case studies. Поскольку в данном случае переопределяется классический – ромеровский – образ зомби, для нового монстра нам необходимо найти новый термин. Я предлагаю называть новый образ разумных зомби «постзомби», монструозность которого, конечно, тоже должна быть переопределена.
Если постгуманизм – это область научных исследований, легитимность которой не обязательно отстаивать, то по поводу того, насколько важны зомби для науки, необходимо сделать ремарку. Поскольку зомби – один из самых популярных монстров популярной культуры, преимущественно англоязычные ученые уже давно занимаются исследованием темы. Про зомби пишут в разных аспектах – используют как модель в теории международных отношений (Drezner. 2011), обсуждают прикладные проблемы моральной философии (Hall. 2019), размышляют о них в контексте нейронауки (Verstynen, Voytek. 2014), изучают репрезентации зомби в литературе (Bishop, Tenga. 2017), в видеоиграх (Backe, Aarseth. 2019), в кино (Hubner, Leaning & Manning. 2015. Р. 41–87). Ученые посвящают сборники отдельным зомби-франшизам, например «Ходячим мертвецам» (Keetley. 2014), или режиссерам, внесшим большой вклад в субжанр хоррора фильмы о зомби.
Дело не ограничивается только публикациями. Исследования зомби уже давно институализируются. Так, в 2007 году был основан «Центр изучения зомби» (Zombie Research Center)[27]. Это не столько развлекательный проект, сколько научно-просветительский – на сайте центра представлено много полезных и серьезных материалов. В 2014 году в Издательстве университета Индианы вышел сборник «Год работы в Центре изучения зомби» (The Year’s Work at the Zombie Research Center. 2014), в котором коллектив ученых осветил тему с самых разных ракурсов. Исследования зомби настолько обширны, что их требуется систематизировать: за последние несколько лет вышли две большие антологии – «Зомби-ридер» (Murphy. 2019) и «Теория зомби. Ридер» (Lauro. 2017). Темой занимаются и отечественные ученые – либо публикуя переводные статьи (Платтс. 2017) или, на языке оригинала (Озгеналп. 2012), либо предлагая авторский взгляд (Данилова. 2020). Как видим, тема зомби неисчерпаема, а исследования зомби уже давно получили легитимное название zombie studies (Garrett. 2017. Р. 21–34).
Поскольку зомби – важная часть популярной культуры и область академических штудий, а постгуманизм сегодня – одно из перспективных направлений работы в гуманитарных науках, можно ожидать, что ученые пытались осмыслить зомби в этой философской оптике. Уже третье десятилетие исследователи, рассматривая зомби, прочитывают этих монстров посредством теорий постгуманизма. Однако поскольку авторы придерживаются разных представлений о постгуманизме, используют совершенно различный теоретический инструментарий и эмпирический материал, мы получаем целую палитру того, что можно было бы назвать постгуманистическими прочтениями зомби.
Как отмечает Тодд Платтс, страх перед зомби можно объяснить с точки зрения эволюции – распространением разных фобий – страхом инфекций, потери автономии, смерти. Если же объяснять их с точки зрения культуры, зомби – это монстр, отображающий актуальные социальные страхи (Платтс. 2017. С. 151). Образ зомби настолько универсален, что можно его интерпретировать как аллегорию чего угодно – как страх терроризма, рабочего класса, пандемии и т. д. Очень часто образ зомби используют в целях критики капитализма. Одна из самых распространенных процедур при трактовке зомби заключается в том, что авторы, даже обращаясь к теориям постгуманизма, связывают тему преимущественно с капитализмом. Ярким примером такого подхода является статья Сары Джульет Лауро и Карен Эмбри «Манифест зомби. Нечеловеческое состояние в эпоху развитого капитализма» (Lauro, Embry. 2008) или статья Шерил Винт «Абъектный постгуманизм. Неолиберализм, биополитика и зомби» (Vint. 2017). Некоторые тексты, которые посвящены постгуманизму и в которых рассматриваются зомби, часто в названии не содержат слова «зомби» и выполнены либо в рамках исследований монстра (Gomel. 2020), либо в рамках исследования готики (Gardner. 2020а; Heise-von der Lipp. 2019). Однако многие ученые выносят оба ключевых слова в заглавия своих работ. Здесь также подходы совершенно разные. Так, Ларс Шмайнк в своей книге «Биопанк-дистопии. Генная инженерия, общество и научная фантастика» уделяет теме зомби и постгуманизму целую главу «11 сентября и потраченные впустую жизни постчеловеческих зомби» (Schmeink. 2016), а Стейси Эбботт в монографии «Апокалипсис нежити. Вампиры и зомби в XXI столетии» рассматривает вампиров и зомби как постгуманистических гибридов (Abbott. 2016). Сборник эссе под редакцией Деборы Кристи и Сары Джульет Лауро «Уж лучше умереть. Эволюция зомби как постлюдей» (Christie, Lauro. 2011) непосредственно посвящен переосмыслению статуса зомби в современной культуре. Наконец, Поппи Уайльд в своей статье «Зомби, девиация и право на постчеловеческую жизнь» трактует зомби как реакцию на неолиберальный капитализм и массовое потребление, которая приводит к отказу от современного понятия либерального человеческого субъекта. В такой констелляции зомби-апокалипсис становится культурным императивом сопротивления, обнаруживая альтернативные пути развития, предлагаемые зомби (Wild. 2022). Возможно, лучшим способом типологизировать эту палитру мнений будет разделить (исследования) зомби нарратива (zombie narrative) на два типа.
