– Мои родители любили меня. Они просто погрязли в этом заблуждении. Когда мне было девять, я устроил отличный пожар. Пока они спали, я вылил в постель баллончик жидкости для зажигалок и бросил сигарету.
– Боже мой!
– Ну вот ты опять!..
– Но почему ты так поступил?
– Почему бы и нет? – поддразнил он.
– Господи Иисусе.
– Хочешь ответ похуже?
– Да.
– Тогда смотри на меня, когда я с тобой разговариваю.
Кот открыла глаза.
Взгляд Вехса пронзил ее насквозь.
– Я сжег их потому, что мне начало казаться, что они кое о чем догадываются.
– О чем?
– О том, что я совершенно особенный мальчик.
– Они поймали тебя с черепахой, – предположила Кот.
– Нет. С соседским котенком. Мы жили в живописном пригороде, и у соседей всегда было полным-полно домашних животных. В общем, когда они поймали меня за игрой, было произнесено несколько слов о необходимости показать меня врачам. Даже в том возрасте я понимал, что этого нельзя допустить ни в коем случае. Обмануть врача было бы гораздо труднее, поэтому я устроил им маленький пожар.
– И тебе ничего не было?
Вехс закончил прибираться и сел за стол напротив нее:
– Никто ничего не заподозрил. Пожарные сказали, что па курил в постели. Нечто подобное случается сплошь и рядом. Весь дом выгорел дотла, я сам едва успел выскочить. Бедная мамочка так кричала, так кричала, а я не мог добраться до нее, не мог спасти мою бедную мамочку! И потом, я так испугался!.. – Он подмигнул Кот. – После этого мне пришлось жить с бабушкой. Она была надоедливая старая склочница, битком набитая всякими дурацкими правилами, ограничениями, хорошими манерами и прочей вежливостью, которой я должен был учиться. Но сама она не могла даже поддерживать в доме чистоту. В ванную просто невозможно было войти! Старуха довела меня до того, что я сделал свою вторую и последнюю ошибку. Я убил ее на кухне, когда она готовила обед. Два удара ножом – по одному в каждую почку. Наверное, я действовал в состояний аффекта, повинуясь внезапному импульсу.
– Сколько лет?..
– Мне или бабушке? – хитро сощурился Вехс, дразня ее.
– Тебе.
– Одиннадцать. Слишком мало, чтобы меня можно было судить. Слишком мало, чтобы кто-то мог действительно поверить, будто я знал, что делал.
– Но они же должны были сделать с тобой хоть что-то!..
– Четырнадцать месяцев в сиротском приюте. Много всякой терапии, много консультаций с различными светилами, много-много внимания и… сочувствия. Я, видишь ли, зарезал бедную старушку только потому, что не мог найти выход своему горю, вызванному случайной и трагической гибелью возлюбленных родителей в этом ужасном, ужасном пожаре! В один прекрасный день я понял, чтó они пытаются мне втолковать, и… сломался. О, Котай, я так плакал, так убедительно катался по полу и выл от жалости к своей бедной покойной бабушке, что мне поверили. Врачи и социальные работники становятся очень чувствительны, если начинаешь кататься по полу и рыдать в три ручья.
– А как ты выбрался из приюта?
– Я был усыновлен.
Кот уставилась на него во все глаза, потеряв дар речи.
– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказал Вехс. – Двенадцатилетних сирот усыновляют исключительно редко. Люди стараются взять совсем маленького ребенка, чтобы превратить его в свое собственное подобие. Но я был очень милым мальчиком, Котай, сверхъестественно красивым и милым. Можешь ты себе это представить??
– Да.
– Людям нравятся красивые дети. Красивые дети с милой, открытой улыбкой. У меня были мягкий характер и очаровательные манеры, потому что я уже научился ничем не отличаться от вас, лжецов и лицемеров. Меня уже никогда больше не поймают возле окровавленной тушки котенка или мертвой бабушки.
– Но кто… кто усыновил тебя после того, что ты сделал?
– То, что я сделал, было, разумеется, удалено из моего личного дела. В конце концов, я был всего лишь маленьким мальчиком. Мне дали возможность начать все сначала. Ты же не захотела бы, чтобы вся моя жизнь оказалась разрушена из-за одной роковой ошибки? Психиатры и воспитатели стали смазкой в моих колесах, и я буду вечно им признателен за ту очаровательную серьезность, с которой они готовы были поверить.
– И твои приемные родители ничего не знали?
– Разумеется, их предупредили, что гибель родителей во время пожара, буквально на моих глазах, нанесла мне серьезную травму, которая потребовала врачебного наблюдения, и что они должны внимательно следить за тем, чтобы у меня не появились признаки депрессии. И они очень старались сделать мою жизнь лучше, чтобы депрессия никогда не вернулась.
– И что с ними случилось?
– Мы прожили в Чикаго два года, а потом переехали сюда, в Орегон. Я дал им возможность пожить еще немного и попритворяться, будто они меня любят. Почему бы нет? Им нравилось заблуждаться. Только потом, когда в двадцать лет я закончил колледж и мне потребовалось денег больше, чем я имел, мне пришлось задуматься еще об одном несчастном случае, еще об одном пожаре. С того дня, когда огонь убил моих настоящих родителей, прошло одиннадцать долгих лет; это было на другом конце страны, а работники социального обеспечения вот уже несколько лет как перестали меня навещать. Кроме того, в моей биографии не было ни одного упоминания об ужасной ошибке, которую я совершил с бабушкой, а в результате никто не сумел связать одно с другим.
