Исступление. Скорость — страница 81 из 84

Глава 17

В феврале, после удаления зуба, Билли получил от своего дантиста рецепт на викодин, болеутоляющее средство. Из десяти таблеток использовал только две.

В инструкции указывалось, что лекарство следует принимать во время еды. В этот день он так и не пообедал и по-прежнему не чувствовал голода.

Однако слишком многое зависело от эффективности действия препарата. Из холодильника он достал остатки лазаньи собственного приготовления.

Хотя кровь в ранках свернулась и кровотечение прекратилось, боль оставалась нестерпимой и мешала связно мыслить. Он даже не стал ждать минуту-другую, необходимые для того, чтобы разогреть еду в микроволновке. Поставил холодную лазанью на стол. В инструкции указывалось, что препарат не следует сочетать с напитками, содержащими алкоголь. На это предупреждение Билли решил наплевать. В ближайшие часы он не собирался вести автомобиль или управлять тяжелой техникой.

Он проглотил таблетку, поел лазанью, запил и первое, и второе пивом «Элефант» голландского производства, с более высоким, по заверениям производителя, содержанием алкоголя, чем другие сорта пива.

За едой он думал о мертвой учительнице, о Лэнни, сидящем в кресле в собственной спальне, о том, что теперь предпримет убийца.

Такие мысли не повышали аппетит, не улучшали пищеварение. Учительнице и Лэнни он уже ничем не мог помочь, как не мог предугадать и следующий ход выродка.

Поэтому он переключился на Барбару Мандель, главным образом на ту Барбару, какой она была раньше, а не теперь, в «Шепчущихся соснах». Понятное дело, эти воспоминания плавно перетекли в настоящее, и он начал волноваться о том, что с ней будет в случае его смерти.

Вспомнил о маленьком квадратном конверте, оставленном ее лечащим врачом. Вытащил из кармана, вскрыл.

На квадрате плотной бумаги кремового цвета с шапкой «ДОКТОР ДЖОРДАН ФЕРРЬЕР» прочитал несколько строк, написанных твердым, аккуратным почерком: «Дорогой Билли! Мне известно, что вы посещаете Барбару вне моих рабочих часов, и так как с нашей последней встречи прошло полгода, предлагаю вам снова встретиться и обсудить состояние Барбары. Пожалуйста, позвоните моему секретарю и договоритесь о времени».

Капельки конденсата покрывали вторую бутылку «Элефанта». Письмо доктора Феррьера он положил под донышко, чтобы не намочить стол.

– Почему бы вам не позвонить в мой офис и не договориться о времени? – спросил он бутылку.

Он съел только половину лазаньи и, хотя аппетит по-прежнему не прорезался, доел все, отправляя куски лазаньи в рот и энергично ее пережевывая, словно процесс потребления пищи мог утолить злость с той же легкостью, что и голод.

Тем временем боль во лбу заметно уменьшилась.

Он пошел в гараж, где хранились рыболовные снасти. Из набора рыболова взял заостренные щипцы для перекусывания проволоки.

Вернувшись в дом, запер дверь черного хода и поднялся в ванную, где всмотрелся в свое отражение в зеркале. Кровяная маска засохла. И выглядел он будто абориген ада.

Выродок все три рыболовных крючка цеплял за кожу очень аккуратно. Вероятно, старался, чтобы повреждения были минимальными.

Для подозрительной полиции такая аккуратность послужила бы подтверждением версии о членовредительстве.

С одного конца рыболовный крючок заканчивался острием и зубцом, с другого – ушком для крепления лески. Вытащить крючок, не нанеся коже большую травму, не представлялось возможным.

Щипцами Билли срезал у одного крючка ушко. Зажав острие и зубец между большим и указательным пальцем, осторожно вытащил крючок из раны.

Проделав ту же операцию с двумя оставшимися крючками, принял горячий душ.

После душа, как мог, продезинфицировал ранки спиртом для растирания и перекисью водорода. После чего намазал ранки неоспорином, закрыл марлевой салфеткой и закрепил ее липкой лентой.

В 4:27, согласно часам на прикроватном столике, Билли лег спать. На двуспальную кровать, с двумя подушками. На одну положил голову, под другую – револьвер.

«Пусть суд не будет слишком строгим…»

И когда веки его закрылись под собственным весом, мысленным взором он увидел Барбару, бледные губы которой шептали: «Я хочу знать, что оно говорит, море. Что оно продолжает говорить?»

Он заснул прежде, чем часы показали половину пятого.

Во сне он лежал в коме, не мог ни двинуться, ни сказать хоть слово, тем не менее ощущал окружающий его мир. Врачи в белых халатах и черных лыжных шапочках с прорезями для глаз всаживали скальпели в его плоть, вырезая веточки с кровавыми листочками.

Вернувшаяся боль, тупая, но настойчивая, разбудила его в 8:40 утра в ту же среду.

Поначалу он не мог вспомнить, какие из ночных кошмаров были реальными, а какие – только приснились ему. Потом смог.

Ему хотелось принять еще таблетку викодина. Вместо этого в ванной он вытряхнул из пузырька две таблетки аспирина.

Чтобы запить аспирин апельсиновым соком, спустился на кухню. Тарелка из-под лазаньи, которую он забыл поставить в посудомоечную машину, стояла на столе рядом с пустой бутылкой из-под пива «Элефант», которая так и осталась на письме доктора Феррьера.

Кухню заливал утренний свет. Кто-то поднял жалюзи. Ночью, когда он ушел спать, они были опущены.

К холодильнику липкой лентой был прикреплен сложенный листок бумаги, четвертая записка от убийцы.

_{Глава 18}

Он прекрасно помнил, что запер дверь черного хода на врезной замок, когда вернулся из гаража со щипцами. Теперь дверь была закрыта, но не заперта.

Выйдя на крыльцо, Билли оглядел лес на западе. Несколько вязов росли ближе к дому, далее сосны…

Утреннее солнце наклоняло тени деревьев, практически не освещая землю под ними.

Он искал отблеск солнечных лучей от стекла бинокля, а обнаружил какое-то движение. Что двигалось, разглядеть не смог, что-то таинственное, бесформенное, необъяснимое.

Билли уже подумал, что столкнулся с чем-то сверхъестественным, но тут неведомое существо вышло из-под деревьев, и Билли понял, что перед ним всего лишь олени: самец, две самки, олененок.

Он подумал, что из леса их выгнала какая-то опасность, но нет, они остановились, пройдя пару ярдов, и принялись щипать нежную травку лужайки.

Вернувшись в дом, чтобы не мешать оленям завтракать, Билли запер дверь, хотя врезной замок более не обеспечивал безопасность. Если у убийцы не было ключа, то были отмычки, и он знал, как ими пользоваться.

Не трогая записки, Билли открыл холодильник. Достал пакет апельсинового сока. Запивая им таблетки аспирина, он смотрел на записку, приклеенную к холодильнику. Но не прикоснулся к ней.

Положил в тостер две оладьи. Когда они подрумянились, намазал ореховым маслом, съел за кухонным столом.

Если бы он не стал читать записку, если бы сжег в раковине, а пепел смыл водой, он бы тем самым вышел из игры.

Но это он, увы, уже проходил: бездействие тоже расценивалось как выбор.

Существовала и другая проблема: теперь он сам стал жертвой нападения. И рыболовные крючки были только началом.

«Ты готов к своей первой ране?»

Выродок не подчеркнул слово «первой», никак его не выделил, но Билли понимал, на что делалось ударение. Недостатков у него хватало, но самообман среди них не значился.

Если бы он не стал читать записку, то не узнал бы, с какой стороны опасность будет грозить на этот раз. И когда топор упадет ему на шею, он не услышит даже посвист лезвия, рассекающего воздух над его головой.

А кроме того, еще в прошлую ночь Билли понял, что для убийцы это никакая не игра. Потеряв соперника, выродок не поднимет мяч с земли, чтобы уйти домой. Он по-прежнему продолжит путь к намеченной им цели.

Билли хотелось вырезать листья.

Или решать кроссворды. Это у него получалось.

Постирать, навести порядок во дворе, почистить ливневые канавы, покрасить почтовый ящик: он мог раствориться в повседневных делах и найти в них успокоение.

Ему хотелось поработать в таверне, чтобы часы текли в повторяющихся движениях и пустых разговорах.

Всю загадочность жизни (и ее драматизм) он находил в визитах в «Шепчущиеся сосны», в отрывочных словах, которые иногда произносила Барбара, в его несгибаемой уверенности в том, что для нее есть надежда. Больше ему ничего не требовалось. Больше у него ничего не было.

Ничего не было до этого. В этом он не нуждался, ничего такого не хотел… но деваться-то было некуда.

Доев оладьи, он отнес тарелку, нож и вилку к раковине. Помыл, вытер, убрал.

В ванной снял повязку. Каждый крючок проткнул его дважды. На лбу краснели шесть ранок, вроде бы воспаленных.

Он осторожно промыл их водой, вновь продезинфицировал спиртом и перекисью водорода, смазал неоспорином, закрыл чистой марлевой салфеткой, закрепил ее скотчем.

На ощупь лоб был холодным. Будь крючки грязными, его меры предосторожности не остановили бы инфекцию, особенно если острие или зубец крючка поцарапали бы кость.

Насчет столбняка он мог не беспокоиться. Четырьмя годами раньше, перестраивая часть гаража под столярную мастерскую, он сильно поранил руку ржавой петлей, и ему ввели противостолбнячную сыворотку. Нет, насчет столбняка он не беспокоился. От столбняка он умереть не мог.

Он также знал, что не умрет и от заражения крови, вызванного грязными крючками. Этой ложной тревогой его разум хотел хоть на время уйти от реальных и куда более серьезных угроз.

Вернувшись на кухню, он отлепил записку от передней панели холодильника.

Вместо того чтобы выбросить или сжечь, развернул, расправил на столе и прочитал:

Этим утром оставайся дома. Мой компаньон придет к тебе в 11:00. Подожди его на переднем крыльце.

Если ты не останешься дома, я убью ребенка.

Если ты обратишься в полицию, я убью ребенка.

Ты вроде бы такой злой. Разве я не протянул тебе руку дружбы? Да, протянул.

«Компаньон». Это слово встревожило Билли. Совершенно ему не понравилось.

В редких случаях социопаты-убийцы работали в паре. Копы называли таких «дружки-убийцы». Хиллсайдский душитель в Лос-Анджелесе, который на поверку оказался парой кузенов. Вашингтонский снайпер – тоже два человека.

В семье Мэнсона убийц было больше.

Простак-бармен при наилучшем раскладе мог надеяться вывести на чистую воду одного безжалостного психопата. Но не двоих.

Мысли обратиться в полицию у Билли не возникало. Выродок дважды доказал свою искренность: в случае неповиновения точно убил бы ребенка.

В данном случае, по крайней мере, он мог сохранить жизнь одному, не вынося смертный приговор другому.

С первыми четырьмя строчками записки все было понятно. А вот с толкованием двух последних у Билли возникли определенные трудности.

«Разве я не протянул тебе руку дружбы?»

Насмешка не вызывала сомнений. Билли отметил и другое: предложенная информация может оказаться ему полезной, только если он сообразит, что к чему.

Многократное прочтение записки – шесть раз, восемь, даже десять – ясности не внесло. Раздражения прибавило.

С этой запиской у Билли вновь появились вещественные улики. Не так чтобы много и не очень весомые, чтобы убедить полицию, но эту записку он собирался сохранить.

В гостиной Билли оглядел свою библиотеку. В последние годы она для него ровным счетом ничего не значила, разве что приходилось стирать с книг пыль.

Он выбрал «В наше время». Сунул записку убийцы между первыми страницами, вернул книгу на полку.

Подумал о мертвом Лэнни Олсене, сидящем в кресле с приключенческим романом на коленях.

В спальне вытащил из-под подушки «смит и вессон».

Поднимая револьвер, вспомнил ощущения после выстрела. Ствол хотел взлететь вверх. Рукоятка вдавилась в ладонь. Отдача передалась через кисть и руку в плечо.

На комоде стояла открытая коробка с патронами. Он положил по три в каждый из двух передних карманов брюк.

Решил, что этого достаточно. Ему предстояла стычка, а не война. Неистовая, жестокая, но короткая.

Покрывалом Билли не пользовался, но подушки взбил. И прежде, чем накрыть одеялом простыню, заправил ее так, что она напоминала кожу барабана.

А беря револьвер с ночного столика, вспомнил уже не только отдачу, но и другое: что ощущаешь, убивая человека.

Глава 19

Билли позвонил Джекки О’Харе на мобильник, и тот ответил фразой, которую обычно использовал, когда работал за стойкой: «Что я могу для вас сделать?»

– Босс, это Билли.

– Эй, Билли, ты знаешь, о чем говорили в таверне вчера вечером?

– О спорте?

– Черта с два. Мы не спортивный бар.

Глядя в окно кухни, выходящее на лужайку, с которой уже ушли олени, Билли сказал:

– Извини.

– Парни в спортивном баре… для них выпивка ничего не значит.

– Просто способ развеяться.

– Совершенно верно. Они с тем же успехом могут курить травку или пить то пойло, которое в «Старбакс» называют кофе. Мы не чертов спортивный бар.

Все это Билли уже слышал, и не раз, поэтому попытался продвинуться к следующему этапу дискуссии.

– Для наших клиентов выпивка – подлинная церемония.

– Больше, чем церемония. Чуть ли не священнодействие. Не для всех, но для большинства. Это причастие.

– Понятно. Так они говорили о снежном человеке?

– Если бы. В лучших, действительно лучших барах разговор обычно вертится вокруг снежного человека, летающих тарелок, исчезнувшего континента Атлантида, случившегося с динозаврами…

– …Темной стороны Луны, – прервал его Билли, – лох-несского чудовища, Туринской плащаницы…

– …Призраков, Бермудского треугольника, всего этого джентльменского набора. Но нынче эти темы не в моде.

– Это мне известно, – признал Билли.

– Они говорили о тех профессорах из Гарварда, Йеля и Принстона, ученых, которые заявляют, что они используют клонирование, стволовые клетки и достижения генной инженерии для создания суперрасы.

– Которая будет умнее, быстрее и лучше нас, – вставил Билли.

– Они будут настолько лучше нас, – уточнил Джекки, – что в них не будет ничего человеческого. Это статья в «Тайм» или «Ньюсуик», и эти ученые на фотографиях улыбаются и очень горды собой.

– Они называют это постчеловеческим будущим, – добавил Билли.

– А что случится с нами, когда мы станем «пост»? – вопросил Джекки. – Суперраса! Эти парни не слышали про Гитлера?

– Они считают себя другими.

– У них нет зеркала? Какие-то идиоты скрещивают гены людей и животных, чтобы создать новые… новых тварей? Один из них хочет создать свинью с человеческим мозгом.

– Это же надо.

– В журнале не говорится, почему именно свинью, словно совершенно очевидно, что это должна быть свинья, а не кошка, корова или бурундук. Господи, Билли, с человеческим мозгом трудно жить даже в человеческом теле. Это же будет сущий ад, если человеческий мозг попадет в тело свиньи.

– Может, мы не проживем так долго, чтобы это увидеть.

– Увидишь, если не собираешься умереть завтра. Мне гораздо больше нравится снежный человек. И еще больше Бермудский треугольник и призраки. А теперь все безумное дерьмо становится реальностью.

– Я позвонил, чтобы дать тебе знать, что сегодня не смогу выйти на работу. – Билли решил, что с прелюдией можно заканчивать.

– А что такое? – В голосе Джекки слышалась искренняя обеспокоенность. – Ты заболел?

– Легкое недомогание.

– По голосу не чувствуется, что ты простужен.

– Не думаю, что это простуда. Что-то с животом.

– Иногда летняя простуда так и начинается. Лучше прими цинк. Есть такой цинковый гель, который выжимается в нос. Он действительно помогает. Рубит простуду под корень.

– Я его куплю.

– Принимать витамин С уже поздно. Его следовало принимать постоянно.

– Я куплю цинковый гель. Я позвонил слишком рано? Ты вчера закрывал таверну?

– Нет. Я приехал домой в десять часов. После всех этих разговоров о свиньях с человеческими мозгами меня потянуло домой.

– Значит, таверну закрывал Стив Зиллис?

– Да. Он – парень надежный. Все, что я рассказал тебе вчера о нем… лучше бы не рассказывал. Если он хочет рубить манекены и арбузы у себя во дворе, это его личное дело, раз свою работу он выполняет.

Частенько вечером по вторникам в таверну заглядывало меньше народу, чем в другие дни недели. И если поток посетителей сильно редел, Джекки предпочитал закрывать таверну не в два часа ночи, как обычно, а раньше. Бар с несколькими посетителями, работающий в столь поздний час, – приманка для грабителей, риск для работников.

– Посетителей хватало?

– Стив сказал, что после одиннадцати словно наступил конец света. Ему пришлось открыть дверь и выглянуть наружу, чтобы убедиться, что таверну не телепортировали на Луну или куда-то еще. Он погасил свет еще до полуночи. Слава богу, на неделе только один вторник.

– Люди хотят какое-то время проводить с семьей. Это бич семейных баров.

– Да ты у нас, оказывается, шутник.

– Обычно нет.

– Если ты положишь цинковый гель поглубже в нос, а лучше тебе не станет, перезвони мне, и я посоветую что-нибудь еще.

– Я думаю, из тебя получился бы прекрасный священник, Джекки. Действительно так думаю.

– Поправляйся, хорошо? В твое отсутствие посетителям тебя недостает.

– Правда?

– Ну, не знаю. Во всяком случае, они не говорят, что их это радует.

При сложившихся обстоятельствах, возможно, только Джекки О’Хара мог заставить Билли улыбнуться. Он положил трубку. Посмотрел на часы. 10:31.

До прибытия «компаньона» меньше получаса.

Если Стив Зиллис закрыл таверну до полуночи, ему хватило времени, чтобы приехать к Лэнни, убить его, перенести труп в главную спальню, усадить в кресло.

Если бы Билли составлял список подозреваемых, Стив, наверное, не попал бы в первые строчки. Но иногда преступником оказывался именно тот, кто вызывал наименьшие подозрения.

Глава 20

На переднем крыльце стояли два кресла-качалки из тика с темно-зелеными подушками. Второе кресло требовалось Билли редко.

В это утро в белой футболке и кожаных брюках он сел в дальнее от лестницы, которая вела на крыльцо. Качаться не стал. Сидел неподвижно, как монумент.

Рядом с креслом стоял столик из тика. На нем, на пробковой подставке, – стакан с колой.

Колу он пить не собирался. Стакан поставил, с тем чтобы он отвлекал внимание от жестяной коробки крекеров «Риц».

На самом деле в коробке лежал револьвер с коротким стволом. А крекерам, числом три, отыскалось место на столе у жестянки.

День выдался солнечный и жаркий. Виноградари нашли бы его излишне сухим, но Билли все устраивало.

С крыльца, между кедрами, он видел сельскую дорогу, которая взбиралась на холм к его дому, а потом уходила дальше.

Автомобилей проезжало не много. Некоторые он узнавал, но не всегда помнил, кому они принадлежали.

С раскаленного солнцем асфальта уже поднимались горячие призраки.

В 10:53 вдали появился человек, пеший. Билли не ожидал, что компаньон будет добираться на встречу на попутках. Предположил, что этот пешеход направляется не к нему.

Поначалу фигура казалась миражом. Горячий воздух, идущий от асфальта, искажал ее очертания. В какой-то момент человек даже исчез, но тут же появился вновь.

В ярком свете он представлялся высоким и тощим, неестественно тощим, словно недавно висел на кресте на кукурузном поле, отгоняя птиц большущими глазами.

Он свернул с шоссе на подъездную дорожку, потом с дорожки на траву лужайки и подошел к лестнице, ведущей на крыльцо, в 10:58.

– Мистер Уайлс? – спросил он.

– Да.

– Как я понимаю, вы меня ждете.

Голос у него был хриплым, словно у человека, который долгие годы вымачивал голосовые связки в виски и коптил их на сигаретном дыму.

– Как вас зовут? – спросил Билли.

– Я – Ральф Коттл, сэр.

Билли думал, что его вопрос проигнорируют. Если бы человек хотел назваться вымышленным именем, Джон Смит очень бы даже подошло. А Ральф Коттл… похоже, так незнакомца и звали.

Коттл действительно был неестественно тощим, но обычного роста. Его шея грозила сломаться под тяжестью головы.

На ногах были теннисные туфли, почерневшие от времени и грязи. Светло-коричневый летний костюм лоснился на локтях и коленях, да и висел на нем, как на вешалке. На мятой, в пятнах рубашке из полиэстра не хватало пуговицы.

Такой одеждой торговали на распродажах в самых дешевых магазинах в глубинке. И Коттл, похоже, носил ее достаточно долго.

– Мистер Уайлс, вы позволите мне пройти в тень?

Стоя у первой ступеньки, Коттл выглядел так, словно солнечный свет, навалившийся на плечи, вот-вот свалит его на землю. Он казался слишком хрупким, чтобы представлять угрозу, но внешность так обманчива.

– Второе кресло для вас.

– Премного вам благодарен, сэр. Я ценю вашу доброту.

Билли чуть напрягся, когда Коттл поднимался по ступенькам, но расслабился, едва тот сел в кресло-качалку.

Коттл тоже не стал раскачиваться: вероятно, у него не было сил, чтобы привести кресло в движение.

– Сэр, вы не будете возражать, если я закурю?

– Буду.

– Я понимаю. Это отвратительная привычка.

Из внутреннего кармана пиджака Коттл достал плоскую бутылку «Сигрэма», открутил крышку. Его костлявые руки тряслись. Он не спросил, можно ли ему выпить. Просто глотнул виски из горла.

Вероятно, уровень никотина в его крови позволял вежливо отреагировать на запрет курения. А вот алкоголь твердо заявил, что без дополнительной дозы ему не обойтись, и противиться этому голосу он не посмел.

Билли подозревал, что в других карманах Коттла найдется еще одна, а то и две плоские бутылки, не говоря уже о зажигалке, сигаретах и, возможно, паре самокруток с травкой. Становилось понятно, почему в такую жару Коттл в костюме: это была не только одежда, но и портмоне для его различных грехов.

От глотка виски цвет его лица не изменился: кожа уже загорела на солнце, и в ней хватало красноты от лопнувших капилляров.

– И долго вы шли пешком? – спросил Билли.

– Только от перекрестка. Туда меня подвезли. – Должно быть, на лице Билли отразилось сомнение, потому что Коттл торопливо добавил: – В этих краях меня многие знают. Всем известно, что я – безобидный, неухоженный, но не грязный.

Действительно, светлые волосы выглядели вымытыми, пусть и непричесанными. И он побрился, даже его нетвердая рука не могла поранить выдубленную солнцем и ветром кожу.

Определить его возраст Билли бы не взялся. Ему могло быть и сорок, и шестьдесят, но не тридцать и не семьдесят.

– Он – очень плохой человек, мистер Уайлс.

– Кто?

– Тот, что послал меня.

– Вы – его компаньон.

– Не больше, чем его обезьянка.

– Компаньон… так он вас назвал.

– На обезьянку я тоже похож?

– Как его зовут?

– Не знаю. Не хочу знать.

– Как он выглядит?

– Не видел его лица. Надеюсь, и не увижу.

– Лыжная шапочка с прорезями для глаз? – догадался Билли.

– Да. И глаза холодные, будто у змеи. – Голос его задрожал, составив компанию рукам, и он вновь поднес бутылку ко рту.

– Какого цвета у него глаза? – спросил Билли.

– Мне они показались желтыми, как яичный желток, но, возможно, в них отражался свет лампы.

Билли вспомнил встречу на автостоянке.

– Света было слишком мало, чтобы разглядеть цвет… но они горели огнем.

– Я не такой плохой человек, мистер Уайлс. Не такой, как он. Я – слабак, это правда.

– Почему вы пришли сюда?

– Во-первых, из-за денег. Он заплатил мне сто сорок долларов, десятками.

– Сто сорок? Вы… вы что, торговались и подняли цену с сотни?

– Нет, сэр. Именно такую сумму он предложил. По его словам, по десять долларов за каждый год вашей невиновности, мистер Уайлс.

Билли молча смотрел на него.

Глаза Ральфа Коттла когда-то, возможно, были синими. Но, вероятно, их обесцветил алкоголь, потому что Билли никогда не видел таких светло-синих глаз, напоминающих синеву неба на большой высоте, где воздух слишком разрежен для сочных красок и откуда рукой подать до межпланетного вакуума.

Через мгновение Коттл отвел глаза, оглядел лужайку, деревья, дорогу.

– Вы знаете, что это означает? – спросил Билли. – Мои четырнадцать лет невиновности?

– Нет, сэр. Не мое это дело. Он просто хотел, чтобы я вам это передал.

– Вы сказали, во-первых, из-за денег. А во-вторых?

– Он бы убил меня, если бы я не пошел к вам.

– Он грозил вам смертью?

– Такие люди не угрожают, мистер Уайлс.

– Похоже на то.

– Он просто говорит, и ты знаешь, что так и будет. Или я иду к вам, или умираю. И смерть не будет легкой, отнюдь.

– Вы знаете, что он сделал? – спросил Билли.

– Нет, сэр. И не говорите мне.

– Теперь нас двое, тех, кто знает о реальности его существования. Ваша история послужит подтверждением моей, и наоборот.

– Даже не говорите об этом.

– Неужели вы не понимаете, что он допустил ошибку?

– Хотелось бы мне быть его ошибкой, но увы, – ответил Коттл. – Вы слишком уж на меня рассчитываете, и напрасно.

– Но его нужно остановить.

– Если кто его и остановит, то не я. Я – не герой. И не говорите мне, что он сделал. Не смейте.

– Почему я не должен говорить?

– Это ваш мир. Не мой.

– У нас один мир.

– Нет, сэр. Миров миллиарды. Мой отличается от вашего, пусть так будет и дальше.

