственной политической власти.
Речи Томаса содержат выразительный пример процесса потери связи между понятием «фюрер» и рациональным контекстом, его абсолютизацией, фетишизмом. И не важно, кто фюрер; фюреризм сам по себе идеал, и если говорит человек, пользующийся авторитетом, то за ним следует идти. В одной из своих изоляционистских речей Томас говорит: «Возьмите, например, статьи Харри Карра из лос-анджелесской „Таймс“ и прочтите, о чем он сегодня говорит на первой странице… „Мы живем в ужасное время, которое чревато мировой войной. Она здесь“, — говорит он. Он говорит о том, что японцы готовы поглотить Китай и взять его под свою власть. Он говорит, что если Америка только пошевельнет пальцем в знак протеста, это будет означать войну, если Великобритания только пошевельнет пальцем в знак протеста, это будет означать войну. Он говорит нам, что Япония захватом Северного Китая обратила внимание мира на то, что Восток близится к концу, имея в виду господство белого человека. Почему мир не слушает этих людей? Если они уже не слушают Христа и Библию, почему они тогда не слушают своих фюреров?» В последнем предложении в речь Томаса вкралась многозначность. Он молча признает, что религиозный авторитет угас, и переносит таким же образом молча авторитет на сегодняшних «вождей», которые рассматриваются, так как они «вожди» и обладают властью, как единственные правомочные наследники божественной и абсолютной авторитарности. В этом решающем пункте, который ярко демонстрирует чрезвычайную иррациональность идеи фюрера, нужно было бы подключить контрпропаганду и подробно изложить, что фашизм оправдывает вождизм не чем иным, как вождизмом, что в фашистском обществе восхищение властью важнее всего другого, а именно его мнимого национализма (этот факт ясно выражен в последней цитате), и что в конце концов можно заменить не только тех, кто выполняет божественные функции вождя, но соответственно также и противников: те же самые изоляционистские группы, за которые выступал Томас в 1935 году и которые в то время заняли непререкаемо прояпонскую точку зрения, хотели бы сегодня направить все военные усилия против Японии, которая считается теперь заклятым врагом.
Имидж фюрера Томаса, который он иногда показывает более конкретно, очень напоминает нордический, национал-социалистический тип с «выправкой». Хотя имидж должен апеллировать к некоторому роду христианской элиты, используются картины архаической храбрости, дающие возможность сделать вывод об определенных мужских и одновременно героических качествах, прежде всего о недостатке сочувствия и противоречащие идее христианского сострадания. «Я ищу мужчин, которые имеют мужество стоять за свои убеждения. Я ищу женщин, которые действуют по своему убеждению. Я ищу молодую жизнь, молодых американцев, которые, слава Богу, имеют острые глаза и ясные принципы, молодых мужчин, храбрых американцев; я ищу молодых женщин, которые смотрят прямо и могут думать последовательно и которые, слава Богу, готовы действовать, которые не боятся высказывать свое мнение; которые не боятся сказать: „Да, я умру за старое знамя моей отчизны“; которые хотят пойти на линию огня и своей жизнью, если необходимо, защищать эту большую организацию, проливая кровь своего сердца». Не только фюрер, но и вождь должен быть фюрером, готовым бороться и умереть, и эта готовность вне зависимости от специфического содержания, за которое необходимо умереть, связывается с очень общим понятием «этой большой организации» и превращается в преимущество для себя.
Экскурс в технику «Fait accompli»[92]
Как нам кажется, такие хорошо известные приемы, как прием снабжать собственную систему трюков идеями устоявшихся авторитетов, или призыв «грузовика с оркестром» («два миллиона покупателей не могут заблуждаться»), или такие определенные понятия, как «вождь», которые делаются фетишем, — это только специальные случаи широко распространенного метода, лежащего в основе любой фашистской пропаганды, по крайней мере в этой стране. Его можно назвать техникой «fait accompli» и состоит он в том, чтобы рассматривать спорные вопросы как уже решенные. Это предшествующее решение подсовывается массам, защищающим точку зрения оратора или личного (официального) авторитета, от которого он получает свой престиж, или по крайней мере какого-то четко очерченного представителя верхов из области идей, что должно быть переведено в практические, технические термины. Некоторые причины для этой техники ясны. Во-первых, требуется меньше независимости и нравственной смелости, чтобы вступить в партию, которая находится на пути к победе; это преимущество весьма ценно в ситуации, когда агитатор должен считаться с огромным числом людей, которые, живя в условиях, делающих их полностью зависимыми от более сильных, не хотят идти ни на какой риск. С другой стороны, вера, что дело уже решено, заставляет считать любое сопротивление безнадежным предприятием. Терроризирующий эффект усиливается еще и из-за того факта, что фашизм постоянно включает Numerus clausus[93] и идею элиты, пришедшие позже должны опасаться серьезных потерь, если фашистский режим установится[94]. Таким образом, они присоединяются к «грузовику с оркестром», так как они не хотят опоздать.
Само собой разумеется, техника «fait accompli», которая часто принимает бессмысленные и обманчивые формы, едва ли могла бы функционировать, если бы у нее не было базы не только в психологии масс, но и в реальной действительности. Современный экономический порядок имеет действительно широкую тенденцию часто делать людей объектами процессов, которые они часто не понимают и на которые они никаким образом не влияют. Жизнь, из которой исчезают самостоятельное экономическое предпринимательство и инициатива, является для них в меньшей степени жизнью, определяемой собственной свободной волей, а превращается в нечто, что идет наперекор им, с этого момента их жизнь заранее предрешена. Если появляется организация, которая создает впечатление, что ее постоянно поддерживают определенные силы, и которая что-то обещает своим последователям, то многие охотно и по своей воле поменяли бы неясное положение быть просто объектами на членство в таком движении, ведь таким образом они могут поменять проклятую мысль о полной зависимости на активную позицию, на веру в то, что отказом от собственной воли они подключатся к организации, победа которой предрешена. Техника «fait accompli» затрагивает центральный механизм фашистской психологии масс: трансформация чувства бессилия в чувство власти. Чувство бессилия воплощается в подозрении, что исход уже решен, причем ты сам в этом никак не участвовал, однако потом ощущаешь, что таинственным и иррациональным образом появляется чувство силы, когда «перебегаешь» к уже узаконенному победителю. Самой важной задачей контрпропаганды было бы, может быть, вмешаться в этот механизм и решительно объяснить массам, что признание в слабости, полный отказ от себя никогда не приведет к настоящей силе и социальному возрождению. Однако не только фашистская пропаганда манипулирует этим механизмом, он запускается в ход повсюду в современной массовой культуре, прежде всего в кино. Если его использует фашистский агитатор, он может положиться на процессы, которые в определенной степени уже автоматизированы. Даже по виду самый безвредный комик кино в состоянии с этой точки зрения, не осознавая того, содействовать этим пагубным целям господства произвола.