Они помолчали.
Потом Вехс легонько постучал по стоявшей перед Кот тарелке.
– Ешь-ешь, – проворковал он. – К сожалению, не могу составить тебе компанию – я поем в закусочной.
– Я тебе верю, – медленно проговорила Котай.
– Что?
– Верю, что тебя никто не пытался растлить.
– Хотя это и противоречит всему, чему тебя учили? Ты умная девочка, Котай. Сразу отличаешь правду от вымысла. Возможно, для тебя не все еще потеряно.
– Но все равно я не понимаю… – промолвила Кот, обращаясь скорее к себе, чем к нему.
– Чего же тут непонятного? – откликнулся Вехс. – Просто я следую своей природе, глубинным инстинктам пресмыкающегося, которое живет в каждом из нас. Все мы произошли от одной склизкой рыбы, которая первой отрастила ноги и выползла на берег первобытного океана. Рептильное сознание… оно по-прежнему присутствует в каждом, но большинство людей стараются спрятать его от самих себя, стараются казаться выше и чище, чем они есть на самом деле. Вся ирония подобного положения заключается в том, что стоит однажды признать свою рептильную природу и ты обретаешь такую свободу и счастье, которых тщетно стараешься достичь всю жизнь.
Он снова постучал по ее тарелке, потом по стакану с водой. Потом поднялся и задвинул свой стул под стол.
– Эта наша беседа… Это ведь не совсем то, чего ты ожидала?
– Да.
– Ты думала, что я буду говорить полунамеками, изображать из себя жертву обстоятельств и страдающую сторону, пущусь рассказывать о своих заблуждениях и иллюзиях и под конец угощу сказочкой о своей насекомой жизни? Тебе хотелось верить, что твои хитрые вопросы помогут открыть во мне тайный религиозный фанатизм, что я проговорюсь, будто слышу раздающиеся у меня в голове Божественные голоса? Но ты не ожидала, что все будет так просто и откровенно. И настолько правдиво!
Он отошел к двери, ведущей из кухни в гостиную, но на пороге остановился и обернулся к ней:
– Я вовсе не уникален, Котай. Мир полон мне подобными – просто они не настолько свободны. Знаешь, кем обычно становятся такие, как я?
– Кем? – вопреки своей воле выпалила Кот.
– Политиками. Представь себе обладание властью, которая позволяет начать настоящую войну. Как это восхитительно! Разумеется, в публичной жизни им приходится воздерживаться от того, чтобы погрузиться в чье-то разверстое чрево и омочить руки всеми благословенными жидкостями. Кому-то приходится искать удовлетворения в том, чтобы посылать на смерть сотни других людей, уничтожая их на расстоянии. Но я думаю, что сумел бы приспособиться и к такому положению. Ведь будут и фотографии с театра военных действий, будут репортажи о потерях и зверствах врага – отчеты настолько подробные и наглядные, что лучшего нельзя и желать. И никакой опасности разоблачения! Напротив, если постараться и угробить побольше людей, можно заработать себе памятник. Можно отдать приказ о массированной бомбежке, стереть с лица земли какую-нибудь маленькую страну, и в твою честь будут давать торжественные обеды. Можно объявить религиозную общину опасной и уничтожить ее – убить больше тридцати детей, сжечь их живьем, раздавить их танками, а потом вернуться на свое место под гром рукоплесканий. Какая это власть, какая сила, какая страсть! И какие глубокие ощущения…
Вехс бросил взгляд на часы.
Часы показывали начало шестого.
– Сейчас я закончу одеваться и уйду. Вернусь после полуночи – постараюсь освободиться побыстрее. – Он покачал головой, словно вид Кот огорчил его. – Живая и невредимая… Что это за жизнь, Котай? Стоит ли она того, чтобы стремиться сохранить ее во что бы то ни стало? Прикоснись к своему рептильному сознанию, разбуди в себе ящера, змею, крокодила, зачерпни холодной воды из бездонного черного колодца… Мы именно такие – и никакие другие.
Он ушел, оставив ее сидеть в цепях на грани ранних сумерек, когда земля только начинает неохотно расставаться с дневным светом.
Глава 8
Мистер Вехс вышел на веранду, запер парадную дверь и свистнул собакам.
День шел на убыль, воздух стал заметно холоднее, и Вехс застегнул молнию на куртке.
Доберманы вынырнули из сумерек и побежали к нему сразу с четырех сторон. Когда они, сгрудившись вокруг него, принялись толкаться, стараясь пробраться поближе к хозяину, их лапы глухо застучали, выбивая по доскам быстрое фанданго преданности и восторга.
Вехс опустился среди них на колени, щедро оделяя доберманов знаками внимания.
Как ни странно, но псы – в точности как люди – не были способны почувствовать неискренность любви Вехса. Для него они были не домашними любимцами, а простыми инструментами, и внимание, которое Вехс им оказывал, было сродни высококачественному маслу, которым он время от времени смазывал свою электрическую дрель, ручной шлифовальный аппарат и электропилу. В фильмах собаки первыми чувствовали оборотня в человеке, боящемся луны; они начинали на него рычать и первыми бежали от того, в чьем теле укрывалось второе, страшное естество волка. Но кино – это не настоящая жизнь.