Но дело в том, что долихокефалы, похороненные в курганах, достаточно резко отличались не только от современных финнов, но и от русских – брахикефалов.
Позднейшие исследования показали, что процесс брахикефализации – увеличения круглоголовости – в течение тысячелетий шел повсеместно, вовсе не свидетельствуя о смене населения. Богданов в 1860-х годах этого еще не знал и уверенно отнести курганные черепа к славянам осмелился только тридцать лет спустя – в докладе на Международном конгрессе доисторической археологии и антропологии, состоявшемся в Москве в 1892 году.[120] К тому времени накопились большие коллекции черепов, в частности, из московских кладбищ. Костные остатки XVI–XVIII веков оказались по своим показателям стоящими где-то посередине между черепами из курганов и черепами москвичей конца XIX века. Значит, после того, как были насыпаны курганы, никакой новый народ в Центральную Россию не приходил. Изменения в физическом облике обитателей этих мест наступили в результате эволюции.
Таким образом, в разработке вопроса о народе, оставившем подмосковные курганы, Богданов двигался в верном направлении и проявлял вполне разумную осторожность. Не менее важно другое. Признание реальности расовых отличий ни в коей мере не ведет к идее неравноценности рас. Перед нами только следы приспособления предков современных народов к той специфической природной обстановке, где они жили в условиях то относительной изоляции, то, напротив, интенсивного расового смешения. Высших и низших рас не существует. В период возникновения антропологии кое-кто допускал, что, хотя превращение обезьяны в человека произошло в глубокой древности, среди современных народов сохранились представители типа, более близкого к обезьяне, чем к человеку. В таком духе высказывался, например, известный популяризатор науки Карл Фогт, друг Герцена и противник Маркса, посвятившего ему убийственный памфлет «Господин Фогт».[121] Книги Фогта многократно переводились в России и пользовались шумным успехом. Недаром персонаж «Бесов» Достоевского «выбросил… из квартиры своей два хозяйские образа и один из них изрубил топором; в своей же комнате разложил на трех подставках в виде трех налоев сочинения Фохта, Молешотта и Бюхнера и перед каждым налоем зажигал восковые свечки».[122]
Взгляды вульгарных материалистов оказали некоторое влияние на Д. И. Писарева, А. П. Щапова, говоривших в своих журнальных статьях о высших и низших расах. Позиция Богданова была иной. Его книга завершается словами: «Нам нет надобности делать из выводов науки ненаучные средства… о происхождении народонаселения Средней России. Не в русском характере, не в духе истинной русской науки ломать факты и ложно освещать их, да и нет в том надобности. Не брахикефалия или долихокефалия дает право народу на уважение, не курганные предки, каково бы ни было их происхождение, могут унизить или возвысить русский народ и ход его истории».[123] Выступив против построений расистов, Богданов показал себя с наилучшей стороны.
Основные, чисто биологические, разделы книги Богданова я разбирать не буду. Отмечу лишь главное. В ходе исследований он убедился, что принятая им методика Брока несовершенна, и создал собственную более точную и более детальную программу измерения черепов. Проведенные им сотни промеров, оригинальные приемы изучения костных остатков человека надолго стали образцом для наших антропологов.[124] Сосредоточив внимание на черепах, автор старался извлечь все, что возможно, и из других костей скелета. По его просьбе характеристику их подготовил упоминавшийся выше профессор медицины Н. Д. Никитин.
В заслугу Богданову надо поставить и то, что своими наблюдениями он делился не только с узким кружком специалистов, но в традициях демократической русской науки стремился познакомить с итогами проведенной работы самые широкие слои общества. Демонстрировавшиеся на Этнографической и Антропологической выставках археологические находки и черепа из курганов, макеты насыпей и захоронений дали тысячам посетителей наглядное представление о древностях Подмосковья.
Можно одобрить попытки Богданова получить заключения о материалах из раскопок от специалистов в области точных наук. Правда, его обширный план осуществлен не был, но технолог (в будущем профессор) Петр Петрович Петров (1850–1928) опубликовал две заметки о технологических особенностях кож, тканей и глиняных сосудов из курганов (сосудов им проанализировано 15 экземпляров).[125]
Достоинства трудов Богданова бесспорны, но для археологии значение их оказалось куда меньшим, чем можно было ожидать. Процесс раскопок, сами захоронения, встреченные в них предметы так и остались неописанными. Коллекции из разных мест, вовремя не приведенные в порядок и не заинвентаризированные должным образом, постепенно перепутались, потеряли этикетки и превратились в груду беспаспортных вещей. Понять, откуда, из какой курганной группы и какой могилы происходят те или иные предметы, сейчас уже невозможно.
Чертков и Нечаев делали на раскопках записи, включенные потом в текст их статей. Вели ли дневники все участники раскопок 1864–1866 годов, мы не знаем. Уже после завершения их доктор А. М. Анастасьев вскрыл в Коломенском уезде еще 73 кургана и в 1876 году напечатал о них добросовестную информацию.[126] Основываясь на ней, А. В. Арциховский в 1930 году смог использовать эти материалы в монографии «Курганы вятичей».[127] Другие сотрудники Богданова не оставили нам ни полевых дневников, ни публикаций. Всего через три года после смерти Богданова петербургский археолог А. А. Спицын осудил в печати его раскопки как бесплодные для археологии.[128] А. В. Арциховский, учитывавший в своей книге данные Черткова и Нечаева, решил просто обойти молчанием коллекции Богданова.
Находки 1864–1866 годов были совсем неплохими, но набор типов древних вещей ограничен. Это все те же семилопастные височные кольца, те же шейные гривны, бусы, перстни. Интерес к этим материалам неизмеримо возрос бы, если бы мы знали, какие вещи встречены вместе, где именно на костях лежали определенные украшения и т. д. В первом случае это позволило бы выделить группы бесспорно одновременных изделий – комплексы, а во втором – реконструировать детали костюма. Из-за того, что ни чертежей, ни полевых дневников, ни публикаций, отражающих массовые раскопки подмосковных курганов, у нас нет, итоги большой работы в значительной мере обесценены.
Кто же в этом виноват? И. Д. Беляев, взявшийся за разбор археологических коллекций, умер в 1873 году, и они перешли в ведение Н. Г. Керцелли. Но и он умер, не составив их научного описания. Причины вроде бы уважительные, но решительно ничто не указывает на то, что Беляев и Керцелли, не имевшие опыта археологических исследований, овладели новой для них областью знаний, а Богданов позднее искал других исполнителей начатого дела. Многое было упущено еще в процессе раскопок. Без дневников и чертежей находки оставались немыми. Безмерно жаль, что перед выездом в экспедицию Богданов не сумел договориться о сотрудничестве с такими признанными московскими археологами, как А. С. Уваров, И. Е. Забелин, Г. Д. Филимонов.
Совершенно непонятно, почему М. Д. Киттары, П. А. Григорьев, И. Б. Ауэрбах и Н. Н. Кауфман не провели анализы вещей из курганов, что было обещано в книге Богданова в 1867 году.
Все эти недочеты в работе Богданова были замечены уже его современниками. Филолог и историк культуры Александр Александрович Котляревский (1837–1881) в рецензии на «Материалы для антропологии курганного периода в Московской губернии» прямо говорил о пренебрежении к собственно археологической стороне исследований и зло высмеивал не справившегося с ней Беляева.[129]
И сегодня мы с горечью должны сказать, что в истории раскопок 1864–1866 годов, как в капле воды, отразились не только положительные, но и отрицательные особенности личности Богданова. Широкий замысел, организационный размах сочетались с отчуждением от ведущих специалистов, использованием малоквалифицированных помощников, что самым печальным образом повлияло на качество исследований.
Интерес к антропологическим материалам из раскопок сохранился у Богданова до конца дней. В томе «Известий Общества любителей естествознания», посвященном Антропологической выставке 1879 года, для нас любопытны две публикации. М. А. Саблин поместил здесь «Список курганов Московской губернии» – перечень сел, близ которых расположены насыпи над древними могилами, с указанием их числа.[130] Список явно неполон, но содержит сведения, полезные для археологов. Преподаватель географии, близкий к народническим кругам, Михаил Алексеевич Саблин (1842–1898) был секретарем Московского губернского и городского статистического комитета, организатором первой переписи Москвы 12 декабря 1871 года, гласным (депутатом) городской думы, сотрудником «Русских ведомостей». Ему принадлежат «Подворное описание селений Московской губернии», ценные статьи о кустарях и фабрично-заводских рабочих Москвы.[131] Изданный им список курганов, несомненно, составлен не в результате личного осмотра памятников, а путем обработки писем, полученных с мест в ответ на разосланные запросы. Инициатором этого начинания был, скорее всего, Богданов, также состоявший гласным городской думы и уже пытавшийся собрать данные о курганах с помощью анкет. Они были направлены им уездным исправникам и почти ничего не дали. В ответ пришли пустые отписки: «в Серпухове и уезде оного не существует никаких курганов», «в уезде курганов не имеется».