Между тем этот механизм, как кажется, включает в себя элемент, связанный с еще более глубокими психологическими процессами и образующий, может быть, платформу осязаемых эффектов. Здесь мы можем намекнуть на это в довольно общем виде; наблюдается весьма распространенная тенденция в современном обществе принимать существующее, то, что есть, и даже этим восхищаться. Во времена просвещения дух позитивизма в самом широком смысле разрушил магические и «сверхъестественные» идеи посредством конфронтации с эмпирической действительностью. Прежде всего в США превалирует мнение: истина есть, естественно, то, что может быть подтверждено фактом. Понятие фактического повсюду в современной истории духа оказалось сильнее, чем какая-либо метафизическая сущность. Однако историческое превосходство является лишь одним из многих других моментов; мы говорим здесь лишь о выживании магических психологических черт после отмены метафизических идей, о чудовищном насилии сегодняшней высокоорганизованной социальной жизни над индивидуумом и непрозрачности, даже иррациональности самого существующего порядка. Все это способствовало тому, что фактическое было окружено как раз тем ореолом, против которого первоначально создавали идею фактического. Даже религия широко и неосознанно была вытеснена очень абстрактным, но сверхмогучим культом существующего. Доказательством того, что что-то существует, считается, что оно сильнее и поэтому лучше, чем то, что не существует. Что бы ни называли философским дарвинизмом, он пронизывает каждый уголок современной психологии в такой мере, которая едва ли может быть переоценена. Техника «fait accompli» эксплуатирует это положение. Придавая всему, что реклама хвалит и что люди желают иметь, качество существующего, она имеет тенденцию делать это объектом восхищения парней-подростков, которые мечтают о машинах и самолетах. Чем упорнее существующее представляется в терминах техники рационального и применяемого, тем сильнее восхищение. Как мы потом увидим, Томас полностью использует понимание этой возможности. Мысль, что существующее широко оправдывает самое себя, ведет назад к исходному пункту наших рассуждений о трюке фюрера, к констатации, что понятие «фюрер», лишенное всякого оправдания, рационально или традиционно принимается и прославляется. Когда Томас задает удивительно общий вопрос, «почему люди не идут вслед за своим вождем?», то его культ фюрера основывается, как мы показали, не только на предпосылке, что власть уполномочивает фюрера, но и, наверно, на том, что само существование фюреров, подтвержденное историей, является достаточным основанием для узаконивания их. Здесь фашистская пропаганда глубоко связана с основными чертами современной антропологии культуры. С ней можно более чем с эфемерным успехом бороться только тогда, когда в нашем сегодняшнем порядке окончательно преодолеется очарование существующим в его основе. Иррациональность фашистского воодушевления идеей осуществленных фактов в общем и идеей устойчивого вождизма в частности — это только последнее следствие идеи здравого человеческого смысла, что ничего нет более успешного, чем сам успех. Только если опровергнуто кажущееся благоразумие таких идей, можно опровергнуть также и абсурдность фашизма.
У Томаса техника «fait accompli», не считая неуклюжего использования трюков «грузовик с оркестром», «трансфер» и подобных, больше проявляется в оформлении языка, чем в содержании аргументов. Его организация была слишком ограниченна, чтобы расширить пропаганду «fait accompli» в большем объеме, в таком, в каком она велась национал-социалистами в 1930–1933 годах. С другой стороны, по всей видимости, идея «fait accompli» в большей степени выражается только языковыми средствами, а не спорными утверждениями об уже достигнутых успехах; она меньше подвержена национальному контролю и поэтому более эффективна. Мы приведем несколько типичных и все время повторяющихся формулировок «fait accompli» из речи Томаса. Как будто это хорошо известно слушателям, он в основном говорит о своем крестовом походе как «об этом движении», «великом движении», «об этом деле», как будто это является доказанным, прочно устоявшимся, и этим он избегает необходимости все время снова объяснять, чего он, собственно, хочет. Однако грозный и жуткий подтекст выражения «это движение» — такой устрашающий, что он не может быть даже точно обозначен, однако его нельзя не заметить. В такой же степени Томас ссылается постоянно на свои памфлеты как на «эти жизненно важные произведения» и называет свою газету «Христианско-американский крестоносец», «Официальный листок» движения, что позволяет делать двусмысленные выводы. С одной стороны, он внушает, очевидно, учитывая коммерческую рекламу, что какие-то, не имеющие на то право лица, т. е. «темные силы», например, или другие конкретные группы, могли бы незаконно высказываться за «крестовый поход», в то время как только его газета является настоящей, а все другое — дешевой подделкой. С другой стороны, название «Официальный листок» придает газете и стоящей за ней организации окраску официальности в смысле законного, может быть, даже официального авторитета, другими словами, делается намек на то, что конечная цель — захват власти — почти достигнута. Все фашистские движения стремятся выступать как авторитет, который дополняет существующее правительство и одновременно стоит к нему в оппозиции в качестве полноправной вспомогательной организации еще господствующего общественного порядка, готовый в любое время заменить его. Для выполнения этой техники имеется длинная цепочка идей, начиная от «Официальной газеты», политического шантажа до огромных полувоенных организаций, как, например, частных армий национал-социалистов до 1933 года. Метко ее характеризует американское выражение «self-styled»[95] или «self-appointed authority»[96]. Однако весьма характерно, что ее пришлось охарактеризовать стандартным выражением, так как трюк — придание партикулярным и частным предприятиям вида общественных и установившихся институтов — сам стал институтом, что является, вероятно, признаком глубоко укоренившегося перехода современного общества к бюрократии.
Трюк единства
Один из самых успешных лозунгов национал-социалистов был направлен против якобы бесчисленных партий в Германии. Отсутствие внутреннего единства они считали причиной кризисов в Веймарской республике, особенно ее неспособность в последние годы создать здоровое большинство в парламенте. Этот немецкий трюк оправдывал себя даже за границей, где часто утверждали, что демократия едва ли могла бы функционировать при наличии 20–30 партий. С самого начала эта идея основывалась на лжи, большинство якобы вредных партий никогда не играли решающей роли и никогда их не было больше 6–7, которые еще имели какое-то значение. Показательно то, что в США, несмотря на их старую и стабильную двухпартийную систему, применяется призыв к единству как прикрытие для тоталитарного репрессивного содержания. Томас применяет его очень часто, не скупясь. Еще больший вес, чем настоящий хаос, имеет предостерегающий призыв к единству. У понятия единства в том смысле, в каком оно здесь применяется, отсутствует какое-либо специфическое содержание. Единство как таковое объявляется идеалом, так как благодаря его формализму оно может быть поставлено на службу самым худшим целям. По всей форме Томас проклинает отсутствие единства в американском обществе, особенно в политической и религиозной жизни, и восхваляет единство как единственную надежду на спасение от постоянно грозящей анархии. С другой стороны, собственная организация якобы олицетворяет такое единство или, по крайней мере, стремится к нему, несмотря на все свои характеристики как партии. Пропаганда Томаса проявляет одну из самых глубинных основных черт фашизма: нечто чрезвычайно ограниченное и частное выдавать за тотальное (всеобщее), за целостность, общность. Он извлекает выгоду из постоянно присутствующего чувства, что в современном обществе нет настоящей солидарности, направляет его в сферу очень специфических интересов, которые являются антагонистическими по отношению к такой солидарности, т. е. представляет интересы своего шантажа.
Томас специализируется на том, чтобы заклеймить недоброжелательство, и выступает за единство, но всегда так, что определенные основные формы неравенства, прежде всего существующее различие в собственности и в социальном статусе, оказываются оправданными. «Мои друзья, я хотел бы с помощью силы Святого Духа еще раз подчеркнуть, что церковь Божия не является местом зависти и местом разобщения. Вы поставлены на свои места. Вы не можете их выбирать. И не каждый может командовать. Не каждый может, так сказать, возглавлять парад, но это так же почетно (да даже еще почетнее) для мужчины и женщины занимать маленькое место, как для генерала командовать боем. Также важно, мой друг, что Бог сказал, это также почетно, и одинаковое вознаграждение будет для тех, кто руководит делами, так и для тех, кто участвует в битве. Мы должны верно выстоять на нашем месте, на том месте, куда нас поставил Бог».
Показательно, что клятва единства связывается с клеветой на теологические контроверзы: «Ну, наш Господь ничего не хотел бы иметь общего с недоброжелательством. Он не хотел бы ничего иметь общего с посягательствами на место Иоанна. Вы помните, что фарисеи пытались вбить кол между апостолами, чтобы они поссорились. Ты знаешь, мой друг, это одно из самых любимых орудий, которое дьявол всегда применяет, когда Бог задумал большое дело. Очень часто это бывает между двумя священниками». Атака на американский сектантский дух, исследуемый ниже, должна быть вроде образного выражения для притягательной силы политической «интеграции», которая никогда ясно не выражена.