Широкую популярность из двух типов получил только один. Так, Тодд Платтс уверен, что «современная форма историй о зомби – это обычно апокалиптические притчи о разваливающемся (или уже развалившемся) обществе, где группа выживших находит клаустрофобное убежище от полчищ нежити» (Платтс. 2017. С. 151). К сожалению, многие авторы, трактующие зомби с позиций постгуманизма, обращаются именно к нарративу зомби-апокалипсиса (zombie apocalypse). Например, упоминаемый Ларс Шмайнк полагает, что, созерцая зомби, гуманистический субъект видит себя исчезающим, поглощаемым новой формой социальности. Таким образом, повествование о зомби становится формой насильственного, преобразующего обновления, причем «социального». Фильмы типа «28 дней спустя» (2002) раскрывают постчеловеческую возможность полной замены человека в форме «общества» зомби. И человек в его гуманистическом, привилегированном понятии становится легендой – вытесненной моделью, непригодной для новой реальности и новой формы «социальности» (Schmeink. 2016. Р. 233–236). Отмечу, что такой взгляд кажется более любопытным, нежели тезис Дейла Никербокера, высказанный в статье «Почему зомби имеют значение. Нежить как критический постгуманист» (Knickerbocker. 2015).
Никербокер рассуждает о том, какое значение имеет сегодня ренессанс зомби для культуры, и формулирует три тезиса. Во-первых, зомби превратился в биотехнологический эквивалент киборга из научной фантастики. Поэтому теперь киборг и зомби отражают одинаковые тревоги, выполняя сходную культурную функцию. Во-вторых, превратившись в другой вид, люди стали постлюдьми, и их война с человечеством похожа на войну с апокалиптическими киборгами. Так, зомби-апокалипсис становится вымышленным поворотным моментом в истории эволюции. В-третьих, когда в 1960-х годах вместо сверхъестественных зомби (вуду и пришельцы) появился естественный образ (вирусы, военные эксперименты), это было реакцией на инструментальный разум и ценности гуманизма. С точки зрения Никербокера, это отражается в историях о зомби-чуме, вызванной генетическими экспериментами. Поэтому зомби нового тысячелетия может быть прочитан как образец антигуманистического, критического постгуманизма (Knickerbocker. 2015). Все это – любопытные подходы к тому, чтобы увязать постгуманизм и зомби, но я бы хотел обратить внимание на совершенно иной нарратив фильмов о зомби. Но для этого нам необходимо ввести в повествование фигуру монстра.
Ранее речь шла только об одном типе зомби-нарратива. Если для первого типа нарратива о зомби (зомби-апокалипсис) важно социальное, то есть новая (ре)организация общества, то для второго типа нарратива имеет значение внутреннее – образ самого монстра, включая его внутренний мир. Многие авторы, которые теоретизируют именно образы зомби, а не организацию общества, через призму философии постгуманизма, используют концепт монстра. Патрисия МакКормак сформулировала концепцию постгуманистической тератологии (тератология – наука, изучающая патологии развития организмов). Исходя из главного посыла текста МакКормак становится понятно, как она понимает постгуманизм. С ее точки зрения, монстры позволяют расширить границы нашего мышления о человеческих возможностях, показывая путь к тому, чтобы стать кем-то другим (более справедливым). Она не описывает монстра, то есть не обращается к его внешним характеристикам, но только обозначает, что монстр является катализатором встречи: «Монстр может одновременно относиться ко всему, что отказывается быть человеком, и к тому, что делает человека, столкнувшегося с ним, постчеловеком» (MacCormack. 2020. Р. 523). Кажется, этот акцент на человеке в определении противоестественен для общего посыла постгуманизма. В рамках изучения монстров (зомби в частности) куда интереснее не то, как человек становится постчеловеком, но как постчеловеком становится монстр.
Так, хотя и не затрагивая тему постгуманизма, Марк Джозеф Роббинс рассуждает об эпохах американских фильмов ужасов (Robbins. 2020). Он называет три этапа становления американского хоррора: модерн, постмодерн, метамодерн. Для хоррора модерна характерна бинарная оппозиция человек – монстр. В этом конфликте побеждает человек. В хорроре постмодерна бинарная оппозиция монстр – человек переворачивается. Монстром становится сам человек, что мы наблюдаем в фильме Джорджа Ромеро «День мертвецов» (1985), о котором речь пойдет далее. Более того, теперь победа оказывается за монстром, даже если он остается монстром, угрожающим человеку. В хорроре метамодерна, со слов Роббинса, тенденция постмодерна усиливается: человек демонизируется, в то время как монстр гуманизируется. В том, что автор называет метамодернистским хоррором, противостояние человека и монстра становится вечным, и никто не побеждает. Можно сказать, постгуманизм в этом плане превосходит метамодернизм. Скажем так, в ситуации постгуманизма монстр и человек ищут способы совместной жизни – в теории на онтологическом уровне, а на практике – в продуктах массовой культуры вообще и в некоторых (постгуманистических) нарр