– Мы сидим на одном крыльце.

– Нет, сэр. Оно выглядит как одно, но на самом деле их два. Вы знаете, что это правда. Я вижу это в вас.

– Видите – что?

– Я вижу, что в какой-то степени вы такой же, как я.

По спине Билли пробежал холодок.

– Вы ничего не можете видеть. Вы даже не смотрите на меня.

Ральф Коттл вновь встретился с Билли взглядом:

– Вы видели лицо женщины в банке, похожее на медузу?

Разговор внезапно переместился с главной дороги на какое-то странное боковое ответвление.

– Какой женщины? – спросил Билли.

Коттл вновь отхлебнул виски:

– Он говорит, что ее лицо в банке уже три года.

– В банке? Хватит заливать внутрь эту отраву, Ральф. Вы уже несете чушь.

Коттл закрыл глаза, лицо перекосила гримаса, словно он увидел то, что только что описал словами.

– Это двухлитровая банка, может больше, с широким горлом. Он регулярно меняет формальдегид, чтобы тот не мутнел.

Над крыльцом синело небо. В вышине кружил одинокий ястреб.

– Лицо как бы разворачивается, – продолжал Коттл, – поэтому сначала его ты не видишь. Вроде бы в банке что-то из моря, свернутое и колышущееся. Потом он осторожно трясет банку, покачивает, и лицо… оно распускается.

Трава на лужайке нежная и зеленая, потом выше и золотистее, там, где о ней заботится природа. От двух видов трав идут разные запахи, но оба приятные.

– Сначала ты узнаешь ухо, – говорил Ральф Коттл. – Уши у нее остались, и хрящи сохраняют им форму. Хрящ остался и в носу, но форму он держит не очень хорошо. Нос – какая-то блямба.

Со сверкающих высот ястреб начал спуск сужающимися бесшумными кругами.

– Губы полные, но рот – дыра, и глаза – дыры. Волос нет, потому что разрез он делал от уха до уха, а потом с обеих сторон вниз, к подбородку. Нет возможности определить, что это лицо женщины, а не мужчины. Он говорит, что она была прекрасна, но в банке красоты нет.

– Это всего лишь маска, каучук, фокус, – вырвалось у Билли.

– Нет, лицо настоящее. Настоящее, как смертельный рак. Он говорит, это лицо – второй акт в одном из его лучших представлений.

– Представлений?

– У него четыре фотографии ее лица. На первой – женщина жива. Потом мертва. На третьей – лицо частично отделено. На четвертой – голова, волосы, но лица со всеми мягкими тканями нет, нет ничего, кроме кости, лыбящегося черепа.

Плавное планирование по кругу перешло в пике: ястреб камнем падал в высокую траву.

Бутылка сказала Ральфу Коттлу, что ему необходимо дополнительное вливание, и он глотнул ее содержимое, чтобы поддержать разваливающееся мужество.

Оторвав бутылку ото рта, хмыкнул:

– На первом фото, когда ее засняли живой, может, она и была красивой, как он говорит. Но ты сказать такого не можешь, потому что она – чистый ужас. Она уродлива от ужаса.

Высокая трава, неподвижная под жарким солнцем, зашевелилась в одном месте, там, где пришла в соприкосновение с крыльями.

– Лицо на первой фотографии страшнее, чем в банке, – заключил Коттл. – Гораздо страшнее.

Ястреб поднялся из травы. В когтях он держал что-то маленькое, возможно полевую мышь, которая в отчаянии вырывалась, а может, не вырывалась. На таком расстоянии Билли этого не видел.

В голосе Коттла добавилось хрипоты.

– Если я в точности не сделаю то, что он от меня хочет, он обещает отправить мое лицо в такую же банку. И срезать лицо будет с меня живого и находящегося в сознании.

В яркое синее небо поднимался черный, в свете солнечных лучей, ястреб, его крылья рассекали сверкающий воздух. Он тоже убивал, но убивал, лишь когда ему требовалась пища, убивал лишь для того, чтобы выжить.

Глава 21

Сидя в кресле-качалке, но не качаясь, Ральф Коттл рассказал, что живет в полуразвалившемся коттедже у реки. Две комнаты плюс крыльцо с видом на эту самую реку. Коттедж построили в 1930-х годах, и с тех пор он медленно, но верно превращался в лачугу.

Давным-давно люди, построившие коттедж, приезжали в него, только когда им хотелось порыбачить. Никакого электричества. Удобства во дворе. Вода – только из реки.

– Я думаю, эти люди сбегали туда от своих жен, – сказал Коттл. – Это место им было нужно для того, чтобы спокойно напиться. И сейчас оно используется по тому же назначению.

Камин служил источником тепла и для разогрева пищи. Питался Коттл в основном консервами.

Когда-то у участка, на котором стоял коттедж, был конкретный хозяин. Теперь участок принадлежал округу, – возможно, его забрали у прежнего хозяина за неуплату налогов. Обычно с управлением принадлежащей государству землей дела обстоят плохо. И этот участок не был исключением. Ни чиновники, ни лесники ни разу не побеспокоили Ральфа Коттла с тех самых пор, как одиннадцать лет назад он прибрался в коттедже, расстелил спальник и поселился там.

Соседей поблизости не было. Коттедж стоял в уединенном месте, что Коттла очень даже устраивало.

До 3:45 прошлой ночи, когда его разбудил гость в натянутой на лицо лыжной шапочке с прорезями для глаз. Вот тут Коттл пожалел о том, что до ближайшего соседа даже не докричаться.

Коттл заснул, не погасив масляную лампу, при свете которой читал вестерны и спиртным загонял себя в сон. Но хотя лампа и горела, он не смог запомнить какие-либо важные приметы убийцы. Не смог даже прикинуть его рост и вес.

Он заявил, что в голосе безумца не было ничего особенного.

Билли предположил, что Коттл знал больше, но боялся сказать. Тревога, которая читалась в его выцветших синих глазах, была такой же неприкрытой, как тот ужас, который, по его словам, испытывала запечатленная на фотографии женщина, потом лишившаяся лица.

Судя по длине пальцев Коттла и костям запястий, в свое время он мог дать сдачи. Но теперь, по его собственному признанию, стал слабаком, не только эмоционально и морально, но и физически.

Тем не менее Билли наклонился к нему и вновь попытался переманить на свою сторону:

– Поддержите меня с обращением в полицию. Помогите мне…

– Я не могу помочь даже себе, мистер Уайлс.

– Но когда-то вы это делали.

– Не хочу вспоминать.

– Вспоминать – что?

– Ничего. Я же сказал вам… я – слабак.

– Похоже, вам хочется им быть.

Подняв бутылку к губам, Коттл сухо улыбнулся и, прежде чем выпить, сказал:

– Разве вы не слышали… «кроткие наследуют землю»?[30]

– Если вы не хотите сделать это для себя, сделайте для меня.

Облизав губы, потрескавшиеся от солнца, Коттл спросил:

– С какой стати?

– Кроткие не стоят, наблюдая, как кто-то уничтожает другого человека. Кротость – это не трусость. Большая разница.

– Оскорблениями вы не побудите меня к сотрудничеству. Меня оскорбить нельзя. Мне все равно. Я знаю, что я – ничто, и меня это вполне устраивает.

– Тем, что вы пришли сюда, чтобы исполнить его приказ, вы не гарантируете себе безопасность в собственном коттедже.

Коттл навернул крышку на горлышко.

– Я в большей безопасности, чем вы.

– Отнюдь. Вы – свободный конец веревочки. Послушайте, полиция защитит вас.

Сухой смешок сорвался с губ бродяги.

– Вот почему вы так стремитесь прибежать к ним: ради защиты?

Билли промолчал.

А Коттл, которому молчание Билли, похоже, прибавило смелости, продолжил, и в голосе его явственно слышалось самодовольство:

– Как и я, вы – ничто, только еще не знаете об этом. Вы – ничто, я – ничто, мы все – ничто, и что касается меня, если этот псих оставит меня в покое, пусть делает что хочет и с кем хочет, поскольку он – тоже ничто.

Наблюдая, как Коттл отвернул с горлышка бутылки крышку, которую только что навернул, Билли спросил:

– А если я сброшу вас с крыльца и пинками выгоню со своего участка? Он звонит мне иногда, чтобы пощекотать нервы. Когда позвонит в следующий раз, я скажу ему, что вы – пьяница, не можете связать двух слов и я ничего не понял из того, что вы мне сказали.

Загорелое и красное от многолетнего пьянства лицо Коттла не побледнело, но легкая улыбка самодовольства, оставшаяся на лице после его тирады, исчезла. Коттл принялся извиняться:

– Мистер Уайлс, сэр, пожалуйста, не обижайтесь. Я не контролирую слова, которые вылетают из моего рта, как не могу контролировать виски, которое в него вливается.

– Он хотел, чтобы вы рассказали мне о лице в банке?

– Да, сэр.

– Почему?

– Не знаю. Он не консультировался со мной, сэр. Просто велел сказать вам то-то и то-то, и я здесь, потому что хочу жить.

– Почему?

– Сэр?

– Посмотрите на меня, Ральф.

Коттл встретился с ним взглядом.

– Почему вы хотите жить? – спросил Билли.

Вопрос этот определенно затронул какую-то струну в душе Коттла, словно он никогда им не задавался. Он отвел глаза, схватился за бутылку виски уже не одной, а двумя руками.

– Почему вы хотите жить? – настаивал Билли.

– А что еще делать? – Избегая взгляда Билли, Коттл поднял бутылку обеими руками, словно чашу. – Я хочу выпить еще капельку. – Он словно спрашивал разрешения.

– Валяйте.

Коттл сделал маленький глоток, потом еще один.

– Выродок велел вам рассказать мне о лице в банке, потому что хочет, чтобы этот образ отпечатался у меня в голове.

– Если вы так считаете.

– Речь идет об устрашении, о том, чтобы заставить меня понервничать.

– Вы нервничаете?

Вместо того чтобы ответить, Билли спросил:

– Что еще он велел мне сказать?

Словно переходя к делу, Коттл навернул крышку на горлышко и на этот раз убрал плоскую бутылку в карман пиджака.

– У вас будет пять минут на принятие решения.

– Какого решения?

– Снимите часы и положите их на ограждение крыльца.

– Зачем?

– Чтобы отсчитать пять минут.

– Я могу отсчитывать их, оставив часы на запястье.

– Положив часы на ограждение, вы положите начало отсчету.

Лес на севере оставался тенистым и прохладным даже в жаркий день. Зеленая лужайка, золотистая трава, несколько раскидистых дубов, потом пара домов ниже по склону и на востоке. С запада проходило шоссе, за которым тянулись поля с редкими рощами.

– Он наблюдает за нами? – спросил Билли.

– Пообещал наблюдать, мистер Уайлс.

– Откуда?

– Не знаю, сэр. Поэтому, пожалуйста, пожалуйста, снимите часы и положите на ограждение.

– А если не сниму?

– Мистер Уайлс, не надо так говорить.

– А если не сниму? – повторил Билли.

– Я говорил вам, – чуть ли не взвизгнул Коттл, – он срежет мое лицо, срежет с меня живого. Я говорил вам.

Билли поднялся, снял с запястья «Таймекс», положил на ограждение так, чтобы циферблат был виден с обоих кресел-качалок.

По мере того как солнце поднималось к зениту, оно растопляло все тени, кроме тех, что в лесу. Закутанные в зеленые плащи деревья не выдавали никаких тайн.

– Мистер Уайлс, вы должны сесть.

Ярко-желтый свет солнца заставил Билли сощуриться. При таком свете человек мог затаиться в тысяче мест, надежно укрытый этим ослепляющим светом.

– Вы его не обнаружите, – сказал Коттл, – и ему не понравится ваше стремление обнаружить его. Пожалуйста, вернитесь к креслу и сядьте.

Билли остался у ограждения.

– Вы потеряли полминуты, мистер Уайлс, сорок секунд.

Билли не шевельнулся.

– Вы не знаете, в какой попали переплет. – Голос Коттла переполняла озабоченность. – Вам потребуется каждая секунда из тех минут, что он отвел вам на раздумья.

– Так расскажите мне об этом переплете.

– Вы должны сесть. Ради бога, мистер Уайлс. – Коттл разве что не заламывал руки. – Он хочет, чтобы вы сели в это кресло.

Билли вернулся к креслу-качалке.

– Я просто хочу с этим покончить! – верещал Коттл. – Хочу сделать то, что мне велено, и уйти отсюда.

– Теперь вы понапрасну тратите время.

Одна из пяти минут прошла.

– Хорошо-хорошо, – кивнул Коттл. – Теперь говорит он. Вы понимаете? Это он.

– Выкладывайте.

Коттл нервно облизал губы. Достал из кармана плоскую бутылку, но не для того, чтобы выпить. Нет, сжал ее обеими руками, словно талисман, призванный развеять алкогольный туман, окутавший мозг, позволить слово в слово передать послание и таким образом спасти лицо, которое в противном случае могло перекочевать в двухлитровую банку.

– «Я убью кого-нибудь из тех, кого ты знаешь. Ты выберешь цель среди людей из своей жизни, – цитировал Коттл. – Это твой шанс избавить мир от какого-нибудь никому не нужного говнюка».

– Гребаный сукин сын! – вырвалось у Билли, и он вдруг заметил, что пальцы обеих рук сжались в кулаки, да только бить было некого.

– «Если ты не выберешь для меня цель, – продолжал цитировать Коттл, – я сам выберу, кого мне убить из твоих знакомых. У тебя есть пять минут, чтобы принять решение. Выбор за тобой, если тебе достанет духа сделать его».

Глава 22

Усилие, которое потребовалось Ральфу Коттлу для того, чтобы в точности передать послание выродка, превратило его в комок гудящих нервов. Глаза у него провалились, лицо перекосило, руки тряслись. Ужас накрыл его с головой.

Пока Коттл декламировал предложение выродка и выставленные им условия, не сомневаясь в том, что любая допущенная ошибка – смертный приговор, бутылка виски была вдохновляющим его талисманом, но теперь ему требовалось ее содержимое.

Билли заговорил, глядя на часы, которые лежали на ограждении террасы:

– Мне не нужны пять минут. Черт, не нужны даже те три, что остались.

И без этого, не обратившись в полицию, то есть не дав им возможности начать расследование, он уже стал причиной смерти одного человека из своей жизни: Лэнни Олсена. Бездействием он спас мать двоих детей, но обрек на смерть своего друга.

Какая-то, скорее даже большая часть ответственности за эту смерть лежала на самом Лэнни. Он взял записки убийцы и уничтожил их, чтобы спасти свои работу и пенсию, но, как выяснилось, за это ему пришлось заплатить собственной жизнью.

Тем не менее Билли ощущал за собой вину. Он чувствовал ее вес и знал, что сбросить его не удастся до конца своих дней.

Но теперь выродок требовал от него нечто новое и более ужасное. На этот раз бездействие его не устраивало, нет, он хотел, чтобы Билли сам указал ему следующую жертву.

– Я этого не сделаю, – твердо заявил он.

Коттл водил влажным горлышком бутылки по губам, вместо того чтобы отхлебнуть еще. Носом вдыхал поднимающиеся пары алкоголя.

– Если вы этого не сделаете, он выберет сам.

– Почему я должен выбирать? Ведь в любом случае я в полной жопе.

– Не знаю. Не хочу знать. Это не мое дело.

– Черта с два.

– Это не мое дело, – настаивал Коттл. – Я должен сидеть здесь, пока вы не сообщите мне свое решение, потом я передам ваши слова ему и больше ни в чем не участвую. У вас осталось чуть больше двух минут.

– Я иду к копам.

– Слишком поздно.

– Я в дерьме по бедра, – признал Билли, – и только погружаюсь в него все глубже.

Когда Билли поднялся с кресла-качалки, Коттл резко его остановил:

– Сядьте! Если вы попытаетесь уйти с крыльца раньше меня, вам прострелят голову.

У бродяги в карманах были бутылки – не оружие. Даже если бы Коттл попытался вытащить пистолет, Билли не сомневался, что сумел бы отобрать его.

– Не я, – уточнил Коттл. – Он. Сейчас он наблюдает за нами через оптический прицел дальнобойной снайперской винтовки.

Темный лес – на севере, залитый солнечным светом склон – на востоке, скалы и поля – к югу от шоссе…

– Он может читать по нашим губам, – продолжил Коттл. – У него отличная винтовка, и он умеет ею пользоваться. Может пристрелить вас с расстояния в две тысячи ярдов.

– Может, я этого и хочу.

– Он с удовольствием пойдет вам навстречу. Но не думает, что вы к этому готовы. Он говорит, что со временем до этого дойдет. В конце, говорит он, вы будете просить его убить вас. Но это еще впереди.

Даже с грузом вины Билли Уайлс вдруг почувствовал себя перышком и испугался внезапного порыва ветра. Сел на кресло-качалку.

– А к копам идти слишком поздно потому, что он оставил улики в ее доме, на ее теле, – буднично объяснил Коттл.

На деревьях не шевельнулся ни единый листок, а вот на крыльце задул ветер.

– Какие улики?

– Во-первых, несколько ваших волос у нее в кулаке и под ногтями.

У Билли пересохло во рту.

– Где он взял мои волосы?

– С фильтра в сливном отверстии душевой кабины.

До того, как начался весь этот кошмар, еще при жизни Гизель Уинслоу, выродок уже побывал в его доме.

Тень на крыльце более не могла сдержать летнюю жару. Билли словно стоял на самом солнцепеке.

– Что еще, кроме волос?

– Он не сказал. Но ничего такого, что позволило бы полиции связать вас с убийством… если только по какой-то причине вы не попадете под подозрение.

– А это он может устроить.

– Если копы подумают, что у вас нужно взять анализ на ДНК, с вами все будет кончено.

Глава 23

Одна минута. Билли Уайлс смотрел на свои наручные часы, словно они отсчитывали последние секунды до взрыва бомбы.

Он не думал о бегущих секундах, о вещественных уликах, превращающих его в убийцу Гизель Уинслоу, о том, что выродок сейчас держит его на прицеле.

Вместо этого он ранжировал людей из своей жизни. Перед мысленным взором чередой пробегали лица. Тех, кого он любил. К кому относился с безразличием. Кого терпеть не мог.

С последними он мог бы не церемониться. Не стал бы по ним скорбеть. И отделаться от таких мыслей оказалось ой как сложно, ничуть не проще, чем не замечать приставленный к горлу нож.

Он все-таки отвернулся, благодаря другому ножу – ножу вины. По его телу пробежала дрожь отвращения, когда он осознал, сколь серьезно сравнивал ценность людей, которые окружали его, беря на себя право решать, кто и в какой степени достоин жить, а кто должен умереть.

– Нет, – заговорил он за несколько секунд до того, как время вышло. – Нет, никого я выбирать не буду. Он может катиться к дьяволу.

– Тогда он выберет за вас, – напомнил ему Коттл.

– Он может катиться к дьяволу, – повторил Билли.

– Хорошо. Это ваше решение. Вам и держать за него ответ, мистер Уайлс. Это не мое дело.

– И что теперь?

– Вы остаетесь в кресле, сэр, где и сидите. Я должен войти в дом, к телефону на кухне, дождаться звонка и сообщить ему ваше решение.

– Я пойду в дом, – возразил Билли. – И поговорю с ним.

– Вы сводите меня с ума. Он убьет нас обоих.

– Это мой дом.

Когда Коттл подносил бутылку ко рту, руки его так тряслись, что стекло задребезжало о зубы. Струйка виски полилась по подбородку.

Заговорил он, не вытирая лица:

– Он хочет, чтобы вы сидели в этом кресле. Если вы попытаетесь войти в дом, он вышибет вам мозги до того, как вы доберетесь до двери.

– Какой в этом смысл?

– Потом он вышибет мозги мне, потому что я не смог убедить вас прислушаться к моим словам.

– Не вышибет, – не согласился с ним Билли, начав понимать образ мыслей выродка. – Он еще не готов поставить точку. Такой исход его не устроит.

– Откуда вы знаете? Вы не знаете. Не можете знать.

– У него есть план, цель, нечто такое, что не имеет никакого смысла для вас или для меня, но многое значит для него.

– Я всего лишь никчемный чертов пьяница, но даже мне понятно, что вы мелете чушь.

– Он хочет, чтобы все получилось в полном соответствии с его замыслом, – обращался Билли скорее к себе, чем к Коттлу, – и, уж конечно, не оборвет процесс на середине, разнеся двумя пулями две головы.

В тревоге оглядывая залитый солнцем день за пределами крыльца, брызжа слюной, Ральф Коттл заголосил:

– Упертый ты сукин сын! Послушай меня! Ты не слушаешь!

– Я слушаю.

– Более всего на свете он хочет, чтобы все было, как он говорит. Понимаете? – Коттл вновь перешел на «вы». – Может, он не хочет, чтобы вы слышали его голос.

Разумное предположение, если выродок был знакомым Билли.

– А может, он, как и я, не хочет слушать чушь, которую вы несете. Не знаю. Если вы хотите ответить на звонок, чтобы показать, кто у нас босс, и только разозлите его, после чего он разнесет вам башку, – мне на это насрать. Но следующая пуля достанется мне, и вы не имеете права выбирать за меня. Вы не имеете права выбирать за меня!

Билли точно знал, что рассуждает верно: выродок их не пристрелит.

– Ваши пять минут истекли. – Коттл указал на часы, которые лежали на ограждении террасы. – Даже шесть минут, ему это не понравится.

По правде говоря, Билли не мог знать, что выродок не нажмет на спусковой крючок. Он подозревал, что так и будет, интуиция подсказывала ему, что смерть от пули им не грозит, но точно он этого не знал.

– Ваше время истекло. Прошло семь минут. Семь минут! Я уже должен уйти с крыльца, ждать звонка у телефонного аппарата.

В выцветших глазах Коттла стоял дикий страх. В жизни его вроде бы осталась только выпивка да табак, и тем не менее он отчаянно хотел жить.

«А что еще делать?» – такими словами он определил свое желание жить.

– Идите, – бросил Билли.

– Что?

– Иди в дом. К телефонному аппарату.

Резко вскочив с кресла-качалки, Коттл выронил открытую бутылку. Несколько унций виски вылилось из горлышка.

Коттл не наклонился, чтобы спасти остатки драгоценной влаги. Более того, так спешил к открытой двери в дом, что пнул бутылку, и она, вращаясь, заскользила по полу крыльца.

На пороге Коттл обернулся:

– Я не знаю, как скоро он позвонит.

– Вы просто запомните, что он скажет, – наказал ему Бидли. – Точно запомните каждое слово.

– Хорошо, сэр. Запомню.

– И все интонации. Вы запомните каждое слово и как он его произнесет, а потом расскажете мне.

– Да, мистер Уайлс. Каждое слово, – пообещал Коттл и вошел в дом.

Билли остался на крыльце один. Возможно, в перекрестье оптического прицела.

Глава 24

Три бабочки, воздушные гейши, танцуя, залетели в тень крыльца. Их шелковистые кимоно сверкали яркими цветами, застенчивые, как лица, скрытые за веерами ручной росписи. И тут же они улетели в яркий свет.

«Представление».

Возможно, это слово и охарактеризует убийцу, позволит найти объяснение его действиям, а объяснение сможет открыть его ахиллесову пяту?

Согласно Ральфу Коттлу, выродок назвал убийство женщины и лишение ее лица «вторым актом» одного из его «лучших представлений».

Предположив, что этот подонок воспринимает убийство прежде всего как захватывающую игру, Билли ошибся. Возможно, спорт и играл тут какую-то роль, но желание позабавиться, пусть и в столь извращенном виде, не являлось ведущим мотивом.

Билли не знал, как истолковать слово «представление». Может, для его Немезиды весь мир был сценой, реальность – фальшивкой, окружающий мир – выдумкой.

Как такой взгляд мог объяснить асоциальное поведение (или предсказать его), Билли не знал, не имел ни малейшего понятия.

Немезида представляла собой анормальный образ мышления. Немезидой назывался враг, победить которого невозможно. Нет, этого врага следовало называть «противником». Билли еще не потерял надежды.

С открытой парадной дверью телефонный звонок долетел бы и до крыльца. Пока Билли его не слышал.

Неспешно покачиваясь в кресле, не для того, чтобы усложнить задачу снайперу, нет, чтобы скрыть тревогу и не дать ему возможности увидеть ее на своем лице, Билли сначала внимательно изучал ближайший к крыльцу калифорнийский дуб, потом перевел взгляд на растущий рядом.

Оба были очень старые, с широченными стволами, раскидистыми кронами. И стволы и ветви в ярком солнечном свете выглядели черными.

В такой кроне снайпер без труда мог найти удобное место и для себя, и для треноги своей винтовки.

Расстояние до двух соседских домов, которые находились ниже по склону – один на этой же стороне шоссе, второй на противоположной, – не превышало тысячи ярдов. Если хозяева были на работе, выродок мог вломиться в один из домов и устроить огневую позицию, скажем, в окне спальни.

«Представление».

Из всех своих знакомых Билли мог назвать только одного человека, к которому это слово имело хоть какое-то отношение: Стив Зиллис. Для него таверна была сценой.

Но логично ли предполагать, что этот выродок, зловещий серийный убийца, не просто убивающий своих жертв, а наслаждающийся их предсмертными мучениями, скрывался под личиной бармена, который получал удовольствие от завязывания языком узлов на черенках вишен или от анекдотов о тупых блондинках?

Билли то и дело поглядывал на наручные часы. По-прежнему лежащие на ограждении крыльца.

Три минуты ожидания его не смутили, четыре тоже. Но прошло уже пять, и Билли счел, что это перебор.

Начал подниматься с кресла-качалки, но тут же в голове зазвучал голос Коттла: «Вы не имеете права выбирать за меня!» – и груз ответственности усадил его на прежнее место.

Поскольку Билли продержал Коттла на крыльце больше положенных пяти минут, выродок мог ответить тем же, заставить их ждать, играя на нервах, дать им знать, что негоже нарушать установленные им правила.