Иногда в трюке единства звучит также продемократический и более примиримый тон: «Что сегодня должен видеть мир, это — через Бога, Святого Духа, вечно живой образ Иисуса Христа, здесь и сегодня, в тот час, который ведет каждого мужчину и каждую женщину вне зависимости от их принадлежности к группам населения, их цвета кожи или от чего-то другого. Ты и я, мы одинаковые, и мы остаемся одинаковыми, и 6 футов земли делают нас одинаковыми. Ты беден или богат, еврей или христианин — это все равно. Во всем Бог, через все и над всеми». Значение имеет, однако, то, что этот идеал равенства действителен только для сверхъестественных понятий, а именно, для равенства перед лицом Бога или смерти. Вера в такие сущности должна, вероятно, действовать как интегрирующая сила, но мысль реализовать равенство на земле далека пропаганде Томаса. «Мой друг, ты знаешь, что делает христианство. Христианство порывает со всеми расовыми предрассудками. Христианство разрывает все классовые различия: христианство преодолевает все барьеры, создаваемые деньгами. Я говорю о духовных вещах, о духовном деле. Сегодня вечером (!) я не беспокоюсь о том, является ли ваша кожа черной или белой, коричневой или желтой. Если ты принимаешь моего отца через Иисуса Христа, моего Господа, то ты — действительно мой брат. Однако это не значит, что я за то, чтобы люди разных рас вступали в брак друг с другом. Нет. Я верю, что для темнокожих лучше, если они женятся на себе подобных. Я считаю, что для белых лучше, если они женятся на людях, принадлежащих собственной расе. Я думаю, что желтая раса остается лучше среди самой себя, так как Бог нам воздвиг границы на нашей земле. Однако послушайте, если бы мы только когда-нибудь на этом нашем свете имели Христа, то весь вопрос о войне был бы решен; не было бы экономической войны, все проблемы коммунизма были бы в этой нации решены». Чем решительнее основывается идея последнего единства как идеология, тем проще сохранить неравенство любого вида в эмпирическом мире.
По своей эксклюзивности трюк единства легко распознается как обман. Когда Томас говорит высокими словами о единстве, он предполагает всегда существование определенных групп: «те злые силы», коммунисты, радикалы, скептики и, само собой разумеется, евреи, которые априори исключаются из такого единства, которые являются для него только угрозой и должны быть «изгнаны». Ни одно слово не намекает на самую слабую возможность принять их в духовное единство, посредством обращения в христианство или другим путем. Они осуждены и должны оставаться вне единства. Поэтому единство, которое представляет Томас, является не чем иным, как фантазией, идеалом обширной организации тех «настоящих людей», которые разделяют его репрессивные интересы.
Демократическая маска
Как авторитаризм большинства фашистских агитаторов в Америке, так и авторитаризм Томаса в одном важном пункте отходит от национал-социалистической пропаганды. Даже если некоторые из национал-социалистов, как, например, Шахт, имеют обыкновение защищать национал-социализм иногда как настоящую форму демократии, Гитлер и его сообщники могли все-таки открыто нападать на демократию. В Америке это невозможно вследствие сильной демократической традиции. Знаменитое высказывание Хуэй Лонга о том, что если когда-нибудь в Америке появится фашизм, то он будет называться антифашизмом, можно отнести ко всему ему подобному. В Америке бывают нападки на демократию обычно во имя демократии. Очень часто прогрессивное правительство Рузвельта обвиняется как раз в господстве насилия, к которому стремятся фашисты. Так же, как и Кафлин, Томас говорит, как будто он противник любой формы диктатуры, но если он ее критикует, то слышится по крайней мере нотка восхищения ее успехами. «В Европе народы действительно управляются диктатурой. Так, как это сейчас организовано, в мире не организовывалось уже 2000 лет, со времен Цезаря, и делается это очень успешно (!). Сегодня едва ли есть такой народ на свете, за исключением Британского содружества и Америки, который не имел бы диктатуры, управляющей людьми посредством шпор и кнута. Народы мира сегодня дисциплинируются и удерживаются в узде. Они — закованные в кандалы слуги и рабы господ. Почему это так? Я вам скажу, почему это так. Потому, что нет свободы духа. Ни один мужчина и ни одна женщина сегодня вообще не связаны изнутри до тех пор, пока они не связаны внешне». По виду это немного комичное описание оплакивает распространение господства насилия, но оно объясняет его достаточно туманной идеей потерянной «свободы духа» и превращает диктатуру из политического и экономического вопроса в одну из внутренних позиций человека. Диктатура, по Томасу, является следствием отрицательного, враждебного типу его религии духа, который национал-социалисты назвали бы «материалистическим». Якобы он является универсальным, и универсальной представляется также склонность к фашизму. Томас оставляет слушателей под общим впечатлением, что движение по направлению к диктатуре является неизбежным, и единственный выход — слушаться своего собственного авторитета. Авторитаризм подчиняется только авторитету.
Настоятельные намеки Томаса на демократию, на демократов, таких, как Джексон и Линкольн, и на американскую конституцию чрезвычайно важны для контрпропаганды. Даже когда он утверждает, что его «великое движение»… пытается защитить и сохранить наши старые привилегии, то оказывается, что фашистский агитатор еще должен рассчитывать на демократические представления как живые силы и что он только тогда имеет перспективу на успех, если он их приспосабливает для своих целей. Но если он их извращает, он ранит чувства, которые хочет эксплуатировать. Контрпропаганда должна поэтому вскрывать как можно конкретнее каждый отдельный случай, где искажаются демократические идеи во имя демократии. Такие доказательства были бы действенным оружием ее защиты.
Для подобных манипуляций имеется определенный метод, специальная уловка для превращения в психологическом аспекте образца демократической позиции в идеологическое оружие фашизма. Исследование Кафлина упоминает их под названием трюк «простых людей», однако без подчеркивания, так что они оказываются почти безвредными[97]. Трюк «простых людей» близок вышеописанной идее «старые добрые времена», однако он вызывает не только иллюзию близости, теплоты и доверия, для чего Томас хорошо разработал некоторые соответствующие риторические навыки, как обращение «люди» для своих слушателей и их семей, или похвала домашних добродетелей, таких, как бережливость. Под маской демократического равенства, за общительностью и скромностью скрывается антиинтеллектуальная позиция в пользу тщательно разработанного имиджа простого, не испорченного образованием человека с неиспорченным здравым смыслом, о котором фанатически заботятся национал-социалисты, понося образованных людей. Американская традиция, связанная глубоко и нерасторжимо с демократическими идеями и учреждениями, привела к тенденции придать некоторым демократическим элементам почти магический ореол, собственную иррациональную ценность. Будучи полезной в некотором отношении, эта тенденция все же таит в себе определенные опасности, которые может использовать фашистская пропаганда, как она использовала в Германии определенно побочные течения идеи о непосредственной воле народа в противоположность его «чужеродному» выражению через демократическую форму правления. Такая опасность особенно относится к понятию большинства, которое не только выражает форму американской демократии, но и постоянно усиливается универсальным статистическим способом рассмотрения каждой социальной проблемы и практикой рекламы. Хотя и при демократии можно принимать решения на основе большинства, но большинство является не моральной ценностью, а формальным принципом управления. В Америке склонны рассматривать этот принцип скорее как самоцель, а не как средство. Некоторые особенности населения, которые можно приписать общественным недемократическим процессам и которые по своему духу антидемократичны, могут, таким образом, трактоваться и распространяться в демократии как последний аргумент только потому, что они являются характеристиками большинства. Это — одна из слабостей, которые иногда позволяют фашизму мобилизовать массы для репрессивных целей вопреки их действительным интересам.
При поверхностном рассмотрении трюк «простых людей» кажется весьма безвредным; льстить народу, каков он есть, не является признаком фашистских агитаторов. Следовало бы подумать о том, что психологическое обращение, подобное этому, вылечивает маленького человека, простую женщину от комплекса неполноценности и приукрашивает их скромную не по их воле жизнь, и они, как и Томас, делают вывод, что они возложили на себя скромность по христианскому смирению. Однако эта техника пропаганды имеет злополучные импликации, так как она отражает факт, что большая часть населения — все те, кто исключен из привилегированного воспитания и несет груз цивилизации, занимаясь физическим трудом, — сохраняет некоторые черты грубости и даже варварства, которые могут активизироваться в любой критической ситуации. Если агитатор восхваляет их скромность и их народные особенности, то этим он косвенно восхваляет грубость, одновременно и подавляемую, и порождаемую современной культурой, и побуждает их свободно проявлять ее во имя здоровых, грубых и неиспорченных инстинктов. Когда бы какая-либо группа ни собиралась под лозунгом «быть только простым народом, который выступает против коварства и извращений культурной жизни», она готова напасть на тех, против которых направляется агрессию.
