Наш интерес к вопросу о выборности и наследственности королевской власти определяется не стремлением найти в этом факте ответ на вопрос о судьбе немецкого государства, а только стремлением дать свое объяснение самому этому факту. После этого могут быть понятными его политические последствия.
Итак, как же обстояло на самом деле с наследственностью монархической власти в Германии?
Общеизвестно, что со времени Каролингов, называемых немецкими историками «настоящими Каролингами» (echte Karolingen), монархическая власть потеряла строго наследственный характер и сочетала в себе принцип наследственности с принципом избрания.
Последним фактом, демонстрирующим абсолютную наследственность королевской власти, был раздел государства на уделы между сыновьями Людовика Немецкого. Еще при жизни этого короля государство было поделено между тремя наследниками – Людовиком, Карлом и Карломаном. Этот раздел был подтвержден в 876 г., о чем, по словам фульдского анналиста, три брата составили договор на немецком языке[212]. С 897 г. королей, как правило, избирали, хотя избранниками обычно являлись представители царствующих династий. Переход от наследственной к выборно-наследственной монархии явился следствием усиления феодальной знати. Это был период оформления герцогской власти, время борьбы и соперничества магнатских фамилий. Королевская власть с 911 г закрепляется за могущественными герцогскими династиями – на короткое время за Конрадинерами, затем на столетний период за Людольфингами и после них на столетие за франконской династией, которую, в свою очередь, сменила династия швабских герцогов Штауфенов.
Наличие династий и их почти непрерывное царствование свидетельствуют о том, что в формальном смысле трон был наследственным; в пользу этого говорят также факты избрания на смену вымерших династий их боковых родственников. Так было в 1002 г. с избранием Генриха II[213] и в 1024 г. с избранием Конрада II. Родственные связи существовали и у Штауфенов с Салийцами. Но для вступления в управление государством необходимо было избрание. Оно было обязательным не только для королей новых, но и для королей царствующих уже династий. Избрание являлось актом признания со стороны тех, в чьих интересах должен был управлять получающий корону монарх. Династическое право на престол рассматривалось официальной доктриной как право быть избранным. Принцип выборности признавался в качестве правила и самими королями. Оттон I в одной из своих грамот писал: «Если кто-либо из нашей династии будет занимать королевский престол, пусть владеет этим монастырем (Кведлинбург); если же будет избран в короли кто-либо другой, пусть за ним тоже остается это право»[214].
Сочетание наследственности и выборности проявлялось в наличии двух различных актов – акта назначения царствующим королем преемника (designatio) и акта избрания его князьями в короли. Король предназначал с ведома и согласия знати своего преемника[215], чтобы передать ему престол как фамильное достояние, князья выбирали себе в короли предназначенного к царствованию отпрыска династии и вручали ему тем самым власть над собой[216]. По словам хрониста Регино, «магнаты и оптиматы избирают и ставят над собой королей»[217].
Писатели и официальные источники называют князей, избирающих короля, «народом» (populus). Но при конкретном определении состава этого «народа», они перечисляют только отдельные группы крупных феодалов – прелатов церкви, располагавших первыми голосами при выборах, герцогов, маркграфов, графов и прочих представителей светской знати[218]. Некоторые писатели говорят прямо об избрании короля князьями, не прикрывая феодальной знати наименованием народ («populus»). Так, Випо называет избирателями только прелатов и светских князей и характеризует избрание ими короля как обычный способ замещения престола[219]. Оттон Фрейзингенский говорит об этом еще с большей определенностью: «Королей ставят посредством княжеского избрания»[220].
О роли народа в возведении на престол королей мы можем судить по рассказу Видукинда об обряде избрания и провозглашения королем Оттона I. Когда прелаты и светские князья избрали Оттона I в короли, архиепископ представил новоизбранного собравшемуся в Ахинской церкви народу и предложил в знак согласия поднять правую руку к небу. «Тогда весь народ одобрил это поднятием правой руки и громогласно выразил этим свое приветствие новому властителю»[221]. Неизвестно только, какие люди играли здесь роль «народа» – собранные ли специально в церковь из соседних деревень или взятые из окружения прибывших на выборы князей.