Эта мысль успокоила Билли на минуту. Но тут же на смену пришла другая, более зловещая.

Поскольку Коттл не вошел в дом через пять минут, поскольку Билли задержал его на две или три минуты, – убийца истолковал нарушение установленного срока как отказ Билли выбрать жертву, что соответствовало действительности.

Исходя из такого предположения выродок решил, что нет смысла звонить Ральфу Коттлу. И в этот момент он уже подхватил винтовку и уходит или из леса, или из какого-нибудь дома, что располагались ниже по склону.

Если он выбрал жертву заранее, до того как получил ответ Билли, а он наверняка так и сделал, то теперь, возможно, он уже приступил к подготовке задуманного злодеяния.

Из всех людей в жизни Билли самым важным человеком конечно же была Барбара, совершенно беспомощная, лежащая в «Шепчущихся соснах».

Билли не мог сказать, откуда у него такая уверенность, но каким-то шестым чувством осознавал, что в этой странной драме еще не отыгран первый из трех актов. Его жуткий антагонист пока далек от того, чтобы перейти к завершающей сцене, а потому в настоящий момент непосредственная опасность Барбаре еще не грозила.

Если выродок что-то знал о человеке, которого сделал главным объектом мучений (а судя по всему, знал он много), он не мог не понимать, что со смертью Барбары борьба станет для Билли бессмысленной. Сопротивление составляло квинтэссенцию драмы. Конфликт. Без Билли второй акт не состоялся бы, не говоря уже о третьем.

Что от него требовалось, так это принять меры по защите Барбары. Как ее защитить, он пока не знал, но, с другой стороны, у него было время подумать.

Если он ошибался, если Барбара будет следующей жертвой, тогда этому миру предстояло на короткое время стать чистилищем, из которого он проследовал бы в отведенное ему место в аду.

С того момента, как Коттл ушел в дом, прошло семь минут, и секунды продолжали бежать.

Билли поднялся с кресла-качалки. Ноги держали его с трудом.

Он достал револьвер из жестянки из-под крекеров. Его не волновало, увидит пьяница оружие или нет.

С порога позвал:

– Коттл? – Не получив ответа, позвал вновь: – Коттл, черт бы тебя побрал!

Вошел в дом, пересек гостиную, добрался до кухни.

Никакого Коттла. Дверь во двор открыта, а Билли помнил, что оставил ее закрытой и запертой.

Он вышел на заднее крыльцо. Никакого Коттла, ни на крыльце, ни во дворе.

Телефон не зазвонил, однако Коттл ушел. Может, воспринял молчащий телефонный аппарат как свидетельство неудачи своей миссии. Запаниковал и убежал.

Вернувшись в дом, закрыв за собой дверь, Билли оглядел кухню в поисках того, что пропало. Он понятия не имел, что именно могло пропасть.

Вроде бы все стояло на привычных местах.

Неопределенность уступила место предчувствию дурного, которое переросло в подозрительность. Коттл должен был что-то взять, что-то принести, что-то сделать.

Переходя из кухни в гостиную, из гостиной в кабинет, Билли не замечал ничего необычного, пока не добрался до ванной, где и нашел Ральфа Коттла. Мертвого.

Глава 25

Яркий свет флуоресцентных ламп покрыл изморозью открытые глаза Коттла.

Пьяница сидел на опущенной крышке сиденья, привалившись спиной к сливному бачку. Голова запрокинулась назад, челюсть отвалилась. Желтые зубы обрамляли светло-розовый, покрытый глубокими бороздами (то ли от обезвоживания, то ли от чрезмерного потребления спиртного) язык.

Билли застыл, не в силах вдохнуть, словно пораженный громом. Потом попятился из ванной в коридор, таращась на труп через дверной проем.

Назад он подался не из-за запаха. Умирая, Коттл не обмочился, не навалил в штаны. Он остался неухоженным, но не грязным, – единственное, чем он, похоже, гордился.

Просто в ванной Билли не мог дышать, словно весь воздух высосало из этого маленького помещения и бедолагу убили в вакууме, который грозил задушить и хозяина дома.

В коридоре он смог набрать в грудь воздуха. Смог начать думать.

Впервые заметил рукоятку ножа, который пригвоздил мятый и поношенный костюм Коттла к телу. Ярко-желтую рукоятку.

Лезвие вонзили на всю длину, в левую половину груди, между ребрами. Острие пробило сердце, но через спину не вышло.

Билли знал, что длина лезвия шесть дюймов. Нож с желтой рукояткой принадлежал ему. Он держал его в наборе рыбака в гараже. Это был рыбный нож, остро заточенный, предназначенный для того, чтобы вспарывать брюхо окуням и разделывать форель.

Убийца не укрывался в лесу, на лугу или в соседском доме, не наблюдал за ними в оптический прицел снайперской винтовки. То была ложь, но пьяница в нее поверил.

Когда Коттл подходил к переднему крыльцу, выродок, должно быть, вошел в дом через заднюю дверь. И пока Билли и его гость сидели в креслах-качалках, их противник находился в доме, в каких-то нескольких футах от них.

Билли отказался назвать следующую жертву. Убийца, как и обещал, сам сделал выбор, причем очень быстро.

И хотя до этого дня Билли знать не знал Коттла, ныне тот точно вошел в его жизнь. И в его дом. Мертвым.

Менее чем за полтора дня, всего лишь за сорок один час, были убиты три человека. И все равно Билли представлялось, что это только первый акт, возможно, конец первого акта, но интуиция подсказывала ему, что впереди еще много изменений, и изменений существенных.

При каждом повороте событий он вроде бы поступал наиболее благоразумно и осторожно, особенно с учетом своего прошлого.

Но его благоразумие и осторожность играли только на руку убийце. Час за часом Билли Уайлса уносило все дальше от безопасного берега.

В Напе, в доме, где убили Гизель Уинслоу, могли обнаружиться компрометирующие его улики. Волосы с фильтра сливного отверстия душевой кабины. И что-то еще, пусть он и не знал, что именно.

Не вызывало сомнений, что аналогичные улики отыщутся и в доме Лэнни Олсена. Во-первых, на фотографии-закладке в книге, оставшейся на коленях покойника, несомненно, изображалась Уинслоу, и фотография эта являлась связующим звеном обоих преступлений.

А теперь еще в ванной его дома лежал, точнее, сидел труп, и убили этого человека ножом, который принадлежал ему, Билли.

В разгар лета Билли словно очутился на ледяном склоне, нижняя часть которого пряталась в холодном тумане. Пока он стоял на ногах, но подошвы у него скользили, и он набирал скорость, понимая, что в любую секунду может потерять равновесие и покатиться вниз.

Поначалу одного вида трупа Коттла хватило, чтобы он превратился в камень, как физически, так и эмоционально. Теперь же он представлял себе несколько вариантов дальнейших действий и застыл в нерешительности, не зная, какому отдать предпочтение.

Прежде всего не следовало проявлять поспешность. Нужно было тщательно обдумать каждый из вариантов, попытаться просчитать возможные последствия.

Больше он не мог допускать ошибок. Свобода зависела от его сообразительности и храбрости. Как и выживание.

Вновь войдя в ванную, Билли заметил наконец отсутствие крови. Может, это означало, что Коттла убили в другом месте?

Но, проходя по дому, Билли нигде не обнаружил каких-либо следов борьбы.

Все стало ясно, когда он пригляделся к рукоятке. В том месте, где нож вошел в тело, кровь пропитала коричневый костюм, но размеры пятна были невелики.

По той причине, что убийца покончил с Коттлом одним ударом. Он точно знал, как вонзить нож, чтобы лезвие прошло между ребрами и пробило сердце. Последнее сразу же остановилось, отсюда и минимум кровотечения.

Руки Коттла лежали на коленях, нижняя ладонью вверх, словно он умер, аплодируя своему убийце. Более того, между ладонями что-то лежало.

Ухватившись за уголок этого предмета и вытянув его из рук мертвеца, Билли увидел, что это компьютерная дискета, красная, высокой плотности, той же марки, которой пользовался он, когда еще работал на компьютере.

Он пристально всмотрелся в тело, повернулся на триста шестьдесят градусов, оглядывая ванную в поисках каких-нибудь следов, которые мог оставить убийца, случайно или намеренно.

Рано или поздно ему предстояло ознакомиться с содержимым карманов пиджака и брюк Коттла. Дискета давала повод отложить это малоприятное занятие.

В кабинете, положив револьвер и дискету на стол, он снял виниловый чехол с компьютера, которым не пользовался почти четыре года.

Что странно, от сети он компьютер не отключал. Возможно, этот провод, заканчивающийся штепселем и воткнутый в розетку, символизировал надежду, пусть и очень хрупкую, что Барбара Мандель поправится.

На второй год учебы в колледже, поняв, что знания, которые он там получает, не помогут ему стать писателем, а именно эту профессию он для себя выбрал, Билли бросил учебу. Работал то там, то здесь, в свободное время писал.

В двадцать один год впервые встал за стойку бара. Понял, что это идеальная работа для писателя. Видел материал для историй в каждом посетителе.

Терпеливо взращивая свой талант, он продал два десятка рассказов, хорошо принятых читателями и замеченных критиками, в различные журналы. Когда ему исполнилось двадцать пять, одно из ведущих издательств пожелало издать эти рассказы книгой.

Книга продавалась так себе, зато критики хвалили ее взахлеб, предполагая, что отныне смешивание коктейлей более не будет основной работой Билли.

Когда Барбара вошла в жизнь Билли, она стала его музой. Общение с девушкой, любовь к ней подняли его прозу на более высокий уровень.

Билли написал первый роман, редактору он сразу понравился. С правкой, предложенной редактором, Билли мог управиться за месяц.

А потом он потерял Барбару, которая впала в кому.

Вместе с Барбарой ушло и вдохновение, пусть способность писать и осталась.

Желание, однако, пропало, и воля, интерес к сочинительству тоже. Он более не хотел исследовать вымышленные человеческие жизни, потому что реальность принесла ему слишком жестокие страдания.

Два года издатель и редактор терпеливо ждали. Но месячная работа над рукописью превратилась для него в непосильный труд. Он не смог с ним справиться. Вернул аванс и разорвал контракт.

Включая компьютер, даже для того, чтобы выяснить, что оставил убийца в руках Ральфа Коттла, он чувствовал, что предает Барбару, хотя она такое предположение не одобрила бы, даже высмеяла бы его.

Билли удивился, что компьютер, так долго простоявший в бездействии, сразу ожил. Экран осветился, на нем появился логотип операционной системы, из динамиков раздались несколько нот приветствия.

Билли подумал, что последний раз компьютер использовался не четыре года тому назад. Тот факт, что дискета была той же марки, что и лежащие в ящике, мог трактоваться однозначно: кассета принадлежала ему, и выродок набирал находящееся на ней послание на его клавиатуре.

Как ни странно, от этой мысли его передернуло куда сильнее, чем в тот момент, когда он нашел в ванной труп.

На экране высветилось знакомое меню, пусть Билли давно его не видел. Свои произведения он писал в редакторской программе «Майкрософт ворд», эту иконку он и кликнул первой.

Выбор оказался правильным. Убийца набрал свое послание в «Ворде», оно загрузилось сразу же.

На дискете были три документа. Прежде чем Билли успел их открыть, зазвонил телефон.

Он решил, что звонит выродок.

Глава 26

Билли взял трубку:

– Алло?

Не выродок. Ему ответила женщина:

– С кем я говорю?

– А с кем говорю я? Вы мне позвонили.

– Билли, вроде бы твой голос. Это Розалин Чен.

Розалин была подругой Лэнни Олсена. Она работала в управлении шерифа округа Напа. Частенько заглядывала в таверну.

Должно быть, Билли нашли, пока он решал, что делать с телом Лэнни.

В тот самый момент, когда Билли понял, что не отреагировал, как положено, на ее имя, Розалин спросила:

– Ты в порядке?

– Я? Да, конечно. Все отлично. Жара, правда, сводит с ума.

– Что-то у тебя не так?

Перед его мысленным взором возник труп Ральфа Коттла в ванной, навалилось чувство вины.

– Не так? Нет. А должно быть?

– Это ты только что позвонил и положил трубку, не сказав ни слова?

Недоумение длилось лишь мгновение. Просто он забыл, что делала Розалин в управлении шерифа. А она отвечала на звонки по номеру 911.

Фамилия и адрес каждого звонившего по этому номеру появлялись на ее мониторе, как только она брала трубку.

– А когда это было? – спросил он, быстро соображая, что ответить. – Минуту тому назад?

– Минуту и десять секунд, – ответила Розалин. – Ты…

– Я набрал девятьсот одиннадцать, когда хотел позвонить в справочное бюро.

– То есть хотел набрать четыреста одиннадцать?

– Я и собирался набрать четыреста одиннадцать, но вместо четверки нажал на девятку. Понял, что сделал, и нажал на рычаг.

Выродок по-прежнему находился в доме. Выродок позвонил по номеру 911. Почему он это сделал, чего пытался этим добиться, – Билли не мог себе даже представить, особенно в такой стрессовой ситуации.

– Почему ты не остался на линии и не сказал, что этот звонок – ошибка? – спросила Розалин Чен.

– Знаешь, сразу понял, что ошибся, быстро повесил трубку, думал, соединение не прошло. Глупо, конечно. Извини, Розалин. Я звонил четыреста одиннадцать.

– Так ты в порядке?

– Я в порядке. Просто эта безумная жара.

– У тебя нет кондиционера?

– Есть, но он сдох.

– Тяжелое дело.

– Не то слово.

Револьвер лежал на столе. Билли схватил его. Выродок в доме!

– Слушай, может, я заскочу в таверну после пяти, – сменила тему Розалин.

– Меня там не будет. Мне нездоровится, вот я и отпросился с работы.

– Вроде бы ты сказал, что все у тебя хорошо.

Так легко загнать себя в ловушку. Ему нужно было искать незваного гостя, но он понимал, как важно не вызвать подозрений у Розалин.

– Все у меня хорошо. Полный порядок. Немного прихватило живот. Может, летняя простуда. Я лечусь этим гелем для носа.

– Каким гелем?

– Ты знаешь, цинковый гель, выжимаешь его поглубже в нос, и он вышибает из тебя простуду.

– Что-то такое я слышала, – признала она.

– Хорошая штука. Помогает. Мне посоветовал Джекки О’Хара. Обязательно нужно иметь этот гель под рукой.

– Значит, все у тебя в порядке? – взялась Розалин за старое.

– Кроме жары и легкого недомогания, но с этим ничего не поделаешь. Девять-один-один не может вылечить простуду или починить кондиционер. Извини, Розалин. Я чувствую себя идиотом.

– Да ладно. Половина звонков сюда не имеет ничего общего с чем-то чрезвычайным.

– Правда?

– Люди звонят, потому что кошка залезла на дерево, у соседей слишком шумная вечеринка – по разным пустякам.

– На душе у меня сразу стало легче. Значит, в квартале я не самый большой идиот.

– Береги себя, Билли.

– Буду стараться. И ты тоже. Береги себя.

– Пока. – И она оборвала связь.

Билли положил трубку и поднялся со стула.

Пока он смотрел на труп в ванной, выродок вернулся в дом. А может, никуда он и не уходил, спрятался в чулане или в каком-то другом месте, которое Билли не проверил.

Нервы у этого типа крепкие. Просто железные. Он знал о револьвере калибра 0,38 дюйма, но вернулся в дом и позвонил по номеру 911, когда Билли снимал виниловый чехол с компьютера.

Выродок по-прежнему мог быть в доме. Делая что? Что-то делая.

Билли направился к двери в кабинет, которую оставил открытой. Переступил порог, держа револьвер обеими руками. Нацелил его налево. Потом направо.

Выродка в коридоре не было. Он находился где-то еще.

Глава 27

Хотя часы Билли остались на ограждении террасы, он знал, что время бежит с той же скоростью, с какой вода утекает сквозь сито.

В спальне он сдвинул одну из дверей стенного шкафа. Никого.

Зазор между полом и кроватью показался Билли слишком узким. Никто не стал бы прятаться под кроватью, потому что быстро выбраться из-под нее не представлялось возможным. И это укрытие могло превратиться в ловушку. Опять же покрывало не заслоняло щель между кроватью и полом.

Билли решил, что заглядывать под кровать – пустая трата времени, и направился к двери. Вернулся к кровати, опустился на колено, заглянул. Впустую потратил время.

Выродок ушел. Да, конечно, он был безумцем, но ему хватило ума для того, чтобы не остаться здесь после того, как он позвонил по номеру 911 и положил трубку, не сказав ни слова.

Выйдя в коридор, Билли поспешил к ванной. Коттл в полном одиночестве сидел на крышке сиденья унитаза.

Занавеска ванны была отдернута. Будь она задернута, именно за ней следовало бы искать выродка.

В большом чулане, дверь которого выходила в коридор, стоял котел-обогреватель. Там никто спрятаться не мог.

Гостиная. Открытое пространство, с порога можно обозреть все.

Чулан на кухне, маленький, узкий, для щеток. Никто в него не забился.

Рывком Билли открыл дверь в кладовую. Консервы, пакеты с макаронами, бутылки соусов, другие домашние припасы. Взрослому человеку спрятаться негде.

Вернувшись в гостиную, он засунул револьвер под диванную подушку. Визуально заметить его не представлялось возможным, но если бы кто сел на подушку, сразу почувствовал бы что-то твердое.

Дверь с переднего крыльца он оставил открытой. Приглашение. Прежде чем вновь поспешить к ванной, дверь Билли запер.

Коттл сидел в той же позе, запрокинув голову, с отвисшей челюстью, и руки на коленях лежали так, словно он кому-то аплодировал, а может, при этом пел сам, хорошо проводя время.

Нож заскрипел по кости, когда Билли вытащил его из раны. Лезвие пятнала кровь.

Несколькими бумажными салфетками, достав их из коробки, которая стояла на столике у раковины, Билли тщательно вытер лезвие. Потом скатал салфетки в комок и бросил на крышку бачка.

Сложил нож, убрав лезвие в прорезь желтой ручки, и положил на столик у раковины.

Когда Билли чуть повернул труп, голова покойника наклонилась вперед, и с губ сорвался выдох, словно Коттл умер на вдохе и воздух этот только сейчас смог выйти из груди.

Билли подхватил труп под мышки. Стараясь не прикасаться к кровяному пятну на костюме, стащил с унитаза.

С алкогольной диетой весил Коттл не больше подростка. И все равно тащить его было не так-то легко: ноги за все цеплялись.

К счастью, до трупного окоченения дело еще не дошло, так что и тело, и конечности Коттла оставались податливыми.

Пятясь, Билли выволок тело из ванной. Каблуки теннисных туфель поскрипывали, двигаясь по керамическим плиткам пола.

Скрип этот продолжался и на паркете коридора и кабинета, где Билли положил труп на пол у стола.

Он тяжело дышал, не столько от напряжения, сколько от волнения.

Время мчалось вперед, как речная вода на подходе к водопаду.

Откатив от стола стул на колесиках, Билли запихнул труп в нишу между тумбами. Согнул Коттлу ноги, чтобы он там уместился.

Поставил стул перед компьютером, задвинул Коттла в самую глубину ниши.

Стол был большим, ниша – глубокой, с противоположной стороны закрывалась панелью. Труп мог увидеть только тот, кто, войдя в кабинет, обошел бы стол и заглянул в нишу между тумбами.

Да и тогда мог бы ничего не заметить, потому что мешал стул.

Помочь могли и тени. Билли выключил люстру, оставил только настольную лампу.

Вернувшись в ванную, он увидел на полу пятно крови. Его не было до того, как он сдвинул Коттла с места.

Сердце, словно необъезженная лошадь, било копытами по грудной клетке.

Одна ошибка. Если он допустит здесь только одну ошибку, ему конец.

Что-то случилось с его восприятием времени. Он знал, что прошло лишь несколько минут с того момента, как он начал обыскивать дом, но ему казалось, что пролетело уже как минимум десять минут, может, и все пятнадцать.

Как же ему не хватало наручных часов. Но он не решался потратить драгоценные секунды на то, чтобы забрать их с ограждения крыльца.

Оторвав длинную полоску туалетной бумаги, Билли скомкал ее и вытер кровь с пола. Плитки очистились, но разница в цвете запачканного кровью участка осталась. Только казалось, что это пятно от ржавчины, не от крови. Во всяком случае, Билли хотелось в это верить.

Он бросил в унитаз грязную туалетную бумагу и комок из бумажных салфеток, которыми вытирал лезвие ножа. Спустил воду.

Орудие убийства лежало на столике у раковины. Билли убрал его в глубину одной из полок, за флаконы с лосьоном после бритья и кремом от загара.

Закрыл дверцу полки с такой силой, что она громыхнула, как пистолетный выстрел, и Билли понял, что должен взять себя в руки.

«Учить нас заботиться, но не суетиться».

Он сказал себе, что будет спокойнее, постоянно помня о своей истинной цели. Его истинная цель – не бесконечный цикл идей и действий, не сохранение собственной свободы и даже жизни. Он должен жить, чтобы жила она, беспомощная, но находящаяся в безопасности, беспомощная, но спящая и видящая сны, огражденная от людского зла.

Он был полым человеком[31]. Часто доказывал себе эту истину.

Перед лицом страданий ему не хватило силы воли защитить свой дар. Он отверг его, и не один раз, многократно, потому что такой дар, как тот, что был у него, предлагается многократно и не реализуется лишь в том случае, когда многократно же и отвергается.

В страданиях его смирила ограниченность словарного запаса, чего и следовало ожидать. Но эта ограниченность также победила его, а вот этого он бы как раз мог и избежать.

Он был полым человеком. Не находил в себе возможности заботиться о многих, не открывал душу любому соседу, не отделяя их друг от друга. Сила сострадания в нем была лишь способностью, и ее потенциал, похоже, ограничивался заботой об одной женщине.

Полагая себя полым человеком, Билли думал, что он – слабак, может, не такой слабак, как Ральф Коттл, но далеко не силач. У него похолодело внутри, но он не удивился, когда этот алкоголик сказал ему: «Я вижу, что в какой-то степени вы такой же, как я».

Эта спящая, ее безопасность и ее сны, были его истинной целью и единственной надеждой на искупление грехов. Ради этого он должен был заботиться, но не должен был суетиться.

В какой-то степени успокоившись, по сравнению с тем Билли, который с треском захлопнул дверцу, он еще раз оглядел ванную. И не заметил следов преступления.

Но время по-прежнему являло собой бурную реку, стремительно вращающееся колесо.

Торопливо, но полностью контролируя свои действия, концентрируясь на том, что в данный момент более всего его интересовало, Билли прошел тем маршрутом, по которому тащил тело. Искал он пятна крови вроде того, что обнаружилось в ванной. Не нашел ни одного.

Сомневаясь в себе, быстро заглянул в спальню, гостиную, кухню, стараясь смотреть на все глазами подозрительного копа.

Оставалось только привести все в порядок на переднем крыльце. Это дело он оставил напоследок, полагая, что прежде всего нужно разобраться с трупом.

На случай, если он не успеет заняться передним крыльцом, Билли достал из буфета на кухне бутылку бурбона, которым в понедельник вечером сдабривал «Гиннесс». Глотнул прямо из горла.

Но не проглотил, а принялся полоскать виски рот, словно зубным эликсиром. Алкоголь обжигал десны, язык, внутренние поверхности щек.

Бурбон он выплюнул в раковину, прежде чем вспомнил, что нужно прополоскать и горло.

Вновь сделал глоток, второй раз прополоскал рот, но теперь уже не оставил без внимания и горло.

И только успел выплюнуть бурбон в раковину, как раздался ожидаемый стук в дверь, громкий и властный.

Возможно, прошло четыре минуты после разговора с Розалин Чен. Может, пять. А казалось, что минул час. Казалось, десять секунд.

Под этот стук Билли пустил холодную воду, чтобы смыть запах виски с раковины.

В тишине, последовавшей после стука, надел крышку на горлышко и убрал бутылку в буфет.

Вернулся к раковине, чтобы закрыть воду, когда стук повторился.

Ответ на первый стук говорил бы о том, что его что-то тревожит. Дожидаться третьего стука тоже не следовало: наводило на мысль, что он хотел вообще не открывать дверь.

Пересекая гостиную, Билли подумал о том, что надо бы посмотреть на руки. Крови на них не увидел.

Глава 28

Открыв парадную дверь, Билли увидел помощника шерифа, который стоял в трех шагах от порога и чуть сбоку. Правая рука копа лежала на рукоятке пистолета. Кобура висела на бедре, и рука просто лежала на рукоятке, вроде бы и не собираясь вытаскивать пистолет из кобуры. Может же человек стоять, положив руку на бедро.

Билли надеялся, что коп попадется из знакомых. Ошибся.

На нагрудной бляхе прочитал: «Сержант В. Наполитино».

В сорок шесть лет Лэнни Олсен оставался с тем же званием, какое ему присвоили при поступлении на службу в куда более юном возрасте.

А вот В. Наполитино в двадцать с небольшим повысили до сержанта. Умный и решительный взгляд его ясных глаз говорил о том, что к двадцати пяти годам он станет лейтенантом, к тридцати – капитаном, к тридцати пяти – коммандером и еще до сорока займет кресло начальника полиции.

Билли предпочел бы иметь дело с толстым, безалаберным, замотанным службой, циничным полицейским. Может, это был один из тех дней, когда следовало держаться подальше от рулетки: при каждой ставке на черное выигрыш выпадал на красное число.

– Мистер Уайлс?

– Да. Это я.

– Уильям Уайлс?

– Билли, да.

Сержант Наполитино делил свое внимание между Билли и гостиной у него за спиной.

Лицо сержанта оставалось бесстрастным. И глаза не выражали ни предчувствия дурного, ни беспокойства, только настороженность.

– Мистер Уайлс, вас не затруднит пройти к моему автомобилю?

Патрульная машина стояла на подъездной дорожке.