«Если бы вы только знали»
Следующая группа из пяти трюков относится к «стратегии террора» Томаса. Здесь он охватывает сферу темного, мистического, всего того, что внушает страх и прибегает к методам, в основе которых лежат страх и его амбивалентность. Техника террора применяется в разной степени: от осторожного намека на скрытое зло до угроз грядущих катастроф, психологические импликации которых каждый раз немного варьируются.
В общем методе Томаса следует различать квазирациональные поверхностные стимулы и лежащие в их основе иррациональные психологические механизмы, которые он применяет, и, что особенно бросается в глаза, эти обе точки зрения отличаются друг от друга в технике террора. Четко отрицательными здесь являются сами рассуждения и эмоции, вызываемые ими; одновременно эта техника имеет целью создание в качестве дополнительного эффекта к отрицательным высказываниям определенного неосознанного удовлетворения, или по крайней мере обещание его. Так как конечным результатом, по-видимому, является смесь поверхностных реакций и лежащих в глубине психологических импликаций, то мы попытаемся рассмотреть и показать оба эти вида, как они соотносятся друг с другом.
Самая мягкая форма техники террора, которую использует Томас, а также другие фашисты, — это трюк «если бы вы только знали», т. е. внушение таинственных опасностей, о которых знает только оратор, простой же человек почти не может себе и представить их; они слишком неприличны, чтобы их обсуждать публично.
Намеки на будущее, на то время, когда станут известными факты, на которые теперь только намекают, или намеки на конечный день расплаты, вызывают любопытство и искушают толпу примкнуть к движению или по крайней мере читать публикации в надежде когда-нибудь быть «посвященными в тайну», если они просто делают то, о чем говорит и пишет агитатор.
Простой интерес к тому, что люди узнают о будущем, создает своего рода эмоциональную связь между агитатором и слушателем. Этот механизм повсюду применяется в рекламе и является невинным поверхностным аспектом техники намека.
Привлекательность намека растет вместе с его неясностью. Она позволяет безудержно разыгрываться фантазии и возбуждает различного рода спекуляции, которые постоянно усиливаются, потому что массы сегодня, так как они чувствуют себя объектом общественного развития, хотели бы охотно знать, что разыгрывается за кулисами. К тому же они склонны превращать анонимные процессы, в которые вовлечены, в личностные понятия заговоров и путчей злых сил, тайных международных организаций и т. п. Техника намека основывается на распространенном в современной массовой культуре невротическом любопытстве: каждый изолированный индивид мечтает о том, чтобы узнать больше, чем просто о скрытых силах, от которых зависит собственное существование, мрачную и жуткую сторону жизни других, в которой он не участвует. Это положение помогает превратить технику намека в нечто отнюдь не невинное. Ее опасный аспект состоит прежде всего в иррациональном возрастании престижа и авторитета оратора. Чтобы обращать внимание на намеки и с желанием доверять темным, неясным высказываниям, публика нуждается в определенной готовности «верить», так как обширному изложению фактов и дискурсивному обсуждению их взаимных отношений мешает неясность. Как раз этому состоянию слепой веры способствует техника намека Томаса. Конечно, он прибегает к протестантскому понятию веры, утверждающему ее примат, а в действительности Томас усиливает веру в свою персону. Религиозная вера и вера в движение постоянно перемешиваются: «Бог может только благословить мир, поскольку мир подчиняется Христу. Вы должны верить. Вы не думаете, что Бог благословляет нацию через это движение?» Намек представляет фюрера как наследника божественного всезнания. Он знает то, что другие не знают, и он подчеркивает эту разницу, не говоря никогда точно, что он знает и сколько еще он знает. Часто он оставляет для себя запасные знания, которые внушают почтение и к тому же вызывают у публики желание узнать больше. Это — решающий способ воздействия трюка «если бы вы только знали».
Утверждение, что фашистские организации, такие, как крестовый поход Томаса, занимаются шантажом, нужно воспринимать серьезно. Оно не только обращает внимание на их жестокую практику террора и на преступников, которых всегда можно найти в подобных движениях, но и обнажает их социологическую структуру, репрессивный, исключительный характер их тайных групп. С полным правом можно предположить, что будущие последователи, если даже и неосознанно понимают этот аспект всех фашистских движений, полны желания относиться к организации, быть членом закрытой группы. Для пробуждения этого желания, делающего очевидным фактом силу притяжения молодежных банд для подростков и, по-видимому, для взрослых, трюк «если бы вы только знали» является решающим. Намек служит средством внушить людям чувство, как будто они уже являются членами той закрытой группы, которая делает все, чтобы их завлечь к себе. Предположение о том, что ты что-то понимаешь, что не может быть свободно высказано, так сказать, подмигивание, предполагает своего рода согласие посвященного, имеющее тенденцию к тому, чтобы сделать оратора и слушателя соучастниками[98]. Подтекст этого согласия остается всегда угрожающим. Намеренно невысказанное — это не только знание о чем-то слишком ужасном, чтобы быть высказанным открыто, но и ужасное, которое сам хотел бы совершить, но в этом не признаешься, а выражаешь лишь через намек. Трюк «если бы вы только знали» обещает открыть тайну тем, кто присоединится к шантажу и заплатит свою «десятину», но оратор намекает и на обещание, что вступившие станут однажды участниками ночи длинных ножей, утопии шантажа.
Кроме того, метод намека является угрозой для всех тех, кто исключен из этого «шепота», кто якобы не знает, «что я имею в виду». Ее часто выражают антисемитские листовки, приглашая своих читателей передавать материал «только неевреям».
Характерной для трюка «если бы вы только знали» является следующая цитата: «Бог обращался к этому народу. Он говорил долго, но народ не хотел слушать. Народ его не выслушал. Проповедники отвернулись от Бога. Конечно, я не имею в виду их всех, но я думаю, Вы знаете, кого я имею в виду; масса людей отвернулась от Бога, дельцы отвернулись от Бога. Бог печалился все эти годы об Америке, чтобы она возвратилась, чтобы слушалась. Теперь вот приговор вынесен. Он позволил коммунизму прорваться. Вы его повсюду найдете, мои друзья». Однако, хотя противник везде, он не выделяется, а остается скрытым, так же как и смысл обвинений Томаса скрыт за намеками. Как все фашисты, Томас подчеркивает дихотомию черного и белого между другом и врагом, но разрешает обеим категориям переходить друг в друга. По-видимому, путаница должна стимулировать амбивалентные чувства слушателей. «Дьявол — трус. Он действует скрытно, в темных местах и за закрытыми дверями и толстыми стенами. Но Иисус действует, слава Богу, при дневном свете. Итак, я хотел бы, чтобы Вы запомнили совершенно коварное послание. Бог всегда обнаруживает эти злые силы и заставляет их делать днем то, что они хотели бы делать в полуночные часы, когда все замирает». Это божественное деяние — собственно, то, что Томас все время обещает делать сам: рассказать общественности о злых силах. Но он предпочитает намеки, делает это, так сказать, за «закрытыми дверями и толстыми стенами». «Мой друг, повсюду в США, где бы мужчины и женщины ни проповедовали сегодня Евангелие Сына Божьего и где они всегда предупреждают о грозящей опасности коммунизма, мы находим священника, на которого нападают и вы находите силы, которые для этого используются, чтобы опорочить фюрера. Как раз теперь вы видите из вчерашней вечерней газеты, как на юге Калифорнии некоторые власти разрабатывают и финансируют ужасную программу, чтобы опорочить каждого видного священника в южной Калифорнии, и как они финансировали людей, чтобы нападать на выдающихся священников южной Калифорнии». Такое утверждение, которое, конечно, не менее неясное, чем скрытые углы «тех злых сил», дает возможность с уверенностью сделать вывод о том, что согласие между Томасом и его слушателями присутствует всегда там, где он делает намеки и ссылается на евреев, что они являются некоторой силой. Подчеркивается угроза против них уже тем, что он избегает в экзотерических речах слово «еврей», в то время как употребляет слова «коммунисты» и «радикалы», а называет их только «те силы». Он допускает, что каждый знает, что они собой представляют, поэтому о них даже не обязательно упоминать, они являются уже заранее осужденными. Таким образом, даже факт, что при демократии официальное общественное мнение не допускает незамаскированных антисемитских замечаний, превращается в собственно антисемитский инструмент.
Трюк «Грязное белье»
Обязательным добавлением к намеку является настоящее или воображаемое разоблачение. Томас часто использовал обещание «если бы вы только знали» в своих речах по радио и объявлял эту историю потом в своей церкви. Здесь ясно проявляется связь трюка с коммерческой рекламой: публика, которой, так сказать, разрешается заглянуть тайно за кулисы и узнать секретные события, по-видимому, разделяет привилегию точно информированных. Эта идея напоминает об упомянутом выше тезисе «быть в группе».
Чтобы понять психологическое значение этой техники, нужно рассмотреть пропагандистские разоблачения в отношении их особого содержания. Оно исходит в большинстве случаев из среды болтунов и хулителей и касается обычно растрат, коррупции или секса.
Психологические реакции, вызываемые трюком «грязное белье», можно сравнить с определенным поведением, которое наблюдается у многих людей, когда они ощущают плохой запах. Очень часто они не отворачиваются, а жадно вдыхают испорченный воздух, обнюхивают вонь, и в то время как они жалуются на его спертость, делают вид, что они его идентифицируют. Не обязательно быть психоаналитиком, чтобы предположить, что эти люди неосознанно наслаждаются плохим запахом. Очень похоже обстоит дело с притягательной силой скандальных историй. Негодования по поводу возмутительного события являются в большинстве случаев необоснованными умствованиями. В действительности слушатель забавляется их описанием, и, по-видимому, таинственные и запрещенные деяния, разоблачением которых он возмущенно наслаждается, как раз и являются тем, чем бы он сам с удовольствием занимался.
Этот механизм стал в такой степени автоматическим, что лишь из простого акта разоблачения (не важно, что разоблачается) уже возникает удовлетворение. Разоблачение само по себе воспринимается как выполнение обещания и приобретает почти торжественный характер, который может быть окрашен религиозными воспоминаниями.
В этом состоит объяснение одного из самых странных явлений трюка «грязное белье»: удивительное несоответствие между объективным весом сообщенных фактов и психологическим влиянием, которое они приобретают. По крайней мере профашистски настроенный слушатель с готовностью, без проверки принимает любую скандальную историю, даже самую глупейшую, как сказку о ритуальном убийстве. Кроме того, он обобщает случаи, которые могут иметь место при любой политической системе, в то время как рассматривает их как типичные для демократии, особенно из-за ее «плутократической» природы. Он возмущается фактами, при ближайшем рассмотрении оказывающимися весьма невинными или однозначно относящимися к частной жизни, в которую никто не имеет морального права вмешиваться. Так, в последние годы Веймарской республики огромную роль в нацистской пропаганде сыграла шуба берлинского бургомистра, который получил ее якобы как взятку. Хотя владение шубой едва ли может считаться роскошью, но важным было само разоблачение, а не факт.
Обычно вскрытые скандалы являются совершенно нетипичными и ни в коем случае не характеризуют только тех, на которых клевещут. Еще большую пользу извлекли нацисты из случаев коррупции, в которых были замешаны еврейские семьи Барматов, Кутицкер и семья Скларек. В то же самое время как следствие тех же экономических условий имела место еще более худшая коррупция — случаи с Лахузен и афера Нойдека, которая касалась подкупа самого рейхспрезидента Гинденбурга. Но эти факты замолчали, о них было мало известно. Это, возможно, отчасти объясняется тем, что в последние годы Веймарской республики реакция имела в своих руках больше общественных средств коммуникаций. В общем, кажется, любовь к проветриванию «грязного белья» больше характерна для реакционеров, чем для прогрессивных людей. Для этого, вероятно, имеются различные причины: тенденция сваливать социальные проблемы на частную ответственность, общее репрессивное настроение, которое склонно замарать любого, радующегося жизни, вместо того чтобы доказать свою деловитость, а также утонченная спекуляция на определенных инстинктах разочарованных масс. Те, кто не хочет изменения условий, всегда готовы свалить вину за любое зло на тех, кто не придерживается существующих моральных норм. Лицемерие — это привилегия конформизма.
Оно не отсутствует в арсенале Томаса. В его случае между тем простой мотив наслаждения, получаемого путем пикантных разоблачений, затмевает все другие. Хотя он особенно любит представить коммунистов как банду разнузданных преступников, его едва ли трогает, кому вредят скандальные истории, распространяемые им, — другу или врагу. Иногда он описывает самого себя как жертву злых языков. «Я никогда не забуду мой первый случай, когда я выступал в качестве пастора в Сан-Педро, и положение, в котором я оказался, когда прибыл и был вовлечен в ужасный спор о вопросах морали. Обо мне потом писали в бульварной газете, это был мой первый опыт, связанный с моральным положением. Они использовали преступника, который симулировал обращение в христианскую веру, но он был послан этими людьми, чтобы собрать сведения и очернить меня; они опубликовали все возможное обо мне, что только могли выдумать; но в течение года я узнал, что это было. Я установил, что один мужчина, который действительно принадлежал к криминальному миру того города, оплатил все это. Я благодарю Бога, моего Господа и Спасителя, что он помогал мне во всех битвах, которые я выдержал в моей жизни». Любопытство, которое Томас вызывает ссылкой на газету, он компенсирует скандальными историями, рассказываемыми о других, среди которых выделяется прежде всего выдуманное распоряжение о всеобщей проституции женщин в России. В своей церкви Томас точно в стиле Штрейхера захлебывался пикантными деталями, в речах по радио он был сдержаннее и ограничивался намеками, которые, может быть, даже более эффектны, чем разоблачения: «Вот что содержит ужасное московское распоряжение об освобождении женщин в России. Разрешите мне, мои друзья, в этой связи только одну минутку зачитать слова выдающейся женщины, жены одного американского инженера, миссис Мак-Маррей, которая возвратилась как раз несколько месяцев назад из этой страны. Вот что она говорит о России: „Я никогда туда не возвращусь… Забота, страх и ненависть, связанные с издевательским презрением по отношению к благородным вещам жизни, тяготеет над Страной Советов“. Потом она заявила: „Они не соблюдают никаких правил морали. Мужчины и женщины живут вместе, как звери. Они живут, как и где им прикажет правительство. Любая работа — принуждение. Если они не работают там, где прикажет правительство, они не получают продуктовых карточек. Я не смогла ни с кем подружиться. Люди испытывают перед каждым и всем страх. Таков прекрасный рай“». Примечательно, что эта цитата, которую Томас приводит в связи с мнимой проституцией женщин в России, специально не упоминает, а только не одобряет совместную жизнь мужчин и женщин «как зверей», так что это звучит как антиклимакс. Однако ударение падает на акт разоблачения. Посредством трюка «грязное белье» сама пропаганда становится самоцелью. «Не забудьте потребовать как можно быстрее новое издание христианско-американского „Крестоносца“. Оно проинформирует вас о нападках коммунистов и радикалов на священников Америки. Едва ли можно себе представить заговоры коммунистов. Я вам дам все подробности, назову имена, как я это сделал в воскресенье вечером. Между прочим, в следующее воскресенье вечером я сообщу об этом еще кое-что».
Трюк «Содрогание от ужаса»
Трюк «грязное белье» связывается постоянно с тенденцией терроризировать слушателей, если им рассказывают, что женщин в России принуждают к проституции, слушатель должен бояться, что то же самое может случиться с их женами, сестрами, дочерьми; коммунистические ужасы, которые им сообщаются, становятся угрозами того, что с ними самими может произойти завтра. Здесь выступает двойной, почти противоречивый характер техники. Что люди реагируют на страх и объединяются, чтобы встретить опасность, это ее внешний эффект; ее неосознанный, грубо говоря, эффект заключается в том, что описание зверств доставляет им удовольствие, потому что они сами однажды захотят их совершить. Радость от жестокости и радость от грязи тесно связаны друг с другом.
К счастью, Томас был так «любезен», что он сформулировал предложение, которое ясно показывает амбивалентность в отношении истории о зверстве. Так что наша интерпретация едва ли может считаться произвольной спекуляцией. «Итак, заказывайте газету: Imminent Peril of Communism for this Nation (Коммунистическая опасность, угрожающая этой стране), и если вы это прочтете и не содрогнетесь, мои друзья, тогда с вами что-то не в порядке». Только тогда обещание может заставить читателя содрогнуться, если накопленное возбуждение чувств является для него в какой-то степени приятным. Томас даже и не старается скрыть это.