Избрание короля князьями имело отнюдь не символический смысл. Это был юридический акт признания власти нового монарха. Тот князь (прелат, герцог), который не принимал участия в избрании или занимал позицию, враждебную претенденту на престол, считал себя свободным от подчинения власти нового монарха. Принудить его к этому могли только сила, подкуп и уступки. Во многих случаях именно так и бывало: Конрад I фактически царствовал только в двух герцогствах – Франконии и Саксонии, знать которых дала свое согласие на его избрание (в Саксонии, к тому же, его королевская власть признавалась только на словах). Бавария и Швабия оставались по существу независимыми. Положение Генриха I было немногим прочнее. Его тоже избрали в короли одни «саксы» и «франки» (Видукинд). Баварский и швабский герцоги внешне признали Генриха I своим сюзереном, но, по существу, держали себя как самостоятельные владетели, находившиеся с королем в договорных отношениях[222]. Оттоны I и II вступали на престол в порядке наследования и с согласия всех князей государства, но, как известно, упрочение их власти было связано с ожесточенной борьбой с герцогами. При вступлении на престол Оттона III пришлось преодолеть сопротивление баварского герцога, попытка которого завладеть короной не увенчалась успехом только из-за противодействия других князей. Генрих II и Конрад II, достигшие престола в порядке избрания, получили почти общее признание и в короткое время упрочили свою власть во всех герцогствах. Но у них тоже были противники: против Генриха II выступал Герман Швабский, против Конрада – архиепископ Кельнский и герцог Фридрих.
Период первой половины XI в. был временем наибольшего усиления монархической власти и упрочения принципов наследственности. Причины этого, по всей вероятности, скрываются в ослаблении герцогской власти, на смену которой еще не успели оформиться замкнутые территориальные владения. Во всяком случае Генрихи III и IV вступали на престол в порядке наследования – даже без формального избрания со стороны князей. Но борьба крупных феодалов против усиливающейся королевской власти не прекращалась. Генриху III пришлось столкнуться с рядом восстаний знати, а в 1045 г. во время его болезни дело дошло до избрания антикороля[223].
Вторая половина XI в. была переломным периодом в усилении феодальных территориальных владений и ослаблении монархии.
Политическая борьба в стране, переплетавшаяся с борьбой папства с империей, служила ярким проявлением этих тенденций. Избрание одного за другим нескольких антикоролей является свидетельством падения наследственной монархии и полного торжества избирательных принципов[224]. Идеологи княжеского полновластия объявляли наследственную монархическую власть неразумным установлением и ратовали за последовательное проведение принципов выборности. Так, защитник интересов мятежных саксонских феодалов клирик Бруно заявлял: «Пусть королевская власть не передается по наследству, как это имело место до сих пор, но пусть сыновья королей, если они даже вполне достойны, получают престол по избранию; если же не окажется у короля достойного наследника или если его не захочет народ иметь королем, пусть народ имеет власть делать своим королем, кого хочет»[225]. Еще более последовательно эту точку зрения развивал сторонник антикоролевской папско-княжеской партии Манегольд в трактате «Ad Gebehardum»[226]. В этом трактате дается теоретическое обоснование княжеского суверенитета и проводится взгляд о чисто должностном характере королевской власти[227]. Король получает власть не по праву рождения, а по полномочию князей. Здесь проводятся идеи, развитые позже монархомахами, – идеи договорного происхождения королевской власти и сопротивления ей в случае нарушения королем условий договора (тираноборство)[228]. Правда, Манегольд представлял все это в духе своего времени: договор короля с его подданными он понимал как вассально-ленный договор, арбитром в спорах вассалов-князей с сюзереном-королем он, как монах клюниец, признавал папу.
Падение престижа наследственной монархической власти в этот период дошло до такой степени, что один из руководителей восставших саксов – Оттон Нордгейский считал для себя вполне приличным ответить Генриху IV на его предложение принять в качестве короля для Саксонии королевского сына такими словами: «От плохого быка рождается обычно и плохой теленок; поэтому не желаем иметь дела ни с отцом, ни с сыном»[229]