– Вы хотите, чтобы я сел в кабину?

– В этом нет необходимости, сэр. Я прошу вас подойти к машине на минуту или две, ничего больше.

– Конечно, – кивнул Билли. – Почему нет?

Вторая патрульная машина свернула с шоссе на подъездную дорожку, остановилась в десяти футах от первой.

Когда Билли протянул руку, чтобы закрыть парадную дверь, сержант Наполитино его остановил:

– Почему бы не оставить дверь открытой, сэр.

В голосе сержанта не слышалось вопросительных интонаций. Билли оставил дверь открытой.

Наполитино определенно хотел, чтобы к патрульной машине Билли шел первым.

Билли переступил через плоскую бутылку, лужицу разлитого виски.

Хотя разлилось виски минут пятнадцать тому назад, половина уже испарилась. Так что крыльцо благоухало «Сигрэмом».

Билли спустился с лестницы на лужайку. Не стал изображать нетвердую походку. Ему не хватило бы актерского мастерства сыграть пьяного, и любая такая попытка могла вызвать сомнения в его искренности.

Он решил положиться только на запах спиртного изо рта, предполагая, что этого вполне хватит для подтверждения истории, которую он собирался рассказать.

Копа, который выбрался из второй патрульной машины, Билли узнал. Сэм Собецки. Тоже сержант, но лет на пять старше Наполитино.

Собецки время от времени бывал в таверне, обычно с женщиной. Приходил, главным образом чтобы поесть, а не выпить, ограничивался максимум двумя стаканами пива.

Друзьями с Билли они не были. Но один знакомый все же лучше, чем иметь дело с двумя незнакомцами.

Уже на лужайке Билли оглянулся, чтобы посмотреть на дом.

Наполитино все еще оставался на крыльце. А потом подошел к лестнице и начал спускаться так, чтобы не повернуться спиной к открытой двери и окнам.

Подойдя к Билли, повел его вокруг патрульной машины, чтобы последняя оказалась между ними и домом.

Тут к ним присоединился и сержант Собецки.

– Привет, Билли.

– Сержант Собецки. Добрый день.

Бармена все зовут по имени. В некоторых случаях ты знаешь, что от тебя ждут того же. На этот раз случай был другим.

– Вчера у вас был день чили, а я забыл, – добавил сержант Собецки.

– Бен готовит лучший чили, – ответил Билли.

– Бен – бог чили, – согласился с ним сержант Собецки.

Автомобиль притягивал солнце, нагревая окружающий воздух, а прикосновение к крыше, несомненно, привело бы к ожогу.

Поскольку Наполитино прибыл первым, он и взял инициативу на себя:

– Мистер Уайлс, вы в порядке?

– Конечно. В полном. Все дело в моей ошибке?

– Вы позвонили по номеру девятьсот одиннадцать, – напомнил Наполитино.

– Я хотел позвонить по номеру четыреста одиннадцать. Объяснил все Розалин Чен.

– Не объяснили, пока она не перезвонила вам.

– Я положил трубку, подумав, что соединения еще не было.

– Мистер Уайлс, вам кто-то угрожал?

– Угрожал? Да нет же. Вы спрашиваете, не приставлял ли кто дуло пистолета к моему виску, когда я разговаривал с Розалин? Ну что вы. Откуда такие мысли? Вы уж извините, я знаю, что такое случается, но не со мной.

Билли предостерег себя: ответы должны быть короткими. Длинные могут принять за нервное лопотание.

– Вы сказались больным и не пошли на работу? – спросил Наполитино.

– Да. – Билли скорчил гримасу, но не так уж драматично, поднес руку к животу. – Схватило желудок.

Он надеялся, что они унюхают, чем от него пахнет. Сам-то он улавливал запах виски. Если этот запах не укроется и от них, они могли бы подумать, что боль в животе – слабая попытка скрыть тот факт, что накануне он сильно набрался и еще не пришел в себя.

– Мистер Уайлс, здесь еще кто-нибудь живет?

– Никто. Только я. Живу один.

– Сейчас в доме кто-нибудь есть?

– Нет. Никого.

– Ни подруги, ни родственника?

– Никого. Нет даже собаки. Иногда я думаю о том, чтобы завести собаку, но на этом все и заканчивается.

Взгляд темных глаз Наполитино ничем не отличался от скальпеля.

– Сэр, если в доме какой-нибудь плохой человек…

– Нет там плохого человека, – заверил его Билли.

– Если кого-то из ваших близких держат сейчас на мушке, лучший для вас вариант – сказать мне об этом.

– Разумеется. Я это знаю. Кто не знает?

Билли мутило от жара, идущего от накаленного солнцем автомобиля. Он буквально чувствовал, как его лицо превращается в сплошной ожог. Но обоим сержантам горячий воздух не доставлял никаких неудобств.

– В состоянии стресса запуганные люди принимают неправильные решения, Билли, – поддержал коллегу Собецки.

– Господи Иисусе, я действительно показал себя полным идиотом, положив трубку после того, как набрал девятьсот одиннадцать, о чем и сказал Розалин.

– Что вы ей сказали? – спросил Наполитино.

Билли не сомневался, что в общих чертах они прекрасно знали, что он ей сказал. Сам он мог повторить разговор с Розалин слово в слово, но надеялся убедить копов, что слишком много выпил, чтобы точно помнить, каким образом попал в столь нелепое положение.

– Что бы я ей ни сказал, должно быть, это была глупость, раз уж она решила, что кто-то на меня давит. Принуждение. Это же надо. По-дурацки все вышло.

Он покачал головой, удивляясь собственной глупости, сухо рассмеялся, вновь покачал головой.

Сержанты молча наблюдали за ним.

– В доме никого нет, кроме меня. Никто сюда давно уже не приходил. Никого здесь нет, кроме меня. Я предпочитаю держаться особняком, такой уж я человек.

Он решил, что достаточно. И так слишком близко подошел к нервному лопотанию.

Если они знали о Барбаре, то знали о его образе жизни. Если не знали, Розалин наверняка ввела их в курс дела.

Он рискнул сказать им, что сюда давно уже никто не приходил. Правда это была или нет, он чувствовал, что должен указать: по образу жизни он – затворник.

Если кто-нибудь в соседских домах, расположенных ниже по склону, видел, как Ральф Коттл шел по подъездной дорожке или сидел на крыльце, а сержанты решили бы опросить соседей, – Билли поймали бы на лжи.

– Что случилось с вашим лбом? – спросил Наполитино.

До этого момента Билли и думать забыл о ранках от рыболовных крючков, но стоило сержанту задать вопрос, как во лбу запульсировала тупая боль.

Глава 29

– Разве это не повязка? – настаивал сержант Наполитино.

Хотя густые волосы Билли и падали на лоб, они не могли полностью скрыть марлевую салфетку и липкую ленту.

– Несчастный случай с циркулярной пилой, – ответил Билли, приятно удивившись, с какой легкостью нашелся с ответом.

– Похоже, что-то серьезное, – вставил сержант Собецки.

– Нет. Пустяки. В гараже у меня столярная мастерская. В доме все работы по дереву я делаю сам. Вчера вечером я там что-то мастерил, мне потребовалось распилить доску, а в ней попался сучок. Пила сучок размолотила, и несколько щепочек отскочили мне в лоб.

– Так можно потерять глаз, – обеспокоился Собецки.

– Я был в защитных очках. В столярной мастерской я всегда работаю в защитных очках.

– Вы съездили к врачу? – спросил Наполитино.

– Нет. Не было никакой необходимости. Занозы я вытащил пинцетом. Черт, повязка мне потребовалась только потому, что я причинил себе больше вреда, вытаскивая занозы пинцетом. Иной раз только загонял их глубже.

– Так можно занести инфекцию.

– Я промыл ранки спиртом, потом перекисью водорода, намазал неоспорином. Все будет нормально. Такое, знаете ли, случается.

Билли видел, что его объяснения их устроили. По его тону не чувствовалось, что кто-то каким-то образом вынуждает его так говорить, не чувствовалось, что он решает какую-то проблему жизни и смерти.

Солнце напоминало топку, жар, идущий от автомобиля, буквально поджаривал его, но он держался спокойно и уверенно. И когда допрос стал более агрессивным, не сразу уловил перемену.

– Мистер Уайлс, – спросил Наполитино, – а зачем вы звонили в справочную?

– Я – что?

– После того как вы ошибочно набрали девятьсот одиннадцать и положили трубку, вы позвонили в справочную, как и собирались?

– Нет, я с минуту сидел и думал, что же я наделал.

– Вы целую минуту сидели и думали о том, что случайно набрали номер девятьсот одиннадцать?

– Ну, может, не целую минуту. Не знаю, сколько я сидел. Главное, не хотел вновь допустить ту же ошибку. Неважно себя чувствовал. Я же говорил, прихватило живот. А потом позвонила Розалин.

– Она перезвонила вам до того, как вы набрали четыреста одиннадцать?

– Совершенно верно.

– И после разговора с оператором, принимающим звонки по номеру девятьсот одиннадцать…

– Розалин.

– Да. После разговора с ней вы позвонили по номеру четыреста одиннадцать?

Звонки по номеру 411 были платные. Телефонная компания потом присылала отдельный счет. Если бы он позвонил по этому номеру, в телефонной компании осталась бы соответствующая информация.

– Нет, – ответил Билли. – Я почувствовал себя таким идиотом. И понял, что нужно выпить.

Фраза о выпивке легко и непринужденно слетела с языка, словно он и не пытался убедить их в том, что принял на грудь лишнее. Даже для него собственные слова прозвучали убедительно.

– И какой телефонный номер вы хотели узнать в справочной? – спросил Наполитино.

Вот тут Билли осознал, что вопросы копов более не связаны с его благополучием и безопасностью. В голосе Наполитино явственно чувствовалась неприязнь.

Билли спросил себя, стоит ли ему открыто признать, что изменение настроя копов для него не тайна, и спросить, чем это вызвано. Ему не хотелось, чтобы копы видели в нем виновного.

– Стива. Мне требовался телефонный номер Стива Зиллиса.

– Он…

– Он – бармен в таверне.

– Подменяет вас, когда вы болеете? – спросил Наполитино.

– Нет. Он работает во вторую смену. А в чем дело?

– Зачем вы хотели позвонить ему?

– Хотел предупредить, что я сегодня не вышел на работу, так что ему первым делом придется наводить за стойкой порядок, потому что Джекки сегодня работает один.

– Джекки? – переспросил Наполитино.

– Джекки О’Хара. Хозяин таверны. Он меня подменяет. С аккуратностью у него не очень. Все проливает, бутылки не ставит на место, так что бармену второй смены нужно как минимум пятнадцать минут, чтобы подготовиться к нормальной работе.

Всякий раз, когда Билли давал обстоятельный ответ, он чувствовал, как в голос проникает дрожь. И не думал, что это игра воображения. Не сомневался, что сержанты тоже слышали эту дрожь.

Может, у всех так звучал голос после продолжительного общения с копами. Может, ничего удивительного в этом и не было. Обычное дело.

А вот активная жестикуляция не была обычным делом, особенно для Билли. По ходу своих обстоятельных ответов он очень уж размахивал руками, не мог взять их под контроль.

В итоге, как бы невзначай, он сунул руки в карманы брюк. В каждом кармане обнаружил по три патрона калибра 0,38 дюйма.

– Так вы хотели предупредить Стива Зиллиса о том, чтобы он готовился наводить порядок за стойкой, – уточнил Наполитино.

– Совершенно верно.

– Вы не знаете телефонного номера мистера Зиллиса.

– Мне нет необходимости часто ему звонить.

Они еще не вышли на стадию допроса, но достаточно быстро к ней приближались. Невинные вопросы и ответы закончились.

Билли не понимал, чем это вызвано, разве что его ответы и поведение чем-то показались копам подозрительными.

– Разве телефона мистера Зиллиса нет в справочнике?

– Полагаю, что есть, но иногда проще набрать четыреста одиннадцать.

– Если только при этом четверка не становится девяткой, – заметил Наполитино.

Билли решил, что лучше промолчать, чем вновь называть себя идиотом, как он делал ранее.

Если бы их подозрительность возросла и они решили обыскать его, то нашли бы патроны, даже похлопав по карманам.

И ему оставалось только гадать, сможет ли он придумать убедительную ложь, объясняющую, с какой стати у него в карманах патроны. Пока в голову ничего путного не приходило.

Но он не мог поверить, что до этого дойдет. Сержанты приехали сюда, опасаясь, что ему может грозить опасность. Если следовало лишь убедить их, что у него все хорошо, они, конечно, уже уехали бы.

Что-то из сказанного им (или не сказанного) заставило их засомневаться в его искренности. Так что теперь ему нужно найти правильные слова, магические слова, и сержанты уедут.

Здесь и теперь он вновь столкнулся с ограниченностью словарного запаса.

И хотя реальность изменения отношения Наполитино вроде бы сомнений не вызывала, какая-то часть Билли утверждала, что все это выдумки, плод разыгравшегося воображения. В стремлении скрыть собственную озабоченность он утратил адекватность восприятия, где-то стал параноиком.

Он дал себе совет не суетиться. Не дергаться.

– Мистер Уайлс, вы абсолютно уверены, что именно вы набирали номер девятьсот одиннадцать?

Хотя Билли хорошо расслышал вопрос, его смысл тем не менее остался ему непонятен. Он не мог взять в толк, что стоит за этим вопросом, и, учитывая все то, что он им рассказал, Билли не знал, какого ждут от него ответа.

– Возможно ли, что кто-то другой, находящийся в вашем доме, набрал номер девятьсот одиннадцать? – гнул свое Наполитино.

На мгновение Билли подумал, что они знали о выродке, но потом понял. Все понял.

Вопрос сержанта Наполитино укладывался в стандартную полицейскую логику. Он хотел узнать у Билли следующее: «Мистер Уайлс, вы угрозами держите в доме женщину, а когда ей удалось освободиться на несколько мгновений и она успела набрать 911, вы вырвали трубку у нее из руки и бросили на рычаг в надежде, что соединения не было?»

Однако, чтобы задать столь прямой вопрос, Наполитино сначала пришлось бы сообщить Билли о его конституционном праве молчать и отвечать на дальнейшие вопросы в присутствии адвоката.

Билли Уайлс стал подозреваемым.

Уже стоял на краю пропасти.

Никогда раньше Билли не приходилось столь лихорадочно перебирать варианты, рассматривая все за и против, отдавая себе отчет в том, что каждая секунда промедления с ответом усугубляет его вину.

К счастью, ему не пришлось имитировать изумление. Челюсть отвисла сама по себе.

Не доверяя своей способности убедительно изобразить злость или даже негодование, Билли вместо этого сыграл искреннее удивление: господи, вы же не думаете?… Вы думаете, что я… Святой Боже. Да я последний из тех, кого можно принять за Ганнибала Лектера.

Наполитино ничего не сказал.

Как и Собецки.

Но они оба пристально смотрели на него.

– Разумеется, вы должны рассматривать такую возможность, – пожал плечами Билли. – Я понимаю. Да. Все правильно. Пройдите в дом, если хотите. Посмотрите сами.

– Мистер Уайлс, вы предлагаете нам обыскать ваш дом на тот случай, что там могут быть посторонние или кто-то еще?

Его пальцы сжимали патроны, а перед мысленным взором возник труп Коттла, едва различимый в нише между тумбами стола.

– Ищите, кого хотите, – весело ответил он, словно теперь до него окончательно дошло, что требуется копам. – Валяйте.

– Мистер Уайлс, я не прошу у вас разрешения обыскать ваш дом. Вы это понимаете?

– Конечно. Сам знаю. Все нормально. Прошу в дом.

Если копов приглашали зайти, любые вещественные улики, найденные ими, могли представляться в суд. Если они входили без приглашения, без ордера на обыск, только на основании подозрений, что в доме находится человек, которому грозит опасность, суд отмел бы такие улики.

Сержанты могли оценить добровольное желание Билли сотрудничать с полицией как признак невиновности.

Он настолько расслабился, что вытащил руки из карманов.

Если он настолько открыт, расслаблен, готов всячески им помогать, они могли решить, что ему нечего скрывать. Могли даже уехать, не обыскав дом.

Наполитино глянул на Собецки, тот кивнул.

– Мистер Уайлс, раз уж вы считаете, что будет лучше, если я загляну в дом, тогда я быстренько пройдусь по нему.

Сержант Наполитино обошел патрульную машину спереди и направился к крыльцу, оставив Билли с Собецки.

Глава 30

Кто-то сказал, возможно Шекспир, возможно О. Джи Симпсон[32], что вина проявляет себя из страха проявиться. Билли не мог точно вспомнить, кто так точно облек эту мысль в слова, но теперь остро чувствовал на себе истинность этого афоризма.

Сержант Наполитино тем временем поднялся по лестнице. На крыльце переступил через плоскую бутылку и все уменьшающуюся лужицу виски.

– Чистый Джо Фрайди[33].

– Извините?

– Это я про Винса. Очень обстоятельный. Глаза бесстрастные, лицо каменное, но на самом деле он не так суров, как может показаться с первого взгляда.

Сообщив имя Наполитино, Собецки, похоже, показывал Билли, что тот снова пользуется полным его доверием.

Но Билли, остро чувствуя обман и попытки манипулирования, подозревал, что доверием к нему сержанта обольщаться не стоит, оно столь же истинное, как заверения паука в том, что он встретит залетевшую в его паутину муху как родную сестру.

Винс Наполитино уже исчез в дверном проеме.

– Винс по-прежнему слишком хорошо помнит все то, чему его учили в академии. Когда он немного пообтешется, уже не будет так сильно напирать.

– Он лишь выполняет свою работу, – ответил Билли. – Я понимаю. Это нормально.

Собецки остался на подъездной дорожке, потому что все-таки подозревал Билли в совершении какого-то преступления. Иначе оба помощника шерифа отправились бы обыскивать дом. Сержант Собецки остался рядом с Билли, чтобы схватить его, если бы тот бросился бежать.

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормально, – ответил Билли. – Мне очень жаль, что я доставил вам столько хлопот.

– Я про твой желудок.

– Не знаю. Наверное, съел что-то не то.

– От чего у тебя не может болеть живот, так это от чили Бена Вернона, – заметил Собецки. – Его соус такой вкусный, что может вылечить любую известную науке болезнь.

Понимая, что невиновный человек, которому нечего бояться, не будет озабоченно смотреть на дом, ожидая, когда же Наполитино закончит обыск, Билли повернулся к дому спиной, принялся разглядывать долину, виноградники, залитые золотым солнечным светом, далекие горы, кутающиеся в синей дымке.

– А вот от краба такое возможно, – продолжил Собецки.

– Что?

– Краб, креветки, омары, если они чуть несвежие, могут устроить в животе целую революцию.

– Вчера я ел лазанью.

– Ну, от нее-то не отравишься.

– Я готовил ее сам. Может, она и стухла. – Билли старался поддерживать беседу.

– Давай же, Винс. – В голосе сержанта послышались нотки нетерпения. – Я знаю, ты парень дотошный. Мне-то ты ничего не должен доказывать. – Он повернулся к Билли. – Чердак в доме есть?

– Да.

Сержант вздохнул:

– Он захочет обследовать и чердак.

С запада прилетела стайка птиц, спикировала к самой земле, чуть поднялась, снова спикировала. Это были дятлы, которые обычно в такую жару предпочитали укрываться от солнца в листве.

– Ты на них охотишься? – спросил Собецки, предлагая Билли мятные пастилки.

Мгновение Билли недоуменно смотрел на пастилки. Потом вдруг осознал, что руки у него снова в карманах и пальцы перебирают патроны.

Он вытащил руки из карманов:

– Боюсь, мне сейчас не до охоты, – и взял пастилку.

– Как я понимаю, это случайность, – заметил Собецки. – Ты же постоянно имеешь дело со спиртным.

– Вообще-то, я почти не пью. – Билли посасывал пастилку. – Я сегодня проснулся в три часа ночи, в голову полезли всякие мысли, я начал волноваться о том, чего все равно не могу изменить, решил, что стаканчик-другой позволит расслабиться.

– У нас у всех бывают такие ночи. Я называю их «тоскливая тоска». Спиртным тут не поможешь. Лучшее средство от бессонницы – кружка горячего шоколада, но с «тоскливой тоской» даже шоколаду не справиться.

– Выпивка настроения не улучшила, но позволила скоротать ночь. Потом и утро.

– Ты держишься молодцом.

– Правда.

– Нет ощущения, что ты набрался.

– Я и не набрался. Последние несколько часов пью по чуть-чуть, чтобы избежать похмелья.

– Это верное средство?

– Одно из них.

С сержантом Собецки разговор складывался легко. Пожалуй, слишком легко.

Дятлы летели к ним, затем резко повернули, потом снова сменили направление, тридцать или сорок особей, словно объединенных единым разумом.

– От них одни хлопоты. – Сержант Собецки смотрел на птиц.

И действительно, дятлы отдавали предпочтение не деревьям, а домам, конюшням, церквям округа Напа. Твердыми клювами долбили карнизы, архитравы, свесы крыш, угловые доски.

– Мой дом они не трогают, – сказал Билли. – Это же кедр.

Многие люди полагали разрушительную работу дятлов искусством и не меняли поврежденные деревянные части, пока они не начинали гнить.

– Они не любят кедр? – спросил Собецки.

– Не знаю. Но мой точно не любят.

В пробитые дырки дятел часто закладывает желуди, особенно в верхней части зданий, которые хорошо прогреваются солнцем. Через несколько дней птица возвращается, чтобы послушать желуди. Услышав в желуде шум, дятел разбивает его, чтобы добраться до поселившихся в нем личинок насекомых.

Такая вот неприкосновенность жилища.

Дятлы и сержанты всегда выполняют свою работу.

Медленно, безжалостно, они ее выполняют.

– Не такой уж у меня большой дом. – Билли тоже позволил себе проявить некоторое нетерпение, на которое, по его разумению, имел право невинный человек.

Наконец сержант Наполитино появился, но не из парадной двери, а из-за южного угла дома. Именно этот угол огибала подъездная дорожка, заканчивающаяся у отдельно стоящего гаража.

Рука сержанта не лежала на рукоятке пистолета. Билли счел, что это хороший признак.

Словно испуганные Наполитино, птицы унеслись вдаль.

– У вас отличная столярная мастерская, – сказал он Билли. – С таким оборудованием вы можете делать что угодно.

В голосе сержанта явственно чувствовался намек на то, что имеющееся в мастерской оборудование позволяло, скажем, расчленять тела.

Наполитино оглядел долину:

– И вид тут превосходный.

– Красиво, – согласился Билли.

– Это рай.

– Точно, – кивнул Билли.

– Я удивлен, что все окна закрыты жалюзи.

Билли слишком рано расслабился. Поторопился с ответом:

– Когда так жарко, я их опускаю. Солнце.

– Даже на тех окнах, куда лучи не попадают.

– В такой яркий день успокаивающий полумрак помогает в борьбе с головной болью от выпитого виски.

– Он все утро пьет по чуть-чуть, – вставил сержант Собецки, – чтобы окончательно протрезветь и избежать похмелья.

– Верное средство? – спросил Наполитино.

– Одно из них.

– Там уютно и прохладно.

– Прохлада тоже помогает, – подтвердил Билли.

– Розалин сказала, что у вас сломался кондиционер.

Билли забыл про эту маленькую ложь, крохотную часть сплетенной им огромной паутины лжи.

– Он отключается на несколько часов, потом вдруг включается, чтобы отключиться снова. Не знаю, в чем дело, может, что-то с компрессором.

– Завтра обещают еще более жаркий день. – Наполитино все смотрел на долину. – Лучше вызвать мастера, если у них все не расписано до Рождества.

– Чуть позже я сам посмотрю, что с ним не так, – ответил Билли. – В бытовой технике я разбираюсь.

– Только не лезьте туда, пока не протрезвеете.

– Не буду. Подожду.

– И отключите его от электросети.

– Сначала я приготовлю себе что-нибудь из еды. Это поможет. И желудку, возможно, тоже.

Наполитино наконец-то посмотрел на Билли:

– Извините, что продержали вас так долго на солнце, учитывая вашу головную боль и все такое.

– Виноват только я, – ответил Билли. – Вы всего лишь выполняете свою работу. Я уже шесть раз сказал, какой я идиот. Очень сожалею, что отнял у вас время.

– Мы здесь для того, чтобы «служить и защищать». – Наполитино сухо улыбнулся. – Как и написано на дверце этого автомобиля.

– Мне больше понравилась бы другая надпись: «Лучшие помощники шерифа, которых могут купить деньги налогоплательщика». – Эти слова сержанта Собецки заставили Билли рассмеяться, тогда как Наполитино сердито глянул на него. – Билли, может, тебе пора перестать пить по чуть-чуть и переключиться на еду?

Билли кивнул:

– Вы правы.

Идя к дому, он спиной чувствовал их взгляды. Ни разу не оглянулся.

Какое-то время его сердце билось относительно спокойно. Теперь вновь забухало.

Он не мог поверить в свою удачу. Боялся, что в последний момент она его подведет.

На крыльце он взял часы с ограждения, надел на руку.

Наклонился, чтобы поднять плоскую бутылку. Крышки не увидел. То ли упала с крыльца, то ли закатилась под одно из кресел-качалок.

Три крекера, оставшиеся на столе около его кресла, бросил в пустую жестянку, где недавно лежал револьвер калибра 0,38 дюйма. Взял стакан с колой.

Ожидал услышать, как завелись двигатели патрульных машин, но они не завелись.

По-прежнему не оглядываясь, Билли унес в дом стакан, жестянку и бутылку. Закрыл дверь, привалился к ней спиной.

Снаружи царила тишина, двигатели молчали.

Глава 31

Внезапно Билли осенило: пока он будет стоять привалившись спиной к двери, сержанты Наполитино и Собецки никуда не уедут.

Держа ухо востро, он прошел на кухню. Бросил жестянку из-под крекеров «Риц» в мусорное ведро.