Одна точка зрения пропаганды террора заслуживает особого внимания. Распространенное убеждение, что фашистские агитаторы обещают всем все, становится довольно сомнительным, по крайней мере когда изучаешь речи Томаса. Именно он обещает очень мало, главным образом награды на том свете. Вместо этого он беспрерывно пугает своих слушателей, посылая на них различные угрозы. Томас непрерывно подчеркивает, что теперь уже нет никакой надежды на исполнение их желания счастья и в отношении их страха, что дела могут быть еще хуже. По логике это должно вызвать заботу маленьких людей о собственности и безопасности, однако этот рациональный или полурациональный стимул не является решающим. Обещание, которое имплицирует пропаганда террора, — это скорее обещание разрушения самого по себе, что ведет к некоторой модификации нашего тезиса об амбивалентности. Может, это было бы слишком логично предположить, что ужасы будут обязательно те же, которые ты хотел бы совершить по отношению к слабым, хотя этот импульс, конечно, играет большую роль. Однако не менее садистского развит и мазохистский компонент. Будущий фашист, вероятно, после своего собственного уничтожения будет желать не в меньшей степени и уничтожения противника, так как разрушение — это эрзац его самых сокровенных и наиболее подавляемых желаний. Постоянные указания фашистов на жертву или некоторые высказывания Гитлера подтверждают это; Раушнинг ссылался на него, когда тот сказал, что если Гитлер потеряет Рагнарек, то наступит гибель Богов. Возможно, здесь неосознанно выражается проницательность фашистов в отношении окончательной безнадежности предпринятых ими действий. Они видят, что их решение не является решением, что оно в конце концов обречено на гибель. Каждый трезвый наблюдатель мог ощутить это чувство в национал-социалистической Германии, до того как разразилась война. Безнадежность идет путем отчаяния; уничтожение — это психологический эрзац для тысячелетнего рейха в день, когда исчезнет разница между Я и другим, между бедным и богатым, сильным и слабым в большом нерасчлененном единстве. Если массам не предложат настоящую надежду на солидарность, они могут ухватиться в своем страхе за этот отрицательный суррогат[99].
Террористическим является призыв Томаса следовать за ним как за вождем. Своим сторонникам он приказывает верить, не различая ясно, должны ли они верить в Бога или в Томаса. Но в любом случае наказаны будут те, кто не верит. «Итак, подумайте о том, что если вы верите, вы можете сделать. Разве это не стоит того? Я говорю вам, вы должны это сделать. Вы должны принять Иисуса Христа, сына живого Бога, как вашего личного спасителя до наказания за врожденную власть греха. Если вы этого не сделаете, вы — погибший мужчина или погибшая женщина. Вы погибли не только в этой жизни, но ваша душа погибнет и в том, будущем мире. Я недавно молился, пусть мне Бог даст правильное представление о погибшей душе (!). И я не уверен, что у меня это представление сегодня утром есть. И я не уверен, что у вас оно сегодня утром есть, так как, если я верю в это слово, как я должен был бы в него верить, мне нужно было бы вам сказать, что я буду молить Бога день и ночь». Молитва о правильном понимании погибшей души является вынужденным указанием на удовлетворение, которое он получает от мрачной ситуации. Вместо того чтобы молиться за спасение погибшей души, он хотел бы дать живую картину «погибшего». Ассоциативная последовательность его идей превращает это в средство устрашения слушателей.
День и ночь они должны взывать к Богу; из их страха и мазохистского удовольствия от представления потерянной души, как он надеется, возникнет готовность следовать за ним. Не случайно попытка терроризировать слушателей связана с понятием веры. Их запугивают, чтобы они верили, т. е. прекратили думать. Если они не способны на ясное рассуждение и сведены к непродуманным реакциям лозунга типа «Спасайся, кто может!», то будут особенно в благоприятном положении сдаться на милость фюрера, который, если они ему только доверяют, обещает за них думать и действовать. Чтобы этого достичь, Томас смешивает обычно угрозу вечного наказания с угрозой земных трудностей и приравнивает метафизическое спасение к принадлежности к христианско-американскому крестовому походу. «Я призываю человека на улице подумать о том, что придет день, друзья мои, когда Бог вас заставит отчитаться за ваши поступки, которые вы совершили в вашей жизни. Ты, американец, мой друг? Ты христианин? Если таковым являешься, ты учтешь ситуацию, перед которой стоит Америка. Но если таковым не являешься, ты трус». Так как пресвитерианский священник не может угрожать концентрационным лагерем, он манипулирует вечностью, поэтому она выполняет точно такую же цель. В современном примере подавления с помощью террора используется самое старое средство господства насилия.
Трюк «Последний час»
Очередной формой техники террора Томаса является прямое или косвенное утверждение, что предстоит близкая катастрофа, ситуация безнадежна и достигла критической отметки и что необходимо немедленное изменение. «Думающие мужчины и женщины во всей стране спешно поднялись, так как они знают, что дела не могут идти дальше так, как они шли до того». В пропаганде Томаса каждый час является последним часом.
На первый взгляд это напоминает обычные рекламные шаблоны: «Это предложение действует в течение нескольких дней». Публику побуждают действовать быстро, немедленно присоединяться к движению. За этим стоит простое соображение, что люди легко забывают то, что они не сделают тотчас же. Особенно быстро вытесняются террористические стимулы, которые всегда имеют весьма нерадостные побочные значения. Пропаганда террора действует только «немедленно».
Однако это затрагивает феномен только поверхностно. Намек на приближающуюся беду, прежде всего на мировую катастрофу, намного старше, чем индустриальное общество. Ее корни лежат в апокалиптическом аспекте христианской религии. Не без причины Томас часто ссылается, как все сектанты воскресения, на битву Армагеддона, которую он ловко смешивает с происками своей группы.
Кроме того, он часто описывает в кажущемся противоречии со всеми пропагандистскими трюками, которые относятся к технике «fait accompli», свою собственную организацию так, будто над ней разражается кризис, будто она переживает ужасное безденежье, и даже иногда привирает, что она не сможет продержаться более 48 часов. Постоянно в его речах каждая проблема представляется угрозой, что требует немедленных мер. Существенная пропасть существует между мощными призывами к спасению нации в последний час и сравнительно слабыми и случайными ссылками на предстоящий конец света — главным образом жалобы на ослабление христианской веры или распространение атеистических учений в университетах. Типична для смешения незначительных жалоб и апокалиптических выпадов следующая цитата: «Неспособность и недостаток верности долгу в министерствах, светскость церквей, уменьшение числа членов и дух антихриста, который протягивает свои щупальца в наши университеты, подрыв нашего государства, нашего правительства — все это указывает на некоторый серьезный кризис, который в конце концов над нами разразится». «Серьезный кризис» становится заклинанием: что он существует, подчеркивается любой ценой, даже такими смешными утверждениями, как уменьшающееся количество членов церкви. Томас предполагает, что его слушатели мыслят понятиями своего собственного узкого опыта и что их интерес концентрируется вокруг церковных дел. Пустая церковь, по-видимому, уже достаточный аргумент, чтобы убедить слушателей в опасности гибели американской нации.
Следующее, вероятно, является попыткой объяснения иррационального привеска, который добавляется к идее кризиса: как все фашисты, Томас рассчитывает на последователей, которые до глубины души недовольны и даже испытывают нужду. Их объективная ситуация может превратить их даже в радикальных революционеров. Предотвратить это и направить революционные течения в собственное мыслительное русло — одна из главных задач фашистского агитатора. Чтобы достичь цели, он крадет, так сказать, понятие революции. Снова привлекается идея катастрофы, используется эрзац судьбоносного момента, предрекаются радикальные перемены. При этом никто не способен заглянуть, что будет после конца света; также и катастрофа — это скорее что-то такое, что случается с людьми и едва ли может быть реализовано посредством их собственной свободной воли. Лишенные своей спонтанности, люди превращаются в свидетелей больших всемирно-исторических событий, которые решаются над их головами, их собственная энергия абсорбируется посредством верности организации и любви к фюреру.
В психоанализе много раз отмечалось, что невротическое чувство слабости часто выражается в своеобразной позиции по отношению к элементу времени. Чем меньше человек способен к действиям по собственной воле, тем вероятнее, что он абстрактно ожидает все от времени. «Не может так долго продолжаться». Трюк «последний час» основывается на этой диспозиции. Гарантом приближающейся перемены делается время, и «последователь» освобожден от собственной ответственности. Ему нужно только делать то, чего требует «час». Представление этого часа как последнего часа — «коммунизм не придет, он уже пришел» — связывает этот трюк с техникой «fait accompli».
Само собой разумеется, Томас описывает катастрофу в своих речах не как что-то желаемое, а как опасность. Однако это едва ли больше, чем умствование. Наряду с эмоциональным подчеркиванием, придаваемым идее катастрофы, он, по-видимому, считает, что такое представление для слушателей не совсем неприятно, и это дает возможность легко перейти от предупреждения об опасности к ее объявлению. Когда положение критическое, необходимы отчаянные средства: ответом на «предстоящую коммунистическую опасность» является уничтожение коммунистов, радикалов и тех «злых сил», следовательно — погром. Мысль, что изменения необходимы, абстрактна, однако она связана с таким множеством ассоциаций насилия и варварства, что является неизбежным выводом трюка «последний час». Последний час, которым грозит фашист, это, собственно говоря, путч, им же и организуемый. Чисто негативная акция наказания приходит вместо рационального метода, который мог бы, может быть, улучшить положение. «Я верю, я знаю несколько вещей, которые вы будете делать, так как я знаю материал, из которого вы сделаны, я верю, что вы будете искать истину, я верю, я знаю точно, как вы будете действовать; я верю, что вы подниметесь в вашем гневе, в вашем возмущении, в вашей любви к старому знамени; вы собираетесь сказать этим силам, которые действительно привели нашу нацию к бездне: так далеко вы пойдете и ни шагу дальше. Да, убежден, что вы это сделаете».
Интересно, что призыв Томаса к «пробуждению»[100] перед лицом приближающейся катастрофы означает больше «назад», чем «вперед»; он представляет пробуждение Америки как реставрацию чего-то давно прошедшего, и оно, кроме того, понимается не как акт сознательного самоопределения, а как склонение перед авторитетом отца. Оно в действительности является точной противоположностью того, что ожидалось бы от такого возрождения: «Проснись, Америка, назад на колени, назад к предкам твоих отцов, на место, которое тебе указал Бог». Томас здесь приближается, не зная того, к любимому понятию фашистских и антисемитских интеллектуалов, к фикции «консервативной революции».
Трюк «Черная рука» (тайное судилище) Feme
Как уже упоминалось, техника намеков связана с идеей закрытой, насильственной, строго управляемой замкнутой группы, с шантажом. В пропаганде террора фашизм ярко проявляет эту связь. Террор применяется не меньше, а может быть, даже и больше в отношении неполитических связей своих собственных последователей, чем противников. При национал-социализме этот метод играл значительную роль под названием «Feme». Опаснее всего являются якобы силы, которые действуют изнутри; фашист, который не может не чувствовать себя окруженным предателями, беспрестанно грозит их уничтожением.
Томас использует намеки для того, чтобы призывать крестоносцев к постоянной бдительности среди своих. «Мои друзья, я никогда не боюсь мира. У меня нет никогда страха перед нападением дьявола. Я знаю, каков мир. Я знаю, что ожидать от тех, кто по ту сторону баррикад. Но я говорю тебе, мой друг, ты должен быть начеку внутри движения. Кто-то, кто продался дьяволу, проникнет в церковь и попытается уничтожить дело Господа посредством кого-то, кто принадлежит церкви. Если я во все годы подвергался нападению, то всегда из собственных рядов. Вы, мужчины и женщины, можете это подтвердить. Будьте начеку перед нападением изнутри, из своих рядов, кто рядом с вами, из-за зависти или из-за другого, что хочет навлечь на нас Сатана».
Довольно часто вожди фашистов имели причину для таких предупреждений. Банды гангстеров привлекают гангстеров, преступники присоединяются к организациям хулиганов разного рода и выходят из них по разным причинам, чтобы перейти к другой партии, от которой они ожидают больше. Также фактор тайны порождает то, что присуще всем фашистским заговорам: разглашение тайны и предательство. Террор, направленный против собственных членов организации, усиливает авторитет, который только тогда является абсолютным, когда нетерпимы малейшие нарушения, когда достигается самая строжайшая дисциплина. Чтобы достичь этого, нужно заклеймить как предательство даже малейшие отклонения и преследовать за это без всякого снисхождения.
Здесь опять вступают в действие определенные глубинные точки зрения. Как дополнение к трюку «единство» трюк «черная рука» является средством интегрировать различные элементы репрессивной и эксклюзивной организации. Ее исключительность может только сохраняться, когда члены, среди которых все время поддерживается состояние взаимного недоверия, следят и шпионят друг за другом. Угроза Feme, которую фашистский агитатор направляет против собственных сторонников, позволяет предугадать полную атомизацию всего населения, которая имеет место в тоталитарных государствах. Репрессивное единство имеет своим результатом подавление всех непрофессиональных видов деятельности, которые непосредственно контролируют правительство и партия. Если заговорщики стремятся образовать компактную группу, они должны, что касается их убеждений, быть полностью изолированными друг от друга. Фашистский шантаж является чистой пародией на то «народное сообщество», быть которым он так стремится на словах. Фашистские последователи завистливее и недоверчивее, чем другие, и готовы в большей степени даже, чем самые крутые соперники, «ликвидировать» друг друга. Разъяснение этого было бы правильным ответом на трюк «человеческий интерес».
Самая роковая импликация трюка «черная рука» касается между тем одной из глубоких внутренних характеристик бандитизма и фашизма. Оба можно определить как тип организаций, из которых нет пути назад. Жертва отдельного для сообщества, как это было уже рассмотрено и как проявляется в постулате невозможности отмены, в клятве, символике крови, ритуалах посвящения и так далее, означает полную отдачу душой и телом, без ограничений и оговорок. Желание выйти из принудительного сообщества — это начальный жест, который выражает стремление к свободе; нет ничего более ужасного для фашиста, чем такое желание. Кто передумал, кто хочет опять «наружу», рассматривается как «заклятый враг», и не важно, насколько порядочен он и каковы были побудительные причины: перемена убеждения характеризуется как предательство и требует строгого наказания. Психологический эффект идеи Feme так же важен, как и организационный; характер окончательности, приданный этому решению, действует так же, как и эмоциональная привязанность к шантажу, и результатом ни в коем случае не является только страх. Люди имеют склонность любить то, от чего они не могут отказаться, идентифицировать себя еще и со своими тюремными застенками. Фашистская эмфаза Feme постоянно это использует.
Поразительный пример трюка «черная рука» имел место 30 июня 1934 г., когда с учетом пропагандистского воздействия было расстреляно большое количество нацистов, некоторые из них вовсе и не могли быть заговорщиками. Ментальность Томаса имеет, может быть, не зная того, следы поведения, превращающегося в конце концов в жесточайший террор против собственной организации.
Этот последний поворот террора как раз против сторонников должна использовать контрпропаганда.
«Давайте будем практичными!»
Гитлер часто говорил, следуя традициям Бисмарка, о реальной политике, хотя в этом случае имеется в виду простое право сильного. Однако этот термин имеет более глубокие импликации, чем простая рационализация цинизма Макиавелли. Несмотря на постоянные призывы к идеализму, героизму, жертвенному духу, фашист никогда не забывает втолковывать своим последователям, что зло не должно исчезнуть из мира по его воле. Его цель — не отменить подавление, а дать узду в руки собственной партии. Он издевается над всевозможными утопиями и наслаждается представлением, что мир не только плох, но и что он должен оставаться таким же плохим, и наказуемое преступление — думать, что он мог бы стать другим. Этот лозунг имел влияние на всех реакционных теоретиков со времен Гоббса. Он следует как тень за всеми высокопарными идеологиями современного века. В полностью выродившейся форме, бросающей свет на ее собственное содержание, этот лозунг вновь появляется у Томаса. Он проповедует высокие религиозные идеалы, большинство которых так сильно проявляет сохранившуюся ортодоксию, что он не может серьезно надеяться на то, что убедит своих последователей, но он проявляет также сильный интерес ко всевозможным практическим делам, к реальной политике в самом мелочном смысле слова. Рационализм, который он выставляет на всеобщий обзор в планах и в организации своей группы, в каждом пункте приходит в противоречие с застывшей иррациональностью его религиозного учения. Существует бездна между его высказыванием о практическом здравом человеческом разуме и официальной идеологией, которая по крайней мере показывает неосознанное бессилие его идеалов и их собственную лживость. Идеалы должны завуалировать прежде всего его желание власти и его административные манипуляции и заклеймить противников как морально стоящих ниже его. Напротив, высказывания, в которых он говорит о практических и трезвых вещах, доказывают слушателям, что их вождь является человеком со здоровым человеческим умом, таким же как и они сами, но также и то, что им важно: организация, власть конкуренции и светский успех. Трудно сказать, осознает ли полностью Томас сильное противоречие между высокопарными фразами и реальностью, или его следует отнести к нижнему слою среднего класса. Как бы то ни было, это противоречие едва ли является препятствием для его речей, помогает им обеспечить их воздействие. Чем слабее связь между идеалами, как часто он привык это называть, его «бизнесом», тем публика яснее видит, что идеалы остаются идеалами, но он имеет в виду коммерцию, сделку. Собрание явно непримиримых элементов в речах Томаса никто не может сформулировать яснее, чем он сам: «Мы пытаемся здесь быть практичными, мы пытаемся проповедовать Евангелие нашего Господа со всей страстью, любовью и силой, которые Бог дает нам посредством духа».
Намерение быть практичным относится прежде всего к деньгам; деньгам, которые он хочет получать, к деньгам своих последователей. «Бог всемогущ», и «счет из типографии», — произносится без различия на одном дыхании: «У нас могущественный Бог, если мы его чтим, он позаботится о всех наших нуждах. Мы сегодня должны оплатить несколько счетов — счет за радио и счет из типографии, канцелярский счет и счет за телефон.
Слушайте, будьте благоразумны и помогите нам. Я прошу вас не о чем-то, что я сам не сделаю, моя семья жертвует каждый лишний доллар, так как мы хотим, чтобы это движение распространилось по всей Америке. Есть много людей, которые слушают и молятся и восхваляют Бога».
Еще явственнее Томас интерпретирует мысль, что Бог заботится о каждой потребности, если он, так сказать, рассматривает его как консультанта по капиталовложениям: «Иди и не греши больше. Очень много людей потеряли свое материальное имущество. Они лишились своего состояния, своих ценных бумаг и других вещей. Я сегодня хочу вам сказать, что еще никогда мужчина или женщина, которые обращались к Богу по поводу вложения денег и которые слушались только Бога, лишались чего-то при этом. Если ты идешь к Богу и полностью отдаешь себя в его руки, ты никогда не потеряешь ни доллара, но если вы этого не делаете, вы сразу же потерпите крах». Опять импликация образует нечто вроде мягкого шантажа. Хранить верность Богу идентично «быть добросовестным с Божьей десятиной», а десятина Бога интерпретируется Томасом всегда свободно, как пожертвования на «это движение».
Не лучше, чем с религиозным идеалом, обстоит дело и с патриотическим идеалом. Призыв к спасению Америки перемешивается с опасением, что могут упасть котировки акций. Томас настоятельно подчеркивает, что великая борьба против антихриста направлена на нечто практическое, что она служит тому, чтобы защищать частную собственность, так как те «злые силы» хотят отобрать у маленького человека его собственность. «О, мой друг, если ты не хочешь нам помочь искать маленьких детей Бога, пока не пришел антихрист, пока разбойники жизни не захватят их и не разорвут на куски. Ну, ты видишь, я вообще доволен. Почему я должен беспокоиться? Мой друг, слушай, если антихрист захватит власть над Америкой, а скоро она будет под его властью, если ты, я и миллионы нас не способны еще на какое-то время сдерживать те силы, ваши ценные бумаги будут бесполезны, и вы не сможете больше пользоваться своим домом. Мой дорогой брат, моя дорогая сестра, момент гласит — сейчас или никогда. Ты не можешь себе позволить, мой друг, не участвовать в этой великой христианской американской программе. Ты не сможешь себе позволить пропасть этому посланию Бога по радио, так как отсутствует твоя помощь».
Практический смысл, монетаристские категории применяются даже по отношению к библейским историям, и прежде всего к жертвам Марии Магдалины и Иисуса. «Тогда были люди, как и сегодня, которые делали на этом коммерцию, собирая то чистое масло, малейшая капля которого заставляла благоухать все помещение, так что благоухание держалось часами. Она видела, что приближалось, и заранее позаботилась. Она сберегала деньги по крупицам. Но что вы думаете, даже в те времена она должна была собрать около 300 шиллингов; один шиллинг — это сегодня приблизительно 17 центов. 300 х 0.17, и вы получите сумму в приблизительно 51 доллар. Сравните покупательную способность того времени с современной покупательной способностью (разница, может быть, в 100 раз), и вы получите приблизительное представление, что это стоило Марии. Может быть, Мария пожертвовала в действительности все свое состояние. Я верю, что она это сделала. Она пошла и продала, продала, может быть, свой дом и…» Многочисленны импликации этого высказывания. Да, здесь привносится прежде всего старая техника перевода библейских историй в представления современной повседневной жизни, чтобы сделать их для слушателей более понятными, как пример с мелкими деньгами. Однако это только внешний аспект; при точном рассмотрении слушателю внушается мысль, что даже утонченные библейские истории «практичны», что их можно также выразить в денежном отношении, что деньги — мера всех вещей, даже религиозного экстаза, так что косвенно светские понятия становятся масштабом для якобы самых возвышенных. В то время как Томас восхваляет, по-видимому, величие жертвы Марии, он одновременно принижает ее достоинство, переводя речь на доллары и покупательную способность. Крестоносцу втолковывается, что деньги — именно они важны, а не религия, которая сначала должна быть переведена, чтобы получился какой-то смысл. С уверенностью можно предположить, что мало трюков из техники Томаса находит больший отклик у слушателей, чем этот жалкий трюк. Его речи в действительности нашпигованы намеренно плоскими, светскими и относящимися к обыденной жизни пассажами, из которых вышеупомянутые являются лишь некоторыми примерами, выхваченными наугад.
Напрашивается возражение, что мы этот трюк раздули. Он может быть понят как простой призыв к уважающим традицию и практический смысл американцам, к которым невозможно достучаться посредством идеалов, если они не переведены непосредственно на «язык практики». Справедливы также указания на проповеднические традиции в американских сектах и институтах, таких, как Армия спасения и Христианская наука, которые переиначивают религию в нечто весьма прагматическое, чтобы она была для американского народа вообще приемлемой. Но даже если это следует допускать, едва ли можно отрицать, что «прагматический» трюк получил новое значение в явно идеалистических вопросах. Раньше он, вероятно, был средством для целей религиозного обращения и более или менее истинного воскрешения. Сегодня обращение и воскрешение стали средствами фашистской пропаганды с целью сделать народ практичным, т. е. побудить его к отказу от любой собственной теоретической мысли, объединить его в команды и организации и заставить действовать в соответствии с его коллективными интересами вместо его рациональных убеждений. Существующая необходимость «иллюстрировать» каждое понятие его непосредственным практическим применением, которое часто ведет к выхолащиванию его истинного смысла, неспособность к абстракции, которая в современных условиях, наверное, скорее усилилась, чем ослабла, применяется как рычаг в пропагандистских целях. Идеал, который отождествляется непосредственно и бездумно с какой-либо практической мерой или отношением, теряет свой смысл как идеал и низводится до простого украшения ближайшего практического шага. Однако это, собственно, то, к чему стремятся Томас и вся фашистская пропаганда, — т. е. превратить сознание в не что иное, как идеологию, придающую привлекательность поступкам ради собственного интереса в чистом виде, которые совершает организация. Когда идеал дискредитируется, когда его превращают в понятие повседневной практической жизни, последователям втолковывают, что важна не идея, даже не намеренно расплывчато представленное дело, за которое она выступает, а в принципе только сама организация, т. е. аппарат власти и тот авторитет, который в конце концов решает, какие меры целесообразны.