[300] Когда один рабочий разбил надгробную плиту XVIII века, ему объявили выговор «за некультурное отношение к историческим памятникам». (Между тем для облицовки метро разобрали целый кремль XVI века в Серпухове.) Инженер А. С. Серебренников передал археологам пятьдесят древних предметов. Известны имена и других добровольных помощников: двадцати инженеров, пятнадцати рабочих, двух начальников шахты, двух начальников движения, прораба-технолога, десятчика.
После открытия первой очереди метрополитена 21 сентября 1935 года А. В. Арциховский и Т. С. Пассек были награждены почетными знаками Моссовета. В 1972 году в день семидесятилетия Артемия Владимировича ему присвоили звание «Почетный метростроевец».
О наблюдениях ученых при прокладке метро регулярно писали газеты и журналы. На страницах «Вечерней Москвы» эту тему не раз освещал молодой журналист Александр Вениаминович Храбровицкий (1912–1989), ставший позднее литературоведом. Сам А. В. Арциховский поместил несколько кратких информации о достижениях экспедиции в журналах «Историк-марксист», «Сообщения ГАИМК», «Проблемы истории докапиталистических обществ», в «Известиях ГАИМК». В Историческом музее была развернута выставка историко-археологических работ на метро, вызвавшая большой интерес у москвичей.[301]
Итоговая публикация вышла в 1936 году. Это том большого формата, озаглавленный «По трассе первой очереди Московского метрополитена. Архивно-исторические и археологические работы в 1934 г.» (Известия ГАИМК, выпуск 132). Том открывается предисловием П. П. Ротерта, где сказано, что договор ГАИМК и Метростроя – «это документ, на котором лежит печать сотрудничества инженера и историка, работающих над одним объектом и ради одной общей цели – строительства социалистической Москвы, мировой пролетарской столицы» (С. 5). Далее идут статьи историков П. В. Сытина, Н. Г. Тарасова, И. М. Тарабрина, Н. П. Чулкова, П. Н. Миллера, а потом публикации археологов.
Т. С. Пассек охарактеризовала «Культурный слой древней Москвы» (С. 92—100). Промеры в котлованах метро показали, что в среднем он достигает 2 метров, а наиболее мощен на Волхонке – 4 метра. Арциховскому принадлежат статьи о находках в колодцах на Моховой и о надгробных плитах с надписями XVI–XVII веков. А. П. Смирнов описал гидротехнические сооружения, Н. М. Коробков – пушечные ядра XVI–XVII столетий и аптекарскую посуду, С. В. Киселев – остатки одежд. О металлических вещах рассказал один из самых молодых сотрудников экспедиции Б. А. Рыбаков. Есть здесь и другие статьи отчетного характера.
В книге дан оптимистический прогноз: новые очереди метро обогатят археологию еще больше. Этот прогноз не оправдался. Во-первых, новые линии прошли уже не по историческому центру города, а по окраинам, где нет средневекового культурного слоя или он очень тонок. Во-вторых, шахты стали закладывать гораздо глубже, чем раньше, и они не затрагивали культурных напластований. Все же кое-какие находки и наблюдения были сделаны и при строительстве второй очереди метро в 1935–1936 годах. И здесь вели надзор А. В. Арциховский, С. В. Киселев и А. П. Смирнов. Обобщающий отчет экспедиции был издан Е. И. Горюновой уже после войны, в 1947 году.[302]
Значение археологической службы Метростроя в истории изучения прошлого Москвы велико. Выяснилось, что культурный слой города достаточно мощен и содержит многочисленные строительные и бытовые остатки. Значит, можно и должно изучать их путем раскопок и пора уже переходить от пассивного надзора за вырытыми то тут, то там котлованами и траншеями к планомерным исследованиям с применением всех выработанных наукой методов. Надо, кроме того, найти и более древние слои, чем те, что были выявлены на трассе метро, относящиеся не к XVI–XVIII векам, а к XII–XV столетиям.
После завершения экспедиции на Метрострое Артемий Владимирович вернулся к раскопкам в Новгороде. Он опять счел московскую тематику для себя исчерпанной и опять ошибся.
Молодой и очень талантливый ленинградский археолог Петр Николаевич Третьяков (1909–1976) выступил в середине тридцатых годов с докладом, дерзко озаглавленным так же, как за 35 лет до того назвал свое классическое исследование А. А. Спицын: «Расселение древнерусских племен по археологическим данным». Третьяков заявил, что утвердившиеся в науке выводы Спицына ошибочны, и пытался опровергнуть их как раз на материалах, рассмотренных в книге Арциховского «Курганы вятичей». Да, соглашался докладчик, эти курганы насыпаны в XII–XIV веках. Но разве в такое позднее время существовали племена? Племя свойственно эпохе родового строя, а XII–XIV века – это период развитого феодализма. Скорее всего, области, очерченные археологами, соответствуют не территориям отдельных племен, а границам недавно сложившихся феодальных княжеств. Нарисованная летописью картина расселения кривичей, вятичей, радимичей и т. д. могла найти отражение не в памятниках XII–XIV веков, а в материалах VIII–X столетий.[303] Обоснования этого тезиса Третьяков опубликовал в 1940-х годах, и эти его труды представляют бесспорный интерес. Доклад Третьякова задел Арциховского, и в ответ он написал темпераментную статью «В защиту летописей и курганов». Она была напечатана рядом со статьей Третьякова в четвертом томе сборников «Советская археология» в 1937 году. Арциховский подчеркнул, что упоминания вятичей в летописях нередки и в XII веке, вплоть до конца этого столетия (1197 год). Речь идет, конечно, не о племени в точном социологическом понимании этого слова, а об определенной этнографической группе. Этнография свидетельствует о чрезвычайной устойчивости специфических типов костюма, сформировавшихся в глубокой древности и по традиции сохранявшихся на протяжении очень долгого времени. Именно это и видим мы на примере головного убора, характерного для земли вятичей. Границы феодальных княжеств, напротив, не отличались стабильностью. «Если бы древнерусские крестьянки захотели одеваться по указаниям П. Н. Третьякова, руководствуясь своей политической зависимостью, – саркастически замечал его оппонент, – моды менялись бы быстро, как в XX в. Автор явно переоценил верноподданность этих крестьянок. Они не сообразовывали свои одежды с принадлежностью тем или иным князьям».[304] Ответ прозвучал убедительно. Выводы Спицына и Арциховского остались в силе.
Полемика с Третьяковым была в сущности лишь эпизодом в научной деятельности Артемия Владимировича. Продолжение его занятий археологией Московского края предопределило совсем другое. В 1934 году после решений Коммунистической партии и Советского правительства об исторической науке возродился исторический факультет Московского университета. Арциховского пригласили читать там общий курс археологии для историков всех специальностей. В 1939 году на факультете выделили кафедру археологии для подготовки специалистов в этой области. Арциховский возглавил кафедру. В 1937 году он получил ученое звание профессора, а в 1940– защитил докторскую диссертацию.
До 1960 года Артемий Владимирович работал в созданном на базе ГАИМК Институте археологии Академии наук СССР. Он был редактором журнала «Советская археология», консультантом «Большой советской энциклопедии», занимал ряд других постов. Но кафедра всегда оставалась для него главной заботой и любимым детищем. На седьмом десятке лет, когда здоровье начало сдавать, он отказался от многих обязанностей, отошел даже от руководства раскопками в Новгороде, но покинуть кафедру не нашел в себе сил. Он заведовал ею около сорока лет до самой смерти (умер 17 февраля 1978 года).
Автор этой книжки – выпускник кафедры археологии МГУ. С Артемием Владимировичем я познакомился еще школьником, лет двадцать довольно часто с ним общался и до сих пор вспоминаю его в числе интереснейших людей, встреченных на жизненном пути.
Чем привлекал нас, студентов, Артемий Владимирович? Прежде всего, вниманием и уважительным отношением к юным коллегам. Он обладал феноменальной, почти патологической памятью и без особого напряжения запоминал имена, отчества и фамилии всех студентов Истфака, сдававших экзамен по археологии на первом курсе. Уже тогда он составлял о каждом определенное представление (надо признать, – не всегда верное). К тем, кто поступал на его кафедру специализироваться по археологии, внимание было, конечно, еще большим. Он расспрашивал нас не только о том, какие коллекции мы смотрим в музеях, на каких раскопках побывали летом, какую тему выбрали для курсовых или дипломных работ, но и о том, что мы читаем, любим ли стихи, живопись, архитектуру.
Чарлз Сноу заметил в одном из своих романов, что холостякам свойствен повышенный интерес к людям. Артемий Владимирович служил подтверждением этому наблюдению. Ему хотелось понять, кто придет на смену его поколению, и он не жалел времени на беседы с молодежью. Он приглашал нас к себе на какой-нибудь вечер, сначала в забитую книгами комнатку в коммунальной квартире в Кречетниковском переулке, а потом в большую отдельную квартиру в новом здании МГУ на Ленинских горах, и мы часами разговаривали. Он увлекательно рассказывал о своих учителях, о поездках по древнерусским городам или за границу, делился мыслями о тех или иных исторических событиях, произведениях литературы и искусства, людях и книгах. С ним можно было не соглашаться, спорить, недоумевать по поводу каких-то его парадоксальных суждений, но встречи никогда не были пустыми и формальными.
Как-то Артемий Владимирович обмолвился: «Я ведь не люблю работать. Я люблю лежать на диване и читать». Разумеется, в этой фразе была доля кокетства, но была и откровенность. Арциховский не написал фундаментальных трудов ни о Новгороде Великом, которых все от него ждали, ни о древней Москве. Вообще он писал меньше, чем многие его коллеги. Но он все время читал самые разные книги – и художественную литературу, и научную – по очень широкому кругу тем, вплоть до биологии и математики. Все прочтенное как-то отклад