Прислушиваясь, вылил последнюю унцию из бутылки «Сигрэма» в раковину, смыл виски колой из стакана. Бутылку тоже бросил в мусорное ведро, стакан поставил в посудомоечную машину.

Двигатели все не заводились, разжигая его любопытство.

Окна с закрытыми жалюзи вызвали у него приступ клаустрофобии. Возможно, из-за наличия трупа внутреннее пространство дома начало сжиматься, уменьшаясь до размеров гроба.

Он прошел в гостиную, искушаемый желанием поднять жалюзи на одном из окон, на всех окнах. Но не поднял. Сержанты могли подумать, что он поднял жалюзи, чтобы наблюдать за ними, то есть их присутствие чем-то ему мешало.

Из любопытства он все-таки отогнул одну из пластинок. Но подъездная дорожка в поле зрения не попала.

Билли перешел к другому окну, снова отогнул пластинку и увидел, что оба копа стоят у автомобиля Наполитино, где он их и оставил. Ни один не смотрел на дом.

Они о чем-то разговаривали и определенно обсуждали не баскетбол.

Билли задался вопросом: а не искал ли Наполитино в столярной мастерской наполовину распиленную доску с дыркой из-под сучка? Найти-то ее сержант не мог, потому что такой доски не существовало.

Когда Собецки повернул голову к дому, Билли отпустил пластинку жалюзи в надежде, что сержант ничего не заметит.

До их отъезда ему не оставалось ничего другого, как волноваться. Все его раздражало, а тут еще возникла дикая мысль, что тела Ральфа уже нет в нише под письменным столом, куда он затолкал труп.

Чтобы утащить покойника, убийца проник в дом, когда оба копа разговаривали с Билли на подъездной дорожке, до того как он сам вернулся домой. Выродок уже доказал свою смелость, но утащить труп… это уже отдавало авантюризмом.

Однако, если трупа нет, ему придется его найти. Он не мог допустить, чтобы этот труп объявился в самом неожиданном месте и в самый неподходящий момент.

Билли вытащил револьвер калибра 0,38 дюйма из-под диванной подушки.

Откинул цилиндр, убедился, что все патроны в гнездах, сказал себе, что это здоровая подозрительность, а не признак паранойи.

С напряженными, как натянутые струны, нервами вышел в коридор, направился к кабинету. Тревога нарастала с каждым шагом.

В кабинете откатил стул.

Скрюченный, в мешковатом, мятом костюме, Ральф Коттл напоминал сердцевину грецкого ореха, еще не вытащенную из скорлупы.

Несколькими минутами ранее Билли и представить себе не мог, какое он испытает облегчение, обнаружив в своем доме труп.

Он подозревал, что на теле найдется несколько мелких улик, которые тем не менее однозначно свяжут его с Коттлом. Даже если бы он тщательно обыскал труп, едва ли ему удалось бы обнаружить их все.

Тело следовало уничтожить или похоронить там, где его никто не смог бы найти. Билли еще не решил, как избавиться от покойника, но, даже если ему и удалось бы решить эту проблему, он понимал, что на этом его трудности не закончатся.

Обнаружив труп, Билли одновременно увидел и включенный компьютер. Он загрузил дискету, найденную между ладонями Коттла, но прежде, чем успел ознакомиться с ее содержимым, позвонила Розалин Чен, чтобы узнать, по какому поводу он набрал номер 911.

Билли снова подкатил стул к столу. Сел перед компьютером, сунув ноги под стул, подальше от трупа.

Дискета содержала три документа. Первый назывался «ПОЧЕМУ», без вопросительного знака.

Открыв документ, Билли обнаружил только одну фразу:

«Потому что я тоже ловец человеков».

Билли прочитал ее трижды. Не знал, как ее истолковать, но ранки на лбу вспыхнули болью.

Религиозный смысл фразы он узнал. Христа тоже называли ловцом человеков[34].

Проще всего было предположить, что убийца – религиозный фанатик, которому Божественные голоса велели убивать, убивать и убивать, но простые объяснения обычно оказываются ошибочными. И тут, скорее всего, требовался более глубокий анализ.

А кроме того, выродок блестяще нагнетал напряжение, вселял в жертву неуверенность, окутывал туманом таинственности. И определенно предпочитал окольное прямому.

ПОЧЕМУ

«Потому что я тоже ловец человеков».

Истинное, полное значение этой фразы могло остаться тайной и после сотого прочтения, а у Билли не было времени для ее анализа.

Второй документ назывался «КАК». И оказался не менее загадочным, чем первый:

«Жестокость, насилие, смерть.

Движение, скорость, воздействие.

Плоть, кровь, кость».

Пусть без соблюдения рифмы и размера, эти три строки казались частью стихотворения. А в такой вот невразумительной поэзии значение обычно не лежит на поверхности.

У Билли создалось ощущение, что эти три строки – ответы и если бы он узнал вопросы, то по ним смог бы установить и убийцу.

Являлось ли это ощущение интуицией или заблуждением, сейчас у Билли не было времени разобраться с этим. Следовало избавиться от трупа Лэнни, так же как от трупа Коттла. Билли не удивился бы, если, посмотрев на часы, увидел, что часовая и минутная стрелки вращаются со скоростью секундной.

Третий документ на дискете назывался «КОГДА», и, когда Билли открыл его, мертвец из ниши схватил его за ступню.

Если бы Билли удалось выдохнуть, он бы закричал. Но к тому времени, когда воздух смог вырваться из перехваченного ужасом горла, он уже понял, что объяснение случившемуся не столь уж сверхъестественное.

Мертвец не хватал Билли за ногу. Это он сам, забывшись, выдвинул ногу вперед, и она уперлась в труп. Билли вновь убрал ногу под сиденье.

Документ «КОГДА», открывшись на экране, не потребовал столь глубоких раздумий, как документы «ПОЧЕМУ» и «КАК».

«Мое последнее убийство – в полночь четверга.

Твое самоубийство – вскоре после этого».

_{Глава 32}

«Мое последнее убийство – в полночь четверга.

Твое самоубийство – вскоре после этого».

Билли Уайлс посмотрел на часы. Несколько минут после полудня, среда.

Если у выродка слова не разойдутся с делом, это «представление», или что-то другое, как ни назови, закончится через тридцать шесть часов. Ад – это вечность, но любой ад на земле имел временны́е пределы.

Слово «последнее» не означало, что речь шла только об одном убийстве. За прошедшие сутки с половиной выродок убил троих, и оставшиеся «до занавеса» часы могли оказаться не менее урожайными на трупы.

«Жестокость, насилие, смерть. Движение, скорость, воздействие. Плоть, кровь, кость».

Из девяти слов второго документа одно, по мнению Билли, наиболее точно отражало сложившуюся ситуацию. «Скорость».

«Движение» началось, когда первая записка появилась на ветровом стекле «эксплорера». «Воздействие» пришло бы с последним убийством, которое тем самым, по замыслу выродка, заставило бы Билли задуматься о самоубийстве.

А пока, с нарастающей скоростью, Билли будут подкидывать все новые и новые проблемы, чтобы вывести его из равновесия. Слово «скорость» обещало, что раньше были цветочки, а ягодки ждут его впереди.

Самоубийство – смертный грех, но Билли знал, что он – полый человек, в чем-то слабак, с недостатками. В данный момент он бы не пошел на самоуничтожение; но разбить можно и сердце, и душу.

Ему не составило труда представить себе, что может подвигнуть его на самоубийство. Собственно, он и так это знал.

Сама смерть Барбары Мандель не заставила бы его покончить с собой. За почти четыре года он подготовил себя к тому, что она в любой момент может покинуть этот мир. Он мог представить себе жизнь без надежды на ее выздоровление.

Но вот ее насильственная смерть вызвала бы стресс, перед которым разум Билли не смог бы устоять. В коме она не почувствовала бы боли, которую причинил бы ей убийца. Тем не менее само предположение о том, что ей причинили боль, надругались над ее телом… такого кошмара Билли бы не вынес.

«Этот человек забивал молодых учительниц до смерти и „срезал“ женские лица».

Более того, если выродок подстроил все так, что выходило, будто Билли сам убил не только Гизель Уинслоу, Лэнни и Ральфа Коттла, но и Барбару, тогда Билли не хотел бы на долгие месяцы стать героем средств массовой информации, как при подготовке судебного процесса, так и на нем самом, а потом жить под подозрением, даже если суд его оправдает.

Выродок убивал из удовольствия, но при этом имел некую цель и планомерно к ней приближался. И какой бы ни была эта цель, план состоял в том, чтобы убедить полицию в виновности Билли: все убийства, начиная с Гизель Уинслоу и заканчивая Барбарой, которой, возможно, предстояло умереть в ее постели в «Шепчущихся соснах», – на его совести. Тем самым выродок выходил сухим из воды, а Билли становился серийным убийцей, действующим на территории округа.

А поскольку в изощренности ума убийцы сомнений не было, по всему выходило, что полиция проглотит эту версию, как ложку ванильного мороженого. В конце концов, с их точки зрения, у Билли был веский мотив для того, чтобы отправить Барбару в мир иной.

Все медицинские расходы оплачивались инвестиционным доходом, который приносили семь миллионов долларов, положенные в доверительный фонд корпорацией, ответственной за то, что Барбара впала в кому. Билли был главным из трех попечителей, управлявших фондом.

Если бы Барбара умерла, не выйдя из комы, Билли стал бы единственным наследником ее состояния.

Он не хотел этих денег, ни единого цента, не взял бы их, даже если бы они достались ему. В случае смерти Барбары он собирался отдать эти миллионы благотворительным организациям.

Никто, разумеется, не поверил бы, что у него были такие намерения.

Особенно после того, как выродок подставил бы его под удар, чем, собственно, он сейчас и занимался.

Об этих намерениях, безусловно, говорил звонок по номеру 911. Звонок привлек к Билли внимание управления шерифа, с тем чтобы там о нем помнили… и гадали, а почему все-таки по этому номеру позвонили из дома Билли.

Теперь Билли свел все три документа воедино и распечатал на листе бумаги:

«Потому что я тоже ловец человеков.

Жестокость, насилие, смерть.

Движение, скорость, воздействие.

Плоть, кровь, кость.

Мое последнее убийство – в полночь четверга.

Твое самоубийство – вскоре после этого».

Ножницами Билли аккуратно вырезал бумажный прямоугольник с текстом, намереваясь сложить его и убрать в бумажник, чтобы он всегда был под рукой.

Покончив с этим, Билли вдруг понял, что бумага – та самая, на которой он получал записки. Если документы на дискете, вложенной в руки Коттла, набирали на этом компьютере, возможно, что и четыре первые записки готовились здесь же.

Закрыв «Ворд», он снова вошел в программу. Вывел на экран директорию.

Список документов был коротким. Он пользовался этой программой, только когда писал. Узнал ключевые слова в названиях единственного романа и тех рассказов, которые так и не закончил. Только один документ был ему незнаком: «СМЕРТЬ».

Загрузив его, Билли нашел текст первых четырех записок от выродка.

Задумался, вспоминая процедуры. Наконец нажал соответствующие клавиши, чтобы узнать дату составления документа. Оказалось, что с документом начали работать в 10:09 утра в прошлую пятницу.

В тот день Билли уехал на работу на пятнадцать минут раньше, чем обычно. Собирался заглянуть на почту, чтобы отправить некоторые счета.

Первые две записки, оставленные на ветровом стекле, третья, приклеенная к рулевой колонке «эксплорера» так, что он не смог вставить ключ в замок зажигания, даже та, которую он обнаружил у себя на холодильнике этим утром, были составлены и распечатаны на этом компьютере более чем за три дня до того, как он получил первую записку, до того, как вечером в понедельник начался весь этот кошмар.

Если бы Лэнни не уничтожил первые две записки, чтобы спасти свою работу, если бы Билли отнес их в полицию в качестве вещественных доказательств, рано или поздно копы проверили бы этот компьютер. И пришли бы к безусловному выводу, что Билли сам и сочинил их.

Выродок застраховался на все случаи жизни. Не упускал ни единой мелочи. И не сомневался в том, что «представление» будет играться по его сценарию.

Билли стер документ под названием «СМЕРТЬ», который все еще мог использоваться против него, в зависимости от того, как развернутся события.

Он подозревал, что документ, убранный из директории-папки, тем не менее остается на жестком диске. И потому отметил, что должен под каким-то благовидным предлогом спросить об этом у кого-нибудь из специалистов по компьютерам.

Выключив компьютер, Билли вдруг понял, что так и не услышал, как завелись двигатели патрульных машин.

Глава 33

Отодвинув полоску жалюзи на окне в кабинете, Билли увидел, что залитая солнечным светом подъездная дорожка пуста. Документы на дискете так захватили его, что он не услышал, как сержанты завели двигатели своих автомобилей и уехали.

Он ожидал, что дискета станет еще одной запиской: опять ему предложат выбирать между двумя невинными жертвами, а на решение отведут еще меньше времени.

Он не сомневался, что вскоре последует очередное убийство, но пока мог заниматься другими, срочными делами. Благо накопилось их предостаточно.

Билли сходил в гараж и вернулся с мотком веревки и полотнищем полиуретановой пленки, одним из тех, которыми накрывал мебель, когда весной делал косметический ремонт. Расстелил полотнище на полу кабинета.

Не без труда извлек тело Коттла из ниши между тумбами письменного стола, перетащил из-за стола на расстеленную на полу пленку, уложил.

Его мутило от перспективы обыскать карманы покойника, но он это сделал.

Билли не собирался искать улики, которые могли бы изобличить его. Если выродок и оставил их, то наверняка не в карманах, так что Билли едва ли смог бы найти их все.

А кроме того, он намеревался переправить труп в такое место, где его никогда не смогли бы обнаружить. По этой причине он не волновался из-за того, что на пластиковом полотнище останутся отпечатки его пальцев.

В пиджаке были два внутренних кармана. В одном Коттл держал плоскую бутылку виски, часть содержимого которой разлил на крыльце. Из второго Билли вытащил точно такую бутылку рома и тут же вернул ее на место.

В двух наружных карманах пиджака обнаружились сигареты, дешевая газовая зажигалка и упаковка «Лайфсэйверса»[35].

В передних карманах брюк лежали монеты, всего шестьдесят семь центов, колода игральных карт и пластмассовый свисток в виде канарейки.

В бумажнике Коттла Билли нашел шесть однодолларовых банкнот, пятерку и четырнадцать десяток. Последние, должно быть, он получил от выродка.

«По десять долларов за каждый год вашей невиновности, мистер Уайлс».

По натуре бережливому Билли не хотелось хоронить деньги с трупом. Он подумал о том, чтобы бросить их в ящик для пожертвований в церкви, рядом с которой припарковался (и подвергся нападению) прошлой ночью.

Брезгливость взяла верх над бережливостью. Мертвых фараонов отправляли на другую сторону с солью, зерном, вином, золотом и умерщвленными слугами, вот и Ральф Коттл имел право пересечь Стикс с деньгами на карманные расходы.

Среди прочих вещей, найденных в бумажнике, Билли заинтересовали две. Во-первых, потрепанная и помятая фотография молодого Коттла. Симпатичного, разительно отличающегося от сломленного жизнью человека, каким он предстал перед Билли. Рядом с ним стояла очаровательная молодая женщина. Они улыбались. Выглядели счастливыми.

Во-вторых, членская карточка Американского общества скептиков, датированная 1983 годом. В карточке значилось: «РАЛЬФ ТУРМАН КОТТЛ, ЧЛЕН ОБЩЕСТВА СКЕПТИКОВ С 1978 г.».

Билли оставил фотографию и членскую карточку, а все остальное вернул в бумажник.

Закатал труп в пленку. Сложил концы к середине и надежно обвязал получившийся куль веревкой.

Он ожидал, что, скрытый несколькими слоями полупрозрачного полиуретана, труп будет напоминать ковер, который упаковали в пластик, чтобы уберечь при транспортировке. Но сверток более всего напоминал труп, закатанный в пленку.

Из той же веревки Билли на одном конце соорудил петлю, взявшись за которую намеревался оттащить труп к внедорожнику.

Он не собирался избавляться от Коттла до наступления темноты. В багажном отделении «эксплорера» было аж три окошка. Внедорожники, само собой, использовались для перевозки достаточно габаритных вещей, но, если уж ты собирался перевозить труп при свете дня, следовало поискать транспортное средство с более просторным и закрытым от посторонних взглядов кузовом.

Поскольку дом начал напоминать Билли проходной двор, он выволок труп из кабинета в гостиную, где и оставил за диваном. Там его не могли увидеть ни от входной двери, ни из двери на кухню.

В кухне, над раковиной, он вымыл руки с жидким мылом обжигающе горячей водой.

Потом сделал себе сэндвич с ветчиной. Есть хотелось ужасно, хотя он и не понимал, откуда мог взяться аппетит после такого неудобоваримого дела, которое он только что закончил.

Откровенно говоря, он и представить себе не мог, что его воля к выживанию осталась такой сильной после стольких лет затворничества. И задался вопросом: а какие еще качества, хорошие и плохие, откроются в нем или проявятся вновь в ближайшие тридцать шесть часов?

«Вот та, кто помнит путь к твоей двери: от жизни ты можешь уйти, от смерти – никогда».

_{Глава 34}

Едва Билли доел сэндвич с ветчиной, зазвонил телефон.

Он решил не отвечать на звонок. Друзья звонили ему не так уж и часто, а Лэнни умер. Он знал, кто это мог быть. И не испытывал ни малейшего желания общаться с этим типом.

На двенадцатом звонке он отодвинул стул от стола.

Выродок ничего не говорил по телефону. Не хотел, чтобы Билли слышал его голос. И на этот раз только вслушивался бы в дыхание Билли.

На шестнадцатом звонке Билли поднялся из-за стола.

У этих звонков была только одна цель: запугать. Брать трубку смысла не было.

Билли стоял у телефонного аппарата, глядя на него. На двадцать шестом звонке взял трубку.

На световой панели номер не высветился.

Алёкать Билли не стал. Просто слушал.

Через несколько мгновений тишины на другом конце провода что-то щелкнуло, потом раздалось шипение. Шипение сопровождалось отрывочным треском и скрежетом: через головку воспроизведения ползла магнитная лента без записи.

Потом пошли слова, которые произносили разные голоса, как мужские, так и женские. Ни один человек не говорил больше трех слов, часто только одно.

Судя по различной громкости, выродок смонтировал свое послание из различных записей, возможно, воспользовался аудиокнигами, начитанными различными людьми.

«Я… убью… симпатичную рыжеволосую… Если ты… скажешь… отделайся от суки… я убью… ее… быстро… Если нет… она будет… долго страдать… под пыткой. У тебя… есть… одна… минута… чтобы сказать… „отделайся от суки“. Выбор… за тобой».

Вновь треск и скрежет ленты без записи.

Текст выродок составил идеально. Требовался конкретный ответ на четко поставленный вопрос, и увильнуть от ответа не было никакой возможности.

Ранее сотрудничество Билли с выродком было исключительно моральным: выбор жертвы определялся его бездействием, а в случае с Коттлом – отказом от действия.

Смерть красивой учительницы и пожилой благотворительницы одинаково трагична, если только ты не расположен к молодым и равнодушен к старым. Тогда принятие решения приводило точно к такой же трагедии, как и бездействие.

Когда возможными жертвами могли стать неженатый мужчина, «исчезновения которого мир не заметит», и мать двоих детей, смерть матери являла собой куда большую трагедию. В этом случае ситуация конструировалась так, что Билли, не обратившись в полицию, обеспечивал выживание матери. Выродок как бы вознаграждал его бездействие и играл на слабостях.

Теперь ему снова предлагалось выбрать из двух зол меньшее, и таким образом он становился сообщником выродка. На этот раз бездействие не поощрялось. Промолчав, он приговаривал рыжеволосую женщину к пыткам, долгой и мучительной смерти. Ответив, он обеспечивал ей легкую смерть.

Спасти женщину он не мог.

В любом случае исход был фатальным.

Но одна смерть отличалась от другой.

Ползущая через головку воспроизведения пленка разродилась еще двумя словами: «…тридцать секунд…»

Билли чувствовал, что не может дышать, но дышал. Чувствовал, что задохнется, если попытается сглотнуть слюну, но не задохнулся.

«…пятнадцать секунд…»

Во рту у него пересохло. Язык распух. Он не верил, что сможет заговорить, но сказал: «Отделайся от суки».

Выродок положил трубку. Билли последовал его примеру.

Если бы он ожидал, что выродок войдет с ним в контакт по телефону, он бы позаботился о том, чтобы записать разговор. Теперь говорить об этом не стоило.

Эта запись не убедила бы копов, пока они не нашли бы тело рыжеволосой. А если тело будет найдено, скорее всего, найдутся и улики, которые свяжут смерть женщины с Билли.

Кондиционер работал хорошо, но воздух кухни, казалось, сгустился, застревал в горле, вязкой жидкостью растекался по легким.

«Отделайся от суки».

Билли не помнил, как вышел из дома. В какой-то момент понял, что спускается по лестнице с заднего крыльца. Не мог сказать, куда идет.

Сел на ступеньках.

Оглядел небо, деревья, двор.

Посмотрел на свои руки. Не узнал их.

_{Глава 35}

Прежде чем уехать из города, он покружил по улицам, но слежки не обнаружил.

Поскольку буррито[36] с трупом в багажном отделении не было, Билли мог позволить себе чуть ли не всю дорогу ехать с превышением скорости. Направлялся он в южную часть округа. Горячий ветер врывался в разбитое окно, когда он въехал в город Напа в 1:52 пополудни.

Напа – милый, живописный городок, который стал таким сам по себе, без помощи политиков или корпораций, задавшихся целью превратить его в тематический парк на манер Диснейленда, как это случилось со многими другими калифорнийскими городками.

Юридическая фирма Гарри Аваркяна, адвоката Билли, находилась в центральной части города, неподалеку от здания суда, на улице, вдоль которой росли старые оливы. Он ждал Билли и приветствовал его медвежьим объятием.

Лет пятидесяти с небольшим, высокий, крепкого сложения, с подвижным лицом и быстрой улыбкой, Гарри выглядел как главный герой ролика, рекламирующего какой-нибудь чудодейственный способ восстановления волосяного покрова. Помимо жестких черных волос, таких густых, что, казалось, требовали каждодневного внимания парикмахера, у него были большие моржовые усы, а тыльные стороны ладоней его здоровенных рук так заросли, что он, похоже, не замерз бы зимой даже без одежды.

Работал Гарри за антикварным столом, мало напоминающим письменный, и, когда он сел за него, а Билли – напротив, создалось впечатление, что встретились не адвокат и клиент, а два деловых партнера.

После вступительных реплик о здоровье и жалоб на жару Гарри спросил:

– Так что это за важный вопрос, который ты не мог обсудить по телефону?

– Обсудить я мог, – солгал Билли, зато продолжил правдой: – Но мне все равно нужно было приехать сюда по другим делам, вот я и решил повидаться с тобой и спросить о том, что меня тревожит.

– Тогда задавай вопросы, и посмотрим, знаю ли я что-нибудь насчет законов.

– Речь идет о доверительном фонде, который обслуживает Барбару.

Гарри Аваркян и Ги Мин «Джордж» Нгуен, бухгалтер Билли, были еще двумя попечителями фонда.

– Два дня тому назад я получил финансовый отчет за второй квартал, – сообщил ему Гарри. – Доход составил четырнадцать процентов. Отличный результат, особенно если принять во внимание нынешнее состояние фондового рынка. Даже с учетом расходов на содержание Барбары основной капитал устойчиво растет.

– Мы удачно инвестировали средства, – согласился Билли. – Но вчера я лежал ночью без сна и волновался: а нет ли у кого возможности залезть в горшок с медом?

– Горшок с медом? Ты про деньги Барбары? Если уж тебе нужно о чем-то волноваться, как насчет астероида, который может столкнуться с Землей?

– Я волнуюсь. Ничего не могу с собой поделать.

– Билли, я сам составлял документы фонда, там нет ни одной «дырки». А кроме того, с таким охранником, как ты, из сокровищницы не пропадет и цент.

– А если со мной что-то случится?

– Тебе только тридцать четыре года. С высоты моего возраста, ты едва вышел из пубертатного периода[37].

– Моцарт не дожил и до тридцати четырех.

– На дворе не восемнадцатый век, и ты не умеешь играть на рояле, поэтому сравнение неуместное. – Гарри нахмурился. – Ты заболел или как?

– Бывало, чувствовал себя лучше, – признал Билли.

– Что за повязка у тебя на лбу?

Билли и ему рассказал байку о коварном сучке.

– Ничего серьезного.

– Для лета ты бледный.

– Давно не рыбачил. Послушай, Гарри, рака или чего-то такого у меня нет, но я всегда могу попасть под грузовик.

– В последнее время они охотились за тобой, эти грузовики? Тебе приходилось от них убегать? С каких это пор ты превратился в пессимиста?

– Как начет Дардры?

Дардра и Барбара были близняшками, только разнояйцевыми. И разительно отличались друг от друга как внешне, так и внутренне.

– Суд не только отсоединил ее от сети, – ответил Гарри, – но перерезал провод и вытащил батарейки.

– Я знаю, но…

– Она – кролик «Энерджайзера»[38], только злобный, но уже стала историей, как тот бифштекс, который я съел за ланчем на прошлой неделе.

Мать Барбары и Дардры, Сисили, была наркоманкой. Отец так и остался неизвестным, поэтому в свидетельства о рождении близняшек внесли девичью фамилию матери.

Сисили попала в психиатрическую клинику, когда девочкам исполнилось два года, ее лишили родительских прав, а Барбару и Дардру отправили в приют. Через одиннадцать месяцев Сисили умерла.

До пяти лет девочки жили в одном приюте. Потом их разлучили.

В двадцать один год Барбара нашла сестру и попыталась наладить отношения, но получила отказ.

Пусть и в меньшей степени, Дардра унаследовала пристрастие матери к химическим стимуляторам и вечеринкам. И нашла свою правильную и трезвую сестру слишком скучной и пресной.

Восемью годами позже, после того как пресса уделила трагическому случаю с Барбарой повышенное внимание, а страховая компания учредила семимиллионный трастовый фонд, чтобы оплачивать ее длительное лечение, у Дардры вдруг прорезалась любовь к сестре. Будучи ее единственной родственницей, она попыталась через суд стать единственным попечителем фонда.

К счастью, по настоянию Гарри, вскоре после помолвки Билли и Барбара в этом самом кабинете составили и подписали короткие завещания, согласно которым каждый становился единственным наследником другого.

Прошлое Дардры, ее методы, нескрываемая жадность вызвали презрение судьи. В иске ей отказали, а в частном определении судья написал, что Дардра преследовала исключительно личную выгоду.

Она попыталась обратиться в другой суд. Но вновь ничего не добилась. Последние два года они о ней не слышали.

– Но если я умру…

– Ты уже выбрал людей, которые могут стать попечителями вместо тебя. Если тебя переедет грузовик, один из них займет твое место.

– Я понимаю. Тем не менее…

– Если тебя, меня и Джорджа Нгуена переедут грузовики, – оборвал его Гарри, – более того, даже если каждого из нас переедут три грузовика подряд, у нас есть наготове кандидаты в попечители, которые в любой момент могут нас сменить. А до того времени, как их полномочия признает суд, повседневные дела фонда будет вести сертифицированная фирма, специализирующаяся на управлении трастовыми фондами.

– Ты подумал обо всем.

Большущие усы приподнялись в улыбке.

– Из всех моих достижений я более всего горжусь тем, что меня еще не выгнали из коллегии адвокатов.

– Но если что-то случится со мной…

– Ты сведешь меня с ума.

– …Должны ли мы волноваться о ком-то еще, помимо Дардры?

– Например?

– Все равно о ком.

– Нет.

– Ты уверен?

– Да.

– Никто не сможет заполучить деньги Барбары?

Гарри наклонился вперед, навалившись локтями на стол:

– И что все это значит?

Билли пожал плечами:

– Не знаю. В последнее время меня преследуют… страхи.

Гарри помолчал.

– Может, тебе пора вернуться к жизни?

– Я и так живу, – ответил Билли излишне резко, учитывая то, что Гарри был его другом и порядочным человеком.

– Ты можешь приглядывать за Барбарой, хранить верность ее памяти и при этом жить.

– Она – не просто память. Она живая. Гарри, ты – последний человек, которому я хотел бы дать в зубы.

Гарри вздохнул:

– Ты прав. Никто не скажет тебе то, что может сказать только сердце.

– Черт, Гарри, наверное, от меня ты так и не получишь по зубам.

– Я выгляжу удивленным?

Билли рассмеялся:

– Ты выглядишь самим собой. Ты выглядишь как маппет[39].

Тени залитых солнцем олив двигались по стеклу окон и комнате.

Гарри Аваркян заговорил после долгой паузы:

– Бывали случаи, когда люди выходили из комы, вызванной ботулизмом, сохранив все свои способности.

– Такие случаи редки, – напомнил Билли.

– Тем не менее подобное возможно.

– Я стараюсь быть реалистом, пусть мне этого и не хочется.

– Раньше мне нравился вишисуас[40], – вздохнул Гарри. – А теперь меня мутит, когда я вижу его на полке супермаркета.

Однажды в субботу, когда Билли работал в таверне, Барбара открыла на обед банку супа. Вишисуаса. Сделала и сэндвич с сыром.

Когда в воскресенье утром она не ответила на телефонный звонок, Билли поехал к ней, открыл дверь квартиры своим ключом. Нашел ее без сознания на полу в ванной.

Проведенная в больнице токсинонейтрализующая терапия позволила сохранить Барбаре жизнь. И теперь она спала. Спала.

Определить степень повреждения мозга не представлялось возможным до того момента, когда она проснется. Если проснется.

Производитель супа, известная компания, немедленно убрала с полок магазинов всю партию банок вишисуаса. Из трех тысяч только шесть оказались зараженными.

Ни на одной не было отмечено признаков вздутия. Таким образом, трагедия Барбары спасла от аналогичной участи шесть человек.

Но Билли сей факт не утешал.

– Она очаровательная женщина, – сказал Гарри.

– Она – бледная, исхудавшая, но я по-прежнему вижу ее красавицей, – ответил Билли. – И где-то внутри она жива. Говорит. Я же тебе рассказывал. Внутри она жива и думает.

Он наблюдал за игрой света и тени на поверхности стола.

На Гарри не смотрел. Не хотел видеть жалость в глазах адвоката.

Гарри перевел разговор на погоду, а потом Билли спросил:

– Ты слышал, в Принстоне, а может, в Гарварде ученые пытаются создать свинью с человеческим мозгом?

– Этим дерьмом они занимаются везде, – пожал плечами Гарри. – Жизнь их ничему не учит. Они становятся все умнее, а занимаются черт знает чем.

– Это же ужас какой-то.

– Ужаса они не видят. Только славу и деньги.

– Я не вижу, в чем здесь слава.

– А какую славу можно было увидеть в Освенциме? Но некоторые видели.

Они помолчали, а потом Билли наконец-то встретился взглядом с Гарри:

– Я умею повеселить народ или как?

– Никогда так не смеялся со времен Эбботта и Костелло[41].

Глава 36

В магазине электроники в Напе Билли купил портативную видеокамеру и записывающее устройство. Это оборудование могло использоваться как в обычном режиме, так и в дискретном, производить съемку несколько секунд, отключаться, включаться снова и так далее.

Во втором случае, при наличии магнитного носителя достаточной вместимости, эта система могла работать целую неделю, подобно системам видеонаблюдения, которые устанавливаются в торговых залах магазинов.

Учитывая то, что разбитое окно «эксплорера» не позволяло оставлять в кабине ценные вещи, Билли, оплатив покупки, оставил их в магазине, пообещав вернуться за ними через полчаса.

Покинув магазин электроники, Билли отправился на поиски автомата, торгующего газетами. Нашел его напротив аптеки.

На первой полосе сообщалось об убийстве Гизель Уинслоу. Учительницу убили во вторник, перед рассветом, но тело нашли только во второй половине дня, то есть с этого момента не прошло и двадцати четырех часов.

Фотоснимок, помещенный в газете, отличался от фотографии, заложенной в книгу, которая лежала на коленях Лэнни Олсена, но обе запечатлели одну и ту же симпатичную женщину.

С газетой в руке Билли зашагал к главному отделению окружной библиотеки. Дома компьютер у него был, но без доступа в Интернет. Библиотека предлагала такую услугу.

В ряду компьютеров он сидел один. Остальные посетители библиотеки что-то читали или прогуливались между стеллажами. Создавалось впечатление, что до вытеснения книги «альтернативными источниками информации» еще очень и очень далеко.

Когда Билли работал над рассказами и романом, он активно использовал Всемирную паутину для получения нужных ему сведений. Позднее она помогала отвлечься, уйти от реальности. В последние два года он туда не заглядывал вовсе.

За это время многое изменилось. Доступ стал быстрее. Поиск – и быстрее, и легче.

Билли заполнил поисковую строку. Не получив результата, модифицировал запрос, потом модифицировал еще раз.

Законы, определяющие возраст, с которого человек мог как покупать спиртное, так и продавать его, варьировались от штата к штату. Во многих штатах Стив Зиллис не мог встать за барную стойку, не достигнув двадцати одного года, поэтому Билли стер в запросе слово «бармен».

Стив работал в таверне только пять месяцев. Он и Билли никогда не обсуждали прошлое друг друга.

Билли вроде бы помнил, что Стив учился в колледже. Где – сказать не мог. В поисковую строку он добавил слово «студент».

Возможно, слово «убийство» слишком сужало поиск. Билли заменил его на «правонарушение».

И получил ответ на запрос. Статью в «Денвер пост».

С момента публикации прошло пять лет и восемь месяцев. И хотя Билли сказал себе, что нечего искать в газете больше, чем в ней написано, информация, по его разумению, имела непосредственное отношение к делу.

В том ноябре в Университете Колорадо, в Денвере, пропала студентка второго курса Джудит Сара Кессельман. Вначале не возникло подозрений, что речь идет о правонарушении.

В первой заметке об исчезновении молодой женщины цитировались слова другого студента Университета Колорадо в Денвере: Стивен Зиллис, девятнадцати лет от роду, сказал, что Джудит была «удивительной девушкой, сострадательной и заботливой и дружила со всеми». Он волновался, потому что «Джудит слишком ответственна, чтобы исчезнуть на пару дней, никому не сообщив о своих планах».

Билли ввел в строку поиска «Джудит Сара Кессельман», и теперь количество ответов на его запрос исчислялось десятками. Билли готовился к тому, что прочитает о находке тела, но без лица.

Поначалу он все читал очень внимательно. Потом стал пропускать повторы.

Друзья, родственники и преподаватели Джудит Кессельман часто цитировались. Стивен Зиллис более не упоминался.

Несмотря на обилие материалов, Билли нигде не прочитал о том, что тело нашли. Джудит исчезла, словно зашла за перегородку между нашей и параллельной вселенной.

К Рождеству частота упоминаний Джудит в газете падала. После Нового года о ней более не писали.

Средства массовой информации предпочитают мертвые тела пропавшим, кровь – тайне. А новые случаи насилия не заставили себя ждать.

Последний раз о Джудит написали в пятую годовщину ее исчезновения. Она родилась в городе Лагуна-Бич, в Калифорнии, и заметка появилась в «Оранд каунти реджистер».

Обозреватель, сочувствующий семье Кессельман, очень трогательно написал о том, как все ее родственники надеются, что Джудит все-таки жива. И однажды вернется домой.

В университете она хотела получить музыкальное образование. Хорошо играла на пианино, на гитаре. Любила музыку в стиле госпел[42]. И собак. И долгие прогулки по берегу океана.

В прессе напечатали две фотографии Джудит. На обеих она выглядела озорной, довольной жизнью, доброй.

И хотя Билли не знал Джудит Кессельман, от одного только взгляда на ее юное лицо у него щемило сердце. Так что на фотоснимки Джудит он старался не смотреть.

Билли распечатал несколько заметок, чтобы позднее прочитать их еще раз. Распечатки вложил в газету, купленную в автомате.

Когда, покидая библиотеку, он проходил мимо читальных столов, его остановил мужской голос:

– Билли Уайлс. Давно не виделись.

На стуле за одним из столов, широко улыбаясь, сидел шериф Джон Палмер.

Глава 37

В форме, но без шляпы, шериф больше напоминал не офицера службы охраны правопорядка, а политика. Но с учетом того, что он занимал выборную должность, ему приходилось быть как копом, так и политиком.

С предельно короткой стрижкой, гладко выбритый, с идеально ровными и белыми зубами, с профилем, достойным того, чтобы выбить его на римской монете, Палмер выглядел на десять лет моложе своего возраста… и готовым в любой момент появиться перед фото– и телекамерами.

Хотя сидел Палмер за читальным столом, перед ним не было ни журнала, ни газеты, не говоря уже о книге. По его виду чувствовалось, что он и так все знает.

Палмер как сидел, так и сидел, Билли остался на ногах.

– Как дела в Виноградных Холмах? – спросил Палмер.

– Много виноградников и холмов, – ответил Билли.

– Ты по-прежнему стоишь за стойкой бара?

– Людям по-прежнему хочется выпить. Это третья древнейшая профессия.

– А какая вторая, после проституток? – полюбопытствовал Палмер.

– Политики.

Шериф улыбнулся:

– Ты сейчас пишешь?

– Понемногу, – солгал Билли.

В одном из его опубликованных рассказов некий персонаж, несомненно, был срисован с Джона Палмера.

– Собираешь материал для очередного произведения? – спросил шериф.

С того места, где он сидел, открывался прямой вид на компьютер, за которым работал Билли, но не на экран.

Возможно, Палмер мог выяснить, какие сайты просматривал Билли. Компьютер, предназначенный для публичного использования, скорее всего, вел их учет.

Нет. Вероятно, нет. В конце концов, существовали законы, охраняющие частную жизнь.

– Да, – кивнул Билли. – Выяснял некоторые моменты.

– Мой помощник видел, как ты припарковался перед офисом Гарри Аваркяна.

Билли промолчал.

– Через три минуты после того, как ты ушел из офиса Гарри, оплаченное время на твоем счетчике истекло.

Шериф мог говорить правду.

– Я опустил в счетчик два четвертака, – добавил Палмер.

– Благодарю.

– В водительской дверце разбито стекло.

– Так уж вышло, – пожал плечами Билли.

– Это не нарушение правил дорожного движения, но ты должен поставить новое стекло.

– Я договорился на пятницу, – солгал Билли.

– Тебя это не волнует? – спросил шериф.

– Что?

– Наш разговор. – Палмер оглядел библиотеку. Рядом никого не было. – Наедине.

– Меня это не волнует, – ответил Билли.

Он имел полное право развернуться и уйти. Вместо этого остался, полный решимости не показать даже намека на испуг.

Двадцать лет тому назад, четырнадцатилетним подростком, Билли Уайлс уже выдержал допросы, которые проводились так, что могли поставить крест на карьере Джона Палмера в правоохранительных органах.

Вместо этого Палмера повысили из лейтенантов в капитаны, а потом в начальники полиции. Со временем он выставил свою кандидатуру на должность шерифа и победил на выборах. Дважды.

У Гарри было короткое, но четкое объяснение карьерному росту Палмера, и он говорил, что слышал это объяснение от помощников шерифа: дерьмо всплывает.

– Как мисс Мандель в эти дни? – спросил Палмер.

– Без изменений.

Билли задался вопросом: а известно ли Палмеру о звонке по номеру 911. Наполитино и Собецки не было необходимости писать рапорт с учетом того, что тревога оказалась ложной.

А кроме того, сержанты служили в отделении управления шерифа, которое располагалось в Сент-Элене. И хотя Палмер частенько ездил по вверенному ему округу, само управление находилось здесь, в административном центре округа.

– Печально, что все так вышло, – сказал Палмер.

Билли промолчал.

– По крайней мере, до конца жизни она будет окружена заботой, благо деньги на это есть.

– Она поправится. Выйдет из комы.

– Ты действительно так думаешь?

– Да.

– Все эти деньги… я надеюсь, ты на здоровье не жалуешься.

– Нет.

– Она должна получить шанс насладиться принадлежащими ей деньгами.

Лицо Билли осталось каменным, он ничем не показал, что прекрасно понял намек Палмера.

Зевая, потягиваясь, такой расслабленный и небрежный, Палмер, вероятно, видел себя котом, играющим с мышкой.

– Знаешь, люди будут рады, узнав, что ты не выгорел дотла, что ты продолжаешь писать.

– Какие люди?

– Те, кому нравятся твои произведения, разумеется.

– Вы кого-нибудь из них знаете?

Палмер пожал плечами:

– Я не вращаюсь в этих кругах. Но в одном я уверен…

Поскольку шериф хотел услышать вопрос: «В чем?» – Билли его не задал.

Молчание Билли заставило Палмера продолжить:

– Я уверен, что твои отец и мать гордились бы тобой.

Билли отвернулся от него и вышел из библиотеки.

После царящей там прохлады, обеспечиваемой системой кондиционирования, летняя жара набросилась на него с удвоенной силой. На вдохе ему казалось, что он задыхается, на выдохе – что его душат. А может, причиной была не жара, а прошлое.

_{Глава 38}

Мчась на север по Двадцать девятому шоссе то в тени растущих у дороги деревьев, то вновь под яркими лучами летнего солнца (склоны знаменитой и плодородной долины сначала незаметно, а потом все более явственно сближались с шоссе), Билли думал о том, как защитить Барбару.

Фонд мог нанять круглосуточную охрану, пока Билли не нашел бы выродка или выродок не прикончил бы его. С деньгами проблем не было.

Но он жил не в большом городе. В телефонном справочнике не значились десятки, если не сотни охранных фирм.

Дать внятное объяснение охранникам, зачем ему понадобились их услуги, Билли не мог. Правда связала бы его с тремя убийствами, которые выродок и так собирался повесить на него.

Не зная правды, охранники не имели бы понятия, какой сильный и коварный враг им противостоит. То есть он поставил бы под угрозу их жизни.

Кроме того, большинство здешних охранников раньше служили в полиции или продолжали служить и теперь, подрабатывая в свое свободное время. То есть они или работали на Джона Палмера, или продолжали сотрудничать с ним.

Билли не хотел, чтобы Палмер узнал о том, что у Барбары появилась круглосуточная охрана. Шериф мог задуматься, а к чему бы это. Шериф мог начать задавать вопросы.

После нескольких лет, в течение которых Палмер не обращал на него внимания, Билли вновь попал в поле его зрения. И ему совершенно не хотелось, чтобы Палмер заинтересовался им всерьез.

Он не мог попросить друзей помочь ему с охраной Барбары. Для них риск был бы слишком велик.

Да и не было у него столь близких друзей, к которым он мог бы обратиться с такой деликатной просьбой. В большинстве своем его окружали не друзья, а знакомые.

Он сам к этому стремился. Отгораживался от людей. Не подпускал их к себе. И теперь пожинал плоды.

Ветер, врывавшийся в окно, закладывал уши.

В час величайшей для Барбары опасности ему предстояло защищать ее в одиночестве. И он не знал, удастся ли ему это, даже ценой жизни.

Она заслуживала лучшего мужчины, чем он. Учитывая прошлое Билли, к нему никому не следовало обращаться за защитой.

«Мое последнее убийство – в полночь четверга».

Завтра вечером, задолго до полуночи, он заступит на вахту у ее кровати.

В этот вечер не сможет быть рядом с ней. Срочные дела, которые необходимо сделать, возможно, не позволят ему улечься спать до рассвета.

Если он ошибся, если ее убийство – сюрприз второго акта, эта залитая солнцем долина станет для него такой же черной, как межзвездное пространство.

Прибавив скорости, подгоняемый стремлением искупить грехи прошлого, с солнцем, сияющим по левую руку, и горой Сент-Элен, возвышающейся впереди, Билли достал мобильник и нажал клавишу «1». В списке режима быстрого набора под этим номером значился телефон интерната «Шепчущиеся сосны».

Поскольку Барбара лежала в отдельной комнате с примыкающей к ней ванной, посетители могли приходить к ней в любое время дня. А по предварительной договоренности члены семьи могли оставаться на ночь.

Он собирался заехать в «Шепчущиеся сосны» по пути домой и договориться о том, что пробудет у Барбары вечер четверга и ночь с четверга на пятницу. Объяснение, которое не могло вызвать подозрений, он уже придумал.

Секретарша, которая сняла трубку, сообщила ему, что миссис Норли, директриса интерната, занята на совещании до половины шестого, но потом сможет его принять. Он сказал, что обязательно будет.

В начале пятого он прибыл домой, в глубине души ожидая увидеть на подъездной дорожке патрульные машины, микроавтобус коронера, орду помощников шерифа и сержанта Наполитино, стоящего на переднем крыльце рядом с креслом-качалкой, в котором сидел освобожденный из пленочного кокона Ральф Коттл. Но около дома царили тишина и покой.

Вместо того чтобы загнать внедорожник в гараж, Билли оставил его на подъездной дорожке, ближе к заднему фасаду дома.

Вошел в дом и обыскал каждую комнату. Не обнаружил признаков того, что в его отсутствие в доме побывали незваные гости.

Труп в пленочном коконе по-прежнему лежал за диваном.

_{Глава 39}

Над микроволновкой, в шкафчике с двумя дверцами, Билли держал противни, пару сковород для пиццы и еще несколько предметов кухонной утвари, которые следовало хранить вертикально. Он вытащил сковороды вместе с подставкой, на которой они стояли, и убрал в кладовую.

В глубине освобожденного пространства находилась розетка на два гнезда. Провод от штепселя, вставленного в нижнее гнездо, уходил вниз, к микроволновке. Билли его вытащил.

Стоя на стремянке, электродрелью просверлил дыру через дно шкафчика и верхнюю панель микроволновки. Печь безвозвратно испортил, но его это не волновало.

Тем же сверлом, надавливая на стенки и водя им вверх-вниз, расширил отверстие. Шум рвал барабанные перепонки.

Появился слабый запах плавящейся изоляции, но Билли закончил работу до того, как выделяющееся при сверлении тепло привело к возгоранию.

Очистив микроволновку от мусора, убрал в нее видеокамеру. Вставив в гнездо видеокамеры штекер провода, протянул его через дыру в дне шкафчика и верхней панели микроволновки. Точно так же поступил с электропроводом.

В шкафчик, на освободившееся от сковород место, поставил записывающее устройство. Следуя инструкции, подсоединил к нему провод, идущий от видеокамеры. Штепсель электропровода камеры воткнул в верхнее гнездо розетки, электропровода записывающего устройства – в нижнее.

Поставил диск, емкость которого обеспечивала семидневную запись. Настроил систему на дискретный режим и включил.

Когда закрыл дверцу микроволновки, внутренняя поверхность окошка уперлась в резиновую окантовку объектива камеры. Смотрел объектив через всю кухню на дверь черного хода.

Свет в микроволновке не горел (и зажечься не мог, поскольку Билли ее обесточил), и камеру можно было увидеть, лишь прижавшись лицом к окошку в передней панели. Выродок мог обнаружить видеокамеру только в одном случае: если бы решил приготовить в микроволновке попкорн.

Поскольку окошко было многослойным, между наружными слоями стекла находился слой прозрачного изоляционного материала. Билли не знал, какая «картинка» получится на записывающем устройстве. Система нуждалась в проверке.

Окна закрывали жалюзи. Билли их поднял, включил верхний свет. Постоял у двери черного хода. Потом неторопливо пересек кухню.

Мини-экран записывающего устройства обеспечивал возможность просмотра записанного материала. Когда Билли забрался на стремянку и просмотрел запись, сначала он увидел темную фигуру у двери. По мере приближения к микроволновке качество съемки заметно улучшалось, он смог узнать себя.

Увиденное ему не понравилось. Серое, мрачное лицо, плотно сжатые губы, потухшие глаза.

Конечно, изображение было черно-белым и разрешающая способность маленького экрана оставляла желать лучшего, тем не менее Билли себе не понравился.

Хотелось бы иметь более четкое изображение, но деваться было некуда. Билли вновь перевел систему в дискретный режим записи, закрыл дверцы шкафчика, убрал стремянку.

В ванной поменял повязку на лбу. Ранки от крючков оставались ярко-красными, но не выглядели хуже, чем раньше. Во всяком случае, не гноились.

Билли надел черную футболку, черные джинсы, черные кроссовки. До захода солнца оставалось менее четырех часов, а с приходом темноты Билли хотел раствориться во враждебной ночи.

Глава 40

Гретхен Норли отдавала предпочтение строгим темным костюмам, украшений не носила, волосы зачесывала назад, смотрела на мир сквозь очки в стальной оправе… и декорировала кабинет плюшевыми игрушками. С полок гостя приветствовали медвежонок, лягушка, утенок, кролик, темно-синий котенок и большое количество щенков с высунутыми розовыми или красными языками.

Интернатом «Шепчущиеся сосны» на сто две койки Гретхен управляла с военной эффективностью и максимальным состраданием к пациентам. Дружелюбие ее манер явно не сочеталось с грубостью голоса.

Впрочем, по части противоречивости она ничем не выделялась среди людей, которые обрели временную гармонию в этом изменчивом мире. Просто свойственные Гретхен противоречия очень уж бросались в глаза.

Выйдя из-за стола, тем самым показывая, что рассматривает эту встречу как дружескую, а не деловую, Гретхен села на диван рядом с креслом, в которое усадила Билли.

– Поскольку у Барбары отдельная комната, посетители могут приходить к ней в любое время, не доставляя неудобств другим пациентам. В вашей просьбе я не вижу никакой проблемы, хотя обычно родственники остаются на ночь, когда пациент только прибывает к нам из больницы.

Хотя воспитание не позволяло Гретхен открыто проявлять любопытство, Билли посчитал необходимым объяснить свою просьбу, пусть в объяснении этом не было ни слова правды.

– В моей группе по изучению Библии была дискуссия о том, что говорится в Книге о силе молитвы.

– Так вы ходите в группу по изучению Библии. – Билли явно ее заинтриговал, он определенно не представлялся ей человеком, интересующимся религией.

– Исследования, проведенные одним известным медицинским центром, показали: если друзья и родственники активно молятся за пациента, то он чаще всего выздоравливает, и выздоравливает быстро.

Это противоречивое исследование вызвало столько споров в научных кругах, что их отголоски выплеснулись в прессу. Воспоминания об этих статьях, а отнюдь не дискуссия в группе по изучению Библии и позволили Билли убедительно обосновать свою просьбу.

– Вроде бы я что-то об этом читала, – кивнула Гретхен Норли.

– Разумеется, я каждый день молюсь за выздоровление Барбары.

– Разумеется.

– Но я пришел к выводу, что молитва станет более значимой, если будет сопровождаться жертвой.

– Жертвой, – задумчиво повторила Гретхен.

Он улыбнулся:

– Я говорю не о принесении в жертву ягненка.

– Ага. Что ж, уборщики это одобрят.

– Но молитва у постели страждущего никому не доставит неудобств.

– Кажется, я вас понимаю.

– Конечно же, молитва будет более значимой и эффективной, если человек ради нее чем-то жертвует, скажем ночным сном.

– Об этом я как-то не думала.

– Мне бы хотелось время от времени сидеть рядом с нею всю ночь и молиться. Если это не поможет ей, то мне точно поможет.

Слушая себя, он думал, что слова его звучат так же лживо, как речи того телеевангелиста, которого застукали голым в компании шлюхи на заднем сиденье его лимузина после того, как он восхвалял с экрана воздержание от плотских утех.

Очевидно, Гретхен Норли слышала его иначе. Потому что глаза за очками в стальной оправе увлажнились.

Легкость, с какой ему удалось выдать ложь за правду, встревожила Билли. Когда лжец очень уж изощряется в искусстве обмана, он теряет способность распознавать правду и сам может клюнуть на ложь.

Он ожидал, что ему придется заплатить за то, что одурачил такую милую женщину, как Гретхен Норли, потому что все имело свою цену.

Глава 41

Билли шел главным коридором в западное крыло, где находилась комната Барбары, когда доктор Джордан Феррьер, ее лечащий врач, вышел из комнаты другого пациента. Они чуть не столкнулись.

– Билли!

– Добрый день, доктор Феррьер.

– Билли, Билли, Билли.

– Я чувствую, меня ждет лекция.

– Вы меня избегали.

– Старался, как мог.

Доктор Феррьер выглядел моложе своих сорока двух лет. Русоволосый, зеленоглазый, всегда улыбающийся, убежденный продавец смерти.

– Мы на многие недели опоздали с нашей полугодовой беседой.

– Полугодовые беседы – ваша идея. На эту тему я бы с радостью беседовал с вами раз в десятилетие.

– Пойдемте к Барбаре.

– Нет, – отрезал Билли. – В ее присутствии я говорить об этом не буду.

– Хорошо. – Взяв Билли за руку, доктор Феррьер увлек его в комнату отдыха сотрудников интерната.

В этот момент она пустовала. Тишину нарушало только гудение автоматов по продаже закусок и напитков, готовых в любой момент снабдить медиков всякой всячиной с высоким содержанием калорий, жира и кофеина, хотя те прекрасно знали, как все это вредно.

Феррьер отодвинул пластмассовый стул от оранжевого пластмассового стола. Когда Билли не последовал его примеру, доктор вздохнул, вернул стул на место, остался на ногах.

– Три недели тому назад я закончил оценку состояния Барбары.

– Я заканчиваю ее каждый день.

– Я вам не враг, Билли.

– В это время года трудно об этом судить.

Доктор Феррьер, трудолюбивый, умный, талантливый, вроде бы исходил из самых лучших побуждений. К сожалению, университет, где он учился, заразил его так называемой «утилитарной биоэтикой».

– Лучше она не становится. – Доктор Феррьер перешел к делу.

– Она не становится хуже.

– Шансы на восстановление высшей когнитивной функции…

– Иногда она говорит, – прервал его Билли. – Вы знаете, что говорит.

– В ее словах есть хоть какой-то смысл? Она говорит что-то связное?

– Иногда.

– Приведите пример.

– Вот так, с ходу, не могу. Мне нужно свериться с моими записями.

У Феррьера были сострадательные глаза. И он умел ими пользоваться.

– Она была удивительной женщиной, Билли. Никто не сделал бы для нее больше, чем сделали вы. Но теперь для нее нет смысла жить.

– Для меня ее жизнь имеет очень даже большой смысл.

– Страдаете-то не вы. Она.

– Я не вижу, чтобы она страдала, – возразил Билли.

– Но мы не можем знать это наверняка.

– Именно так.

Барбаре нравился Феррьер. Только по этой причине Билли не попросил заменить лечащего врача.

На каком-то глубоком уровне Барбара могла воспринимать происходящее вокруг нее. В этом случае она чувствовала бы себя в большей безопасности, зная, что ею занимается Феррьер, а не какой-то другой врач, которого она никогда не видела.

Иногда ирония – точильный круг, который затачивал чувство несправедливости Билли до острия бритвы.

Если бы Барбара знала, что Феррьер заражен биоэтикой, если бы знала, что он, по его разумению, обладает мудростью и правом решать, достоин ли жить младенец, родившийся с синдромом Дауна, или ребенок-инвалид, или лежащая в коме женщина, то могла бы поменять врача. Но она этого не знала.

– Она была такой энергичной, увлеченной женщиной, – гнул свое Феррьер. – Она не хотела бы влачить подобное существование из года в год.

– Она ничего не влачит, – ответил Билли. – Она не на дне моря. Плавает у поверхности. Совсем рядом с нами.

– Я понимаю вашу боль, Билли. Поверьте мне, понимаю. Но у вас нет медицинских знаний, необходимых для оценки ее состояния. Рядом с нами ее нет. И никогда не будет.

– Я вспомнил, что она сказала буквально вчера. «Я хочу знать, что оно говорит… море, что оно продолжает говорить».

Во взгляде Феррьера смешались жалость и раздражение.

– И это ваш пример связности?

– Первое правило – не навреди, – ответил Билли.

– Вред наносится другим пациентам, когда мы тратим наши ограниченные ресурсы на безнадежных больных.

– Она не безнадежная. Иногда смеется. Она совсем рядом, и ресурсов у нее предостаточно.

– Эти ресурсы могут принести много пользы, если использовать их более эффективно.

– Мне деньги не нужны.

– Я знаю. Вы не потратите на себя и цента из ее денег. Но вы могли бы направить эти ресурсы людям, у которых больше шансов на выздоровление, чем у нее, людям, помогать которым более целесообразно.

Билли терпел Феррьера еще и потому, что врач сильно помог ему по ходу досудебных разбирательств с компанией, которая изготавливала этот злосчастный суп. Компания эта предпочла сразу заплатить большие деньги и не доводить дело до суда.

– Я думаю только о благе Барбары, – продолжил Феррьер. – Окажись я в ее состоянии, мне бы не хотелось вот так лежать из года в год.

– Я бы пошел навстречу вашим желаниям, – ответил Билли. – Но мы не знаем, каковы ее желания.

– У нас нет необходимости предпринимать активные действия, – напомнил ему Феррьер. – Мы можем проявить пассивность. Убрать питающую трубку.

Пребывая в коме, Барбара лишилась и способности глотать. Еда, поступившая в рот, в результате оказалась бы в легких.

– Давайте уберем питающую трубку и позволим природе взять свое.

– Смерть от голода.

– Природа просто возьмет свое.

Билли оставлял Барбару под крылышком Феррьера и потому, что врач открыто выражал свою приверженность утилитарной биоэтике. Другой доктор мог это скрывать… или вообразить себя ангелом (скорее, агентом) милосердия.

Дважды в год Феррьер приводил свой аргументы, но не стал бы действовать без согласия Билли.

– Нет, – как всегда, ответил Билли. – Нет. Мы этого не сделаем. Мы оставим все как есть.

– Четыре года – такой долгий срок.

– Смерть дольше.

Глава 42

В шесть часов вечера солнце, повисшее над виноградниками, заполняло комнату летом, жизнью и радостью.

Под бледными веками глаза Барбары Мандель следили за происходящим в ее ярких снах.

– Я сегодня видел Гарри, – рассказывал Билли, сидя на высоком стуле у кровати Барбары. – Он все еще улыбается, когда вспоминает, как ты звала его Маппетом. Он считает своим величайшим достижением тот факт, что его до сих пор не выгнали из коллегии адвокатов.

Ничего другого о прошедшем дне он рассказывать ей не собирался. Все остальное могло только испортить ей настроение.

Если речь заходила об обороне, в комнате были два слабых места: дверь в коридор и окно. В примыкающей к комнате ванной окна не было.

Окно запиралось на шпингалет и закрывалось жалюзи. Дверь не запиралась.

Кровать Барбары, как и любая другая, что в интернате, что в больнице, была на колесиках. В четверг вечером, с приближением полуночи, Билли собирался выкатить кровать из этой комнаты, где ожидал найти Барбару убийца, и поставить в другую, безопасную.

Барбару не подключали ни к системам жизнеобеспечения, ни к мониторам. Емкости с питательным раствором и насос висели на стойке, которая крепилась к каркасу кровати.

Сестринский пост находился в середине главного коридора, и оттуда никто не мог увидеть происходящее в расположенной за углом комнате западного крыла. При удаче Билли мог незаметно для всех перекатить Барбару в другую комнату и вернуться сюда, дожидаться выродка.

При условии, что все так и будет и он разгадал замысел убийцы. Хотелось в это верить.

Он оставил Барбару и прошелся по западному крылу, глядя на двери в комнаты других пациентов, проверяя чулан с постельным бельем, душевую, прикидывая возможные варианты.

Когда вернулся, она говорила: «…вымоченные в воде… вывалянные в грязи… забросанные камнями…»

Слова предполагали плохой сон, но тон на это не указывал. Она говорила мягко, как зачарованная: «…изрезанные кремнями… исколотые остриями… изодранные шипами…»

Билли забыл захватить с собой блокнот и ручку.

– Быстро! – сказала она.

Стоя у кровати, он положил руку на плечо Барбары.

– Сделай ему искусственное дыхание! – требовательно прошептала она.

Он ожидал, что сейчас глаза ее откроются и она посмотрит на него, но этого не произошло.

Когда Барбара замолчала, Билли присел на корточки, чтобы найти шнур, который подводил электрический ток к механизму, регулирующему положение матраца. Чтобы вывезти кровать из комнаты, его следовало отсоединить.

На полу, ближе к изголовью, лежала фотография, сделанная цифровым фотоаппаратом. Билли поднял ее, чтобы рассмотреть при лучшем освещении.

– …ползут и ползут… – прошептала Барбара.

Билли несколько раз повернул фотографию, прежде чем понял, что на ней запечатлен молящийся богомол, вероятно мертвый, белый на фоне выкрашенной белой краской доски.

– …ползут и ползут… и разрывают его…

Внезапно ее шепчущий голос извернулся, словно умирающий богомол, забираясь в спиральные каналы ушей, отчего по спине Билли пробежал холодок.

Во время официальных часов свиданий родственники и друзья заходили в двери интерната и шли куда хотели без регистрации у охранника.

– …руки мертвых… – прошептала Барбара.

Поскольку Барбара требовала меньше внимания, чем пациенты, находящиеся в сознании, медицинские сестры бывали в ее комнате не так часто, как в других.

– …огромные камни… злобно-красные…

Если визитер вел себя тихо, он мог просидеть рядом с ней полчаса, и никто бы этого не заметил, ни прихода, ни ухода.

Билли не хотел оставлять Барбару одну, разговаривающую в пустой комнате, хотя, должно быть, такое случалось тысячу раз. Но в списке дел, намеченных на этот вечер, добавилось еще одно, тоже очень срочное.

– …цепи свисают… ужасно…

Билли сунул фотографию в карман.

Наклонился к Барбаре и поцеловал в лоб. Холодный-холодный, как и всегда.

Подойдя к окну, опустил жалюзи.

Уходить не хотелось, он остановился на пороге, посмотрел на Барбару.

И тут она сказала нечто такое, что его зацепило, хотя он понятия не имел почему.

– Миссис Джо, – сказала она. – Миссис Джо.

Он не знал миссис Джо, или миссис Джозеф, или миссис Джонсон, или миссис Джонас, или кого-то еще с фамилией, похожей на произнесенную Барбарой. И все же… ему показалось, что знал.

Фантомный богомол вновь зашебуршился в ушах. Пробежал по позвоночнику.

До темноты оставалось менее трех часов, в небе, слишком сухом, чтобы поддержать хоть облачко, сияло солнце, яркостью не уступающее вспышке термоядерного взрыва, воздух застыл, словно в преддверье вселенской катастрофы.

Глава 43

Землю за забором из штакетника устилал ковер декоративной травки, которую не требовалось косить. Под кронами перечных деревьев росли анютины глазки.

Дорожка к дому, испанскому бунгало, тянулась в тоннеле из плетистых роз. Цветы алели на солнце.

Приводила дорожка к просторному, залитому солнцем патио. Дом, пусть и скромных размеров, поддерживался в идеальном состоянии.

На красной входной двери чернел силуэт птицы. Раскинув крылья, она набирала высоту.

Дверь открылась, едва Билли постучал, словно его ждали – и ждали с нетерпением.

– Привет, Билли, – поздоровалась с ним Айви Элгин, не выказав ни малейшего удивления, будто загодя увидела его через окошко в двери. Да только окошка в двери не было.

Босиком, в шортах и широченной красной футболке, которая ничего не открывала, она все равно выглядела ослепительной красавицей. Наверное, у мужчин текли бы слюнки, даже если бы они увидели Айви в плаще с накинутым на голову капюшоном.

– Я не знал, застану ли тебя дома, – сказал Билли.

– По средам я не работаю, – и она отступила от двери.

– Да. Но у тебя есть личная жизнь. – Билли не решался уйти с солнечной стороны порога.

– Я чищу фисташки на кухне.

Она повернулась и ушла в дом, предлагая ему следовать за ней, словно он бывал здесь тысячу раз. Но приехал-то он впервые.

Солнечный свет, едва пробивающийся сквозь тяжелые портьеры, и торшер под темно-синим шелковым абажуром оставляли бóльшую часть гостиной в глубокой тени.

Темный паркетный пол, темно-синие мохеровые чехлы на мебели, персидский ковер. Все, что было в моде примерно в 1930-х годах.

Его шаги отдавались от паркета, Айви шла совершенно бесшумно, словно скользила над полом, не касаясь подошвами дерева, совсем как сильфида, решившая прогуляться по пруду, оставляя в неприкосновенности его поверхность.

В глубине дома располагалась кухня, размерами не уступающая гостиной, с обеденной зоной.

Забранные деревянными панелями стены, резные дверцы полок, шкафчиков и буфетов, белый с черными ромбами пол… казалось, кухню перенесли в Калифорнию из Нового Орлеана.

Оба окна между кухней и задним крыльцом по случаю жаркого дня были открыты. В одном оконном проеме сидела большая черная птица.

Неподвижность птицы наводила на мысль о таксидермии. Потом птица повернула голову.

Хотя Айви не сказала ни слова, Билли почувствовал, что его приглашают присесть к столу, а когда он сел, она поставила перед ним стакан со льдом. Взяла со стола графин и налила чай.

На красно-белой клетчатой клеенке стоял другой стакан с чаем, ваза с вишнями, сковорода с нечищеными орехами и миска, до середины наполненная очищенными.

– Красиво живешь, – сказал Билли.

– Это дом моей бабушки. – Айви взяла из вазы три вишни. – Она меня вырастила.

Как всегда, она говорила тихо. Не повышала голос даже в таверне, тем не менее мужчины всегда слышали каждое ее слово.

Обычно не замеченный в праздном любопытстве, Билли удивился, услышав собственный голос:

– А что случилось с твоей матерью?

– Она умерла в родах. – Айви разложила вишни на подоконнике рядом с птицей. – А отец просто ушел.

В чай с легким привкусом мяты она добавила персикового нектара.

Когда Айви вернулась к столу и снова принялась чистить орехи, птица продолжала наблюдать за Билли, не обращая внимания на вишни.

– Птица у тебя домашняя? – спросил Билли.

– Мы не можем жить друг без друга. Он редко заходит дальше окна, а если заходит, то соблюдает мои правила чистоты.

– И как его зовут?

– Он еще не сказал мне свое имя. Со временем скажет.

Никогда раньше Билли не чувствовал себя так легко и непринужденно. Может, поэтому и задал такой странный вопрос:

– Что появилось раньше – настоящая птица или та, что на парадной двери?

– Они прибыли одновременно, – дала Айви не менее странный ответ.

– Он кто… ворона?

– Бери выше. Он – ворон и хочет, чтобы мы верили, что он только ворон и ничего больше.

Билли не знал, что на это сказать, и промолчал. Молчание ему нисколько не мешало и ей, кажется, тоже.

Он вдруг осознал, что куда-то подевалась та спешка, с которой он покидал «Шепчущиеся сосны». Время уже не неслось, как бурная река. Более того, здесь, похоже, время ровным счетом ничего не значило.

Наконец-то птица повернулась к вишням клювом и очень ловко начала отделять мякоть от косточек.

Длинные пальцы Айви вроде бы двигались медленно, однако миска на глазах заполнялась очищенными фисташками.

– Дом такой тихий, – отметил Билли.

– Потому что стены долгие годы не пропитывались бесполезными разговорами.

– Не пропитывались?

– Моя бабушка была глухая. Мы объяснялись знаками или записками.

За задним крыльцом начинался цветник, в котором преобладали три цвета: красный, темно-синий и королевский пурпур. Если ветер шевелил листвой, если цикада подавала голос, если пчела жужжала, кружась над розой, ни один звук не проникал сквозь открытое окно.

– Ты, наверное, хотел бы послушать музыку, – добавила Айви, – но я предпочитаю обходиться без нее.

– Ты не любишь музыку?

– Мне ее хватает в таверне.

– Я люблю зудеко. И западный свинг. «Техас топ хэндс». Боб Уиллс и «Техасские плейбои».

– И потом, музыка звучит всегда, если ты достаточно глубоко замрешь, чтобы услышать ее.

Наверное, он еще не научился замирать так, чтобы услышать ту музыку, которую слышала она.

Билли достал из кармана фотографию мертвого богомола и положил на стол:

– Я нашел ее на полу в комнате Барбары в «Шепчущихся соснах».

– Можешь оставить ее у себя, если хочешь.

Он не знал, как истолковать ее ответ.

– Ты ее навещала?

– Иногда я сижу рядом с ней.

– Я не знал.

– Она по-доброму отнеслась ко мне.

– Ты начала работать в таверне через год после того, как Барбара впала в кому.

– Я знала ее раньше.

– Правда?

– Она по-доброму отнеслась ко мне, когда бабушка умирала в больнице.

Барбара была медсестрой, хорошей медсестрой.

– И как часто ты к ней приходишь?

– Раз в месяц.

– Почему ты никогда мне об этом не говорила, Айви?

– Ладно, можем поговорить о ней.

– Поговорить о ней?

– Поговорить о том, какой она была, как сильно она страдала… от этих разговоров ты обретаешь покой? – спросила Айви.

– Покой? Нет. Почему ты так решила?

– Воспоминания о том, какой она была до комы, позволяют тебе обрести покой?

Он задумался.

– Иногда.

Ее удивительные глаза цвета бренди оторвались от фисташек, встретились взглядом с его глазами.

– Тогда не говори об этом теперь. Просто помни, какой она была.

Покончив с двумя вишнями, ворон сделал паузу, чтобы размять крылья. Бесшумно они расправились и столь же бесшумно сложились.

– Зачем ты взяла эту фотографию с собой, когда пошла к ней? – спросил Билли.

– Я ношу их с собой всюду, последние фотографии мертвых.

– Но почему?

– Я же гаруспик, – напомнила она ему. – Изучаю их. Они предсказывают будущее.

Билли отпил чая.

Ворон наблюдал за ним, раскрыв клюв, будто кричал. Не издавая ни звука.

– И что они предсказывают насчет Барбары? – спросил Билли.

Пауза перед ответом могла толковаться двояко: то ли Айви обдумывала, что сказать, то ли мыслями была где-то далеко и ей требовалось время, чтобы вернуться.

– Ничего.

– Совсем ничего?

Она уже ответила. Повторять не собиралась.

И богомол с фотографии, лежащей на столе, ничего не сказал Билли.

– Откуда у тебя взялась эта идея, гадать по мертвым? – спросил Билли. – От бабушки?

– Нет. Она этого не одобряла. Набожная католичка, она полагала веру в оккультное грехом. И тот, кто верил в подобное, подвергал опасности свою бессмертную душу.

– Но ты не согласна с нею.

– И согласна, и не согласна, – ответила Айви даже тише, чем обычно.

После того как ворон съел мякоть третьей вишни, косточки остались лежать на подоконнике, бок о бок, – свидетельство того, что он признает принятые в доме правила аккуратности и порядка.

– Я никогда не слышала голос матери, – добавила Айви.

Билли не понял, что это значит, потом вспомнил, что ее мать умерла при родах.

– Еще будучи совсем маленькой, я знала, что мать должна сказать мне что-то очень важное.

Впервые он заметил настенные часы. Без секундной, минутной и часовой стрелок.

– Этот дом всегда был таким тихим, – продолжала Айви. – Таким тихим. Здесь учишься слушать.

Билли слушал.

– У мертвых есть что сказать нам.

Блестящими черными глазами ворон смотрел на свою хозяйку.

– Стена здесь тоньше. Стена между мирами. Душа может докричаться через нее, если есть на то сильное желание.

Откладывая в сторону пустые скорлупки, кладя орешки в миску, Айви производила очень тихие звуки, на пределе слышимости.

– Иногда ночью, или в те моменты во второй половине дня, когда, случается, все застывает, или в сумерках, когда горизонт проглатывает солнце и полностью заглушает его, я знаю, она меня зовет. Я буквально слышу ее голос… но не слова. Слова пока не слышу.

Билли подумал о Барбаре, говорящей из глубин своего неестественного сна, о словах, бессмысленных для всех, но имеющих значение для него, пусть пока еще загадочное.

Он находил, что Айви Элгин не только влечет к себе, но и тревожит. Несмотря на всю ее невинность, предупреждал себя Билли, в ее сердце, как у любого мужчины или женщины, должен быть уголок, куда не проникал свет, куда не могла попасть успокаивающая тишина.

Тем не менее, несмотря на то что он думал о жизни и смерти, несмотря на мотивы, которыми руководствовалась Айви, если такие мотивы у нее и были, Билли чувствовал, что она искренне верит в стремление матери дотянуться до нее, в то, что мать не оставит этих попыток и в конце концов своего добьется.

Более того, Айви произвела на Билли такое сильное впечатление, и веское слово тут сказало не здравомыслие, а подсознательная логика, что он не мог полагать ее обычным эксцентричным человеком. В этом доме стена между мирами действительно могла утончиться, размытая многими годами тишины.

Ее предсказания, базирующиеся на мертвых, редко сбывались хотя бы в малой степени. Она винила себя в неумении правильно истолковать увиденное, но отметала предположение, что гадание по мертвым в принципе бесполезно.

Теперь Билли понимал ее упрямство. Если живой не мог узнать будущее по уникальным особенностям каждого мертвого тела, тогда, возможно, и мертвые ничего не могли сказать живым, и девочка, жаждущая услышать голос матери, никогда его не услышит, как бы ни прислушивалась, сколько бы времени ни молчала, ловя каждый звук, нарушающий тишину.

Вот она и изучала фотографии сбитых автомобилями опоссумов на обочинах дорог, мертвых богомолов, птиц, упавших с неба.

Она тихонько ходила по дому, беззвучно чистила фисташки, едва слышно говорила с вороном или совсем не говорила, и временами тишина становилась гробовой.

Так случилось и на этот раз, но Билли разорвал тишину.

Заинтересованный не столько в анализе ее поведения, сколько в ее реакции, наблюдая за нею более пристально, чем это делала птица, Билли сказал:

– Иногда убийцы-психопаты оставляют себе сувениры, которые напоминают им о жертвах.

Словно не увидев в этой реплике Билли ничего странного – с тем же успехом он мог объявить, что день выдался жарким, – Айви глотнула чая и продолжила чистить орехи.

Он подозревал, что ничего из сказанного Айви кем бы то ни было не вызывало у нее удивления, словно она всегда заранее знала, какие слова будут произнесены.

– Я слышал об одном случае, – продолжил Билли, – когда убийца срезал лицо жертвы и хранил его в банке с формальдегидом.

Айви сгребла скорлупки со стола и опустила их в мусорное ведро, которое стояло у ее стула. Не бросила, а опустила так, чтобы обойтись без шума.

Глядя на Айви, Билли не мог определить, слышала ли она раньше о такой мерзости, или его слова стали для нее новостью.

– Если бы ты увидела тело без лица, ты бы смогла что-нибудь по нему сказать? Не о будущем, а о нем, убийце?

– Театр, – без запинки ответила Айви.

– Не понял.

– Он любит театр.

– Почему ты так решила?

– Драма срезания лица.

– Не улавливаю связь.

Из вазы она взяла вишню.

– Театр – это обман. Ни один актер не играет себя.

Билли смог сказать только одно слово: «Согласен» – и ждать продолжения.

Айви положила вишню в рот. Мгновением позже выплюнула косточку в руку, а мякоть проглотила.

Хотела ли она этим сказать, что косточка – это сущность вишни, или нет, но Билли ее понял именно так.

Вновь Айви встретилась с ним взглядом:

– Он взял лицо не потому, что это лицо. Он взял его, потому что это маска.

Глаза ее были прекрасны, но по ним он не мог сказать, что собственная догадка потрясла Айви так же, как его. А может, если человек всю жизнь пытается услышать голоса мертвых, потрясти его не так-то легко?

– Ты хочешь сказать, что иной раз, когда он один и в соответствующем настроении, он достает лицо из банки и носит его?

– Возможно, и носит. Возможно, оно потребовалось ему, потому что напомнило о важнейшей драме его жизни, любимом представлении.

«Представление».

Это слово произнес Ральф Коттл. Айви могла повторить его сознательно, а может быть, случайно. Он этого знать не мог.

Она продолжала смотреть ему в глаза:

– Билли, ты думаешь, каждое лицо – маска?

– А ты?

– У моей глухой бабушки, нежной и доброй, как ангел, были свои секреты. Невинные, даже очаровательные секреты. Ее маска была почти такой же прозрачной, как стекло, но все-таки она ее носила.

Билли не знал, что Айви хочет этим сказать, к какому выводу хочет подвести своими словами. И не верил, что на прямой вопрос получит менее расплывчатый ответ.

И не то чтобы она стремилась обмануть. Она всегда предпочитала говорить не прямо, а намеками, не намеренно, – такой уж была. Все, что она говорила, звучало ясно, словно удар колокола… и, однако, вызывало трудности при толковании.

Часто ее молчание было красноречивее произнесенных ею слов – чего еще можно было ожидать от человека, воспитанного глухим?

Если он понимал ее хотя бы наполовину, получалось, что Айви совершенно его не обманывала. Но почему она тогда подчеркивала, что каждое лицо, включая и ее собственное, маска?

Если Айви навещала Барбару только потому, что однажды Барбара проявила по отношению к ней доброту, если она взяла фотографии мертвых тел в «Шепчущиеся сосны» только потому, что всюду носила их с собой, тогда фотография мертвого богомола не имела никакого отношения к ловушке, в которую попал Билли, а она ничего не знала о выродке.

В этом случае ему следовало встать, уйти и заняться куда более срочными делами. Однако он остался за столом.

Ее взгляд вернулся к фисташкам, руки вновь принялись их чистить.

– Моя бабушка была глухой от рождения. Она никогда не слышала сказанных слов, не знала, как их произносить.

Наблюдая за ловкими пальцами Айви, Билли чувствовал, что ее дни заполнены полезной работой: уходом за садом, уборкой в доме, готовкой, и она всеми силами избегает безделья.

– Она никогда не слышала смеха других, но знала, как нужно смеяться. У нее был потрясающий, заразительный смех. А как бабушка плачет, я впервые услышала в восемь лет.

Билли понимал, что трудолюбие Айви – отражение его собственного, необходимость занять себя, и сочувствовал ей. Она ему нравилась, независимо от того, мог он ей довериться или нет.

– Когда я была гораздо моложе, я не могла полностью осознать того, что моя мать умерла в родах. Раньше я думала, что убила ее и несу за это ответственность.

В окне ворон вновь размял крылья, расправил и сложил так же бесшумно, как в первый раз.

– В восемь лет я наконец-то поняла, что вины на мне нет. Когда я знаками рассказала бабушке о моем открытии, она впервые на моей памяти заплакала. Это звучит смешно, но, когда она заплакала, я предположила, что плакать она будет молча, лишь по щекам польются слезы. Но рыдала она так же громко, как смеялась. Поэтому, по части этих двух звуков, она ничем не отличалась от любой другой женщины, которая могла слышать и говорить. Была одной из них.

Раньше Билли думал, что Айви околдовывает мужчин красотой и сексуальностью, но, как выяснялось, чары у нее были куда более сильными.

Он понял, чтó собирается открыть ей, лишь когда услышал собственный голос:

– В четырнадцать лет я застрелил отца и мать.

Она ответила, не поднимая головы:

– Я знаю.

– Насмерть.

– Я знаю. Ты когда-нибудь думал, что кто-то из них захочет поговорить с тобой через стену?

– Нет. Никогда. И, Господи, я надеюсь, что они не заговорят.

Она чистила фисташки, он наблюдал, а потом она сказала:

– Тебе нужно идти.

По ее тону он понял: она говорит, что он может остаться, но понимает, что у него есть важные дела.

– Да. – Он поднялся.

– У тебя беда, Билли?

– Нет.

– Это ложь.

– Да.

– И это все, что ты мне скажешь.

Он промолчал.

– Ты пришел сюда в поисках чего-то. Нашел?

– Не уверен.

– Иногда ты так прислушиваешься к самому тихому из звуков, что не слышишь куда более громких.

Он несколько секунд обдумывал ее слова, прежде чем спросить:

– Ты проводишь меня до двери?

– Дорогу ты теперь знаешь.

– Тебе нужно запереть за мной дверь.

– Она сама закроется на защелку.

– Этого мало. До темноты ты должна запереть ее на врезной замок и закрыть эти окна.

– Я ничего не боюсь. И никогда не боялась.

– А я боялся всегда.

– Я знаю. Двадцать лет.

По пути к двери шаги Билли отдавались от паркета гораздо тише. Он закрыл входную дверь, проверил защелку и пошел по дорожке-тоннелю к улице, оставив Айви Элгин с чаем, фисташками и вороном на окне, в гробовой тишине кухни, где на стене висели часы без стрелок.

Глава 44

Стив Зиллис снимал безликий одноэтажный дом на улице, на которой господствовала философия пренебрежения к собственности.

Только на одном участке, к северу от дома Зиллиса, поддерживался должный порядок. Жила там Селия Рейнольдс, приятельница Джекки О’Хары.

Она заявляла, что видела, как Зиллис во дворе в ярости рубил стулья, арбузы, манекены.

Гараж примыкал к дому с южной стороны, вне поля зрения наблюдательной Селии Рейнольдс. Не раз и не два посмотрев в зеркала заднего обзора и убедившись, что слежки за ним нет, Билли припарковался прямо на подъездной дорожке.

Зиллиса и его соседа с юга разделяла восьмидесятифутовая стена разросшихся эвкалиптов, которые никто никогда не подрезал, не позволяющая увидеть, что находится по другую ее сторону.

Перед тем как выйти из кабины «эксплорера», Билли низко надвинул на лоб синюю бейсболку. В руке он держал ящик для инструментов. Человек, который, ни от кого не прячась, решительно направляется к дому с ящиком для инструментов в руке, может быть только ремонтником и, соответственно, не вызывает подозрений.

Бармена Билли прекрасно знали в лицо в определенных кругах, но он не собирался долго находиться на виду.

Пройдя между источающими сильный аромат эвкалиптами и стеной гаража, он, как и ожидал, нашел боковую дверь.

Пренебрежение собственностью и низкая арендная плата предполагали наличие самого простого замка. Билли не ошибся и в этом.

Просунув ламинированное водительское удостоверение в щель между дверью и дверной коробкой, он отжал собачку замка. Занес ящик с инструментами в гараж и зажег свет.

По пути из «Шепчущихся сосен» к дому Айви Элгин он проехал мимо таверны. Увидел, что автомобиль Стива уже на стоянке.

Зиллис жил один. Путь был свободен.

Билли открыл ворота гаража, загнал внедорожник, запер ворота.

По средам народу в таверне хватало. Стив не возвращался домой раньше двух часов ночи.

Тем не менее Билли не мог потратить семь часов на то, что забраться в дом и обыскать его. Задолго до рассвета предстояло избавиться от двух трупов, на которых имелись вещественные улики, однозначно указывающие, что убил этих людей не кто иной, как Билли.

В гараже хватало грязи и паутины, но не всякого хлама. За десять минут Билли нашел пауков, но не запасной ключ от двери.

Ему не хотелось оставлять следы взлома. Однако с легкостью открывать замки удается только в кино. Точно так же, как соблазнять женщин и убивать мужчин.

Устанавливая в своем доме новые замки, Билли не только узнал, как это делается, но и понял, что очень часто работу эту выполняют спустя рукава. Он надеялся, что и здесь мастер окажется не из лучших, и его ожидания оправдались.

Возможно, дверь навесили за одну сторону, а замок купили под другую. И вместо того, чтобы перевесить дверь или поменять замок, хозяева просто его перевернули. Так что внутренняя лицевая сторона замка оказалась в гараже.

И вместо приваренной к замку рамки на Билли смотрела снимаемая, которая крепилась на двух шурупах. Личинка вытаскивалась за специальное кольцо с зацепами, для этого и предназначенное.

Так что на поиски запасного ключа он потратил больше времени, чем на открытие двери. Прежде чем войти в дом, Билли вновь собрал замок и тщательно стер отпечатки своих пальцев с поверхностей, к которым мог прикоснуться.

Инструменты положил в ящик, из него достал револьвер. На случай, если бы пришлось быстро сматываться, поставил ящик с инструментами в багажное отделение «эксплорера».

Помимо ящика с инструментами, он захватил с собой и коробку с одноразовыми латексными перчатками. Достал две, натянул на руки.

До захода солнца оставался еще час. Билли прошелся по дому, везде зажигая свет.

В кладовой многие полки пустовали. Запас продуктов Стива был типичным для холостяка: консервированные супы, тушенка, различные чипсы.

Грязные тарелки и кастрюли в раковине числом превышали чистые на полках и в шкафчиках. Там тоже хватало пустого места.

В одном из ящиков Билли нашел запасные ключи от автомобиля, гаража и, возможно, от дома. Действительно, один из них подошел к двери черного хода. Билли сунул его в карман, остальные положил на место.

Мебель Стив Зиллис не уважал. Около пластикового стола на кухне был только один стул, тоже из пластика, но совершенно другого цвета.

Вся обстановка гостиной состояла из просиженного дивана, скамейки для ног, телевизора с DVD-плеером на тумбе на колесиках. Журналы стопками лежали на полу, одной из них компанию составляла пара грязных носок.

Если бы не отсутствие постеров, могло бы создаться впечатление, что это комната в студенческом общежитии. Затянувшаяся юность вызывала жалость, но преступлением не являлась.

Если женщины здесь и появлялись, то не возвращались сюда… и не ночевали. Умения завязывать языком черенки вишен явно не хватало для установления длительных романтических отношений.

В спальне для гостей обстановку заменяли четыре манекена. Все женщины, голые, без париков, лысые. Три подверглись переделке.

Один лежал на полу, в центре комнаты. Руки сжимали рукоятки двух мясницких ножей. Оба вонзили манекену в шею, словно он дважды зарезал сам себя.

Между ног в пластике проделали дыру. Также между ног торчал металлический штырь, вероятно выломанный из забора. Острый конец штыря загнали в грубое подобие влагалища.

Вместо ступней у манекена была вторая пара кистей, прикрепленная к голеням. Ноги в коленях согнули так, чтобы дополнительные кисти могли держать металлический штырь.

Третья пара кистей торчала из грудей. Они жадно хватали воздух, словно манекен никак не мог насытить свою похоть.

_{Глава 45}

Далеко не в одном доме, если зайти туда без спроса и иметь возможность не торопясь осмотреть его, вы сможете найди свидетельства извращенных вкусов хозяина.

Но на переделку манекенов было затрачено слишком много сил и времени, так что они представляли собой нечто большее. Скорее всего, выражали потребность насиловать и убивать, удовлетворить которую полностью никак не удавалось.

Второй манекен сидел спиной к стене, раскинув ноги. Глаза ему вырезали. Вместо них вставили зубы.

Похоже, звериные зубы, может быть, рептилий и, скорее всего, настоящие. Изогнутые клыки, заостренные резцы.

Зубы аккуратно приклеили к глазнице. И теперь каждая напоминала пару маленьких челюстей.

Рот превратили в большущую дыру. И пасть манекена тоже заполняли не человеческие зубы.

Зубы торчали и из ушей.

Из сосков и из пупка. А уж во влагалище, еще одной дыре, зубов было больше, чем в любом другом отверстии.

Что представлял собой этот монстр – страх перед женственностью или женщину, пожирающую себя, – Билли не знал, да и не хотел узнать.

Он мечтал только об одном: побыстрее выбраться из этого дома. Увидел более чем достаточно. Но продолжал смотреть.

Третий манекен тоже сидел спиной к стене. Его руки лежали на коленях, держали чашу. А чаша являла собой срезанную верхнюю часть черепа.

Чашу заполняли фотографии мужских половых органов. Билли к фотографиям не прикоснулся, но поверхностного взгляда хватило, чтобы предположить, что на всех фотографиях запечатлены гениталии одного мужчины.

Аналогичные фотографии, десятки фотографий, торчали из оставшейся части головы манекена. А также из раскрытого рта.

Вероятно, Стив Зиллис провел немало времени, фотографируя свой половой орган с разных углов, в разной степени возбуждения.

Латексные перчатки Билли послужили не только для того, чтобы в доме не осталось его отпечатков пальцев. После увиденного Билли бы вытошнило, если бы ему пришлось голой рукой прикасаться к дверным ручкам, выключателям – к чему угодно.

Четвертый манекен стоял нетронутым. Зиллису, возможно, не терпелось добраться до него.

Вот, значит, какие мысли вертелись в голове Зиллиса во время его смены в таверне, когда он наливал пиво, смешивал напитки, рассказывал анекдоты, показывал фокусы.

В спальне Зиллиса обстановка была спартанской, как и в остальных комнатах. Кровать, тумбочка, настольная лампа, часы. Ни картин на стенах, ни безделушек, ни сувениров.

Простыни смятые, одна подушка на полу.

Один угол, судя по всему, служил свалкой для грязного белья. Рубашки, шорты, джинсы, нижнее белье лежали кучей.

Обыск спальни и стенного шкафа привел еще к одному тревожному открытию.

Под кроватью обнаружился десяток видеокассет с порнофильмами. На обложке изображались обнаженные женщины в наручниках, цепях, некоторые с кляпами, с завязанными глазами. Над ними угрожающе нависали садисты-мужчины.

То были не любительские, а профессиональные фильмы, которые продавались в магазинах для взрослых – как в обычных магазинах из кирпича и цемента, так и в онлайновых.

Билли вернул кассеты на место и задался вопросом: а достаточно ли он обнаружил, чтобы полиция могла нагрянуть сюда с ордером на арест?

Нет. Ни манекены, ни порнофильмы не доказывали, что Стив Зиллис когда-либо причинил вред человеческому существу, только свидетельствовали об отклонениях его фантазий от нормы.

Тем временем за диваном в доме Билли лежал реальный покойник, от которого следовало избавиться.

Если бы он стал подозреваемым в убийстве Гизель Уинслоу в Напе или если бы обнаружили тело Лэнни Олсена и заподозрили Билли и в этом убийстве, за ним, как минимум, организовали бы слежку. Он потерял бы свободу действий.

А вот если бы полиция нашла тело Коттла, Билли бы сразу арестовали.

Никто бы не понял, что грозит Барбаре. В существование такой угрозы просто бы не поверили. Его предупреждения не восприняли бы всерьез. Когда ты – главный подозреваемый, полиция хочет услышать от тебя только одно – признание в совершенных преступлениях.

Он знал, что при этом происходит. Он совершенно точно знал, что при этом происходит.

В течение двадцати четырех часов или сорока восьми часов (или недели, месяца, года), которые потребуются ему, чтобы доказать свою невиновность – если он вообще сможет это сделать, – Барбара останется беззащитной, без охранника.

Его слишком глубоко затянули в трясину. И спастись он мог, рассчитывая только на свои силы.

Если бы он нашел лицо в банке с формальдегидом или другие, не менее жуткие сувениры, то мог бы попытаться сдать Зиллиса властям. Ничто другое их бы не убедило.

Как и в большинстве домов в Калифорнии, подвала в доме Зиллиса не было, зато был чердак. Люк находился в потолке коридора, веревка свисала вниз.

Когда он потянул за веревку, крышка откинулась, с нее сползла раздвижная лестница.

За спиной раздался какой-то шум. Мысленно он увидел зубастый манекен, ринувшийся на него.

Развернулся, выхватив из-за пояса револьвер. Никого. Наверное, чуть осел старый дом.

Поднявшись по лестнице, он увидел закрепленный на полу чердака выключатель. Две лампочки, покрытые пылью, осветили пустое пространство, где пахло древесной гнилью.

Очевидно, выродку хватило ума держать свои сувениры в другом месте.

Билли подозревал, что Зиллис жил здесь, но не считал это место своим домом. Минимум мебели, полное отсутствие каких-то декоративных вещей – все говорило о том, что для Стива Зиллиса это всего лишь дорожная станция. Остановка в пути. Он просто проезжал мимо.

В таверне он отработал пять месяцев. Где он провел предыдущие пять с половиной лет, прошедшие после того, как в Денвере исчезла Джудит Кессельман, студентка Университета Колорадо?

Интернет связал его только с одним исчезновением и ни с какими убийствами. Если верить «Гуглу», на Зиллисе «висело» гораздо меньше, чем на самом Билли.

Но если иметь список городов, в которых останавливался Стив Зиллис, если проанализировать исчезновения и убийства, которые имели место быть в тех городах, возможно, удастся составить более четкую картину.

Наиболее удачливые серийные убийцы были бродягами, которые совершали свои преступления в самых разных местах. Места, где они убивали, разделяли сотни миль, и относились эти места к разным юрисдикциям, так что связать эти убийства в серию было непросто. То, что бросается в глаза с самолета, невозможно увидеть шагающему по земле.

Странствующий бармен, который умеет смешивать напитки и ладить с посетителями, может найти работу где угодно. Далеко не везде у него будут спрашивать рекомендации с прежних мест работы, ограничатся только карточкой социального страхования, водительским удостоверением и разрешением от Совета по контролю за употреблением спиртных напитков штата. Джекки О’Хара, типичный представитель работодателей Стива, не звонил в те места, где раньше работал человек, который устраивался к нему. Он принимал решения, основываясь на собственных впечатлениях.

Билли погасил все лампы и вышел из дома. Запасным ключом закрыл за собой дверь и вновь положил его в карман, потому что собирался вернуться.

Глава 46

Умирающее солнце окрашивало в яростно-кровавый цвет огромное сооружение, строящееся по другую от таверны сторону автострады.

Когда Билли ехал домой, чтобы забрать тело Коттла, это сверкающее зрелище настолько захватило его внимание, что он свернул на обочину и остановил внедорожник.

Команда, реализующая проект, – художники, инженеры, рабочие, – собралась около большого желто-пурпурного шатра, в котором они обедали, проводили совещания, принимали знаменитостей мира искусства и искусствоведения, чтобы насладиться закатом, этим мимолетным чудом природы.

Рядом с шатром стоял большущий желто-пурпурный дом на колесах, построенный на шасси автобуса для междугородных перевозок, с надписью «ВАЛИС» на борту. Во внешней отделке дома на колесах активно использовались никель и хром, в которых теперь отражался яростный блеск солнца. Тонированные окна обрели цвет алой бронзы.

Но остановиться Билли заставили не желто-пурпурный шатер, не дом на колесах, в каких обычно путешествуют рок-звезды, не группа людей, восторгающихся закатом.

Поначалу он бы сказал, что его внимание прежде всего привлек ало-золотой блеск зрелища. Но это объяснение не соответствовало действительности.

Сооружение было светло-серым, но, отражая яркий солнечный свет, оно поменяло цвет. От нагретых солнцем поверхностей поднимался еще и горячий воздух, и в сочетании с ослепительным блеском отраженного света создавалось полное ощущение, что гигантская скульптурная композиция охвачена огнем.

Именно это заставило Билли остановиться: полная иллюзия пожара на сооружении, которое после свершения строительства действительно собирались сжечь.

Сочетание местоположения солнца и атмосферных условий как бы предсказывало будущее гигантской скульптуры: огонь придет. А серость, которая иной раз проглядывала сквозь фантомный огонь, являла собой золу и пепел.

В яркости цветов, рожденных заходящим солнцем, Билли все лучше понимал причину гипнотической мощи этого зрелища. Особенно завораживала его фигура, взятая в оборот этой стилизованной машинерией, мужчина, пытающийся выжить между перемалывающих все и вся колес, шестерней, поршней.

Все эти недели, пока продолжалось строительство и скульптурная композиция приобретала завершающие очертания, казалось, что человек пойман машиной, как, собственно, и задумывал художник. Стал жертвой сил, над которыми не властен.

Теперь же, под заходящим солнцем, человек вроде бы и не горел, в отличие от окружающей его машины. Светился – да, но светился как бы изнутри, могучий и крепкий, неподвластный языкам пламени, которые пожирали машину.

Эта фантасмагорическая машина строилась не инженером. Была простым нагромождением символов машин, не имела функционального назначения.

Машина, не реализующая некую производительную функцию, не имела смысла. Не могла служить даже тюрьмой.

Человек мог выйти из этой машины, когда бы захотел. Он не был в ловушке. Он только верил, что находится в ловушке, но вера эта родилась из потакания собственному отчаянию, а потому была ложной. Мужчина должен был уйти от бессмысленности, найти значение своей жизни, а найдя его, поставить перед собой достойную цель.

Откровения не были характерны для Билли. Он всю жизнь бежал от них. Проницательность и боль воспринимал как синонимы.

Но на этот раз, понимая, что перед ним откровение, он не убежал от него. Вместо этого, вновь выехав на трассу и продолжив путь домой, в надвигающиеся сумерки, он забирался вверх по ментальной лестнице возможных толкований этого откровения, добирался до площадки, где лестница поворачивала, и поднимался дальше, к следующему повороту лестницы.

Он не мог предвидеть, какие выводы сделает из этой внезапной интуитивной догадки, но точно знал: догадка эта обязательно ему поможет, прежде всего в принятии правильных решений.

Когда он вернулся домой, на западном горизонте осталась лишь узкая полоска заката. Билли съехал с дорожки на лужайку, подогнал «эксплорер» к заднему крыльцу, чтобы облегчить погрузку тела Ральфа Коттла.

Его не могли увидеть ни с дороги, ни с участка ближайшего соседа. Выходя из кабины, он услышал первое уханье ночной совы. Только сова увидела бы его и звезды.

На кухне он достал стремянку из кладовой и проверил записывающее устройство, установленное в шкафчике над микроволновкой. Произведенная на диск запись показала, что в отсутствие Билли в его дом никто не входил, во всяком случае через кухню.

Он никого и не ожидал. Стив Зиллис сейчас работал в таверне.

Убрав стремянку, он, ухватившись за веревочную петлю, протащил Коттла через дом на заднее крыльцо, спустил со ступенек. Загрузка трупа в багажное отделение «эксплорера» потребовала больше терпения и мускульных усилий, чем ожидал Билли.

Он оглядел темный двор, темный лес, деревья-часовые. Ощущения, что за ним наблюдают, не было. Наоборот, он остро чувствовал собственное одиночество.

Хотя запирать дом казалось бессмыслицей, он запер дверь и отогнал «эксплорер» в гараж.

При виде циркулярной пилы, сверлильного станка, инструментов Билли вдруг захотелось забыть о кризисе, с которым он столкнулся. Ему захотелось вдохнуть запах свежих опилок, насладиться точностью соединения «ласточкин хвост».

В последние годы он столько сделал по дому – сам, все сам. И если теперь ему предстояло сделать что-то для других, он бы начал с того, в чем они нуждались: с гробов. Он мог бы найти себе новую профессию: гробовщика.

С мрачным лицом Билли загрузил в «эксплорер» еще одно полотнище пленки, моток веревки, липкую ленту, фонарь, кое-что из мелочей. Все, что могло понадобиться. Добавил несколько сложенных одеял и пустых картонных коробок, чтобы получше замаскировать труп.

Перед Билли лежала долгая ночь похоронных работ, и он боялся не только выродка-убийцу, но и многого того, что обитало в темноте. Последняя нагоняет ужас на разум, но правда и в том (и в этом он черпал надежду), что темнота напоминает нам о свете. Независимо от того, что ждало его в ближайшие часы, Билли верил, что он вновь будет жить при свете дня.

Глава 47

Четырех часов сна плюс викодин и пиво «Элефант» не могло хватить для полноценного отдыха.

Прошло более двенадцати часов с того момента, как Билли поднялся с кровати. Физических ресурсов ему еще хватало, но вот голова работала не так быстро и четко, как ему хотелось.

Уверенный в том, что «эксплорер» не выглядит как катафалк, пусть в багажном отделении и лежал труп, он остановился около небольшого магазинчика. Купил анацин, чтобы справиться с головной болью, и кофеиновые таблетки «Не спи».

За завтраком он съел две оладьи, потом сэндвич с ветчиной, так что организму определенно не хватало калорий.

В магазине продавались сэндвичи в вакуумной упаковке. Для их разогрева имелась микроволновая печь. Но по какой-то причине его желудок дал бурную реакцию на одну только мысль о мясе.

Он купил шесть шоколадных батончиков «Херши», источник сахара, шесть ореховых батончиков «Плантерс», источник белка, и бутылку пепси, чтобы запить таблетки «Не спи».

– День Валентина в июле или что? – спросила кассирша, указав на сладости.

– Хэллоуин, – ответил Билли.

Сев за руль внедорожника, принял по таблетке анацина и «Не спи».

На пассажирском сиденье лежала газета, которую он купил в Напе. Он еще не успел прочитать статью об убийстве Уинслоу. В газете сложены распечатки нескольких заметок из «Денвер пост». О Джудит Кессельман, пропавшей навсегда.

Он читал распечатки, откусывая сначала от батончика «Херши», потом от «Плантерс». Цитировались представители администрации, студенты, родственники и друзья, сотрудники полиции. Все, кроме полицейских, выражали сдержанную надежду на возвращение Джудит.

Копы высказывались крайне осторожно. В отличие от ученых, чиновников и политиков, они избегали пустопорожней болтовни. И получалось, что только их действительно волновала судьба молодой женщины.

Расследование вел детектив Рэмси Озгард. Некоторые из коллег называли его Озом.

На тот момент ему было сорок четыре года. По ходу службы он трижды награждался за проявленную храбрость.

В пятьдесят лет он по-прежнему мог оставаться на службе. Информация, имеющаяся в заметках, позволяла сделать такое предположение. В тридцать восемь лет Рэмси Озгарда ранили в левую ногу. Он мог выйти в отставку, получив полноценную пенсию, но предпочел остаться на службе. И даже не хромал.

Билли хотелось поговорить с Озгардом. Для этого, однако, он не мог воспользоваться ни своим именем, ни телефоном.

Как только батончики, пепси и таблетки «Не спи» начали смазывать шарики и ролики в его голове, Билли поехал к дому Лэнни Олсена.

Не припарковался у церкви, чтобы добраться до него пешком, как сделал в прошлый раз. Прибыв к уединенно стоящему дому, последнему на тупиковой дороге, пересек наклонный, поднимающийся в гору двор, проехал мимо тира, в котором задником служили тюки соломы.

Лужайка уступила место дикой траве, далее пошла каменистая земля. Поднявшись достаточно высоко по склону, Билли перевел ручку переключения скоростей в нейтральное положение, поставил автомобиль на ручник.

Включенные фары ему бы не помешали, но их могли увидеть снизу, из домов, которые он миновал ранее.

С тем чтобы не привлекать внимания и не разжигать чьего-либо любопытства, Билли выключил фары и заглушил двигатель.

На своих двоих, подсвечивая себе фонарем, быстро отыскал уходящую в землю шахту.

До виноградников, до прибытия европейцев, до того, как предки американских индейцев пришли сюда по ледяному мосту из Азии, вулканы создали эту долину. Они же определили ее будущее.

Старую винокурню Росси, винные подвалы Хайца и другие здания в долине строили из риолита, вулканического минерала, напоминающего гранит, который здесь же и добывался. Холм, на котором стоял дом Олсена, был из базальта, еще одного вулканического материала, темного и тяжелого.

Когда извержение заканчивается, оно иногда оставляет после себя лавовые трубы, длинные тоннели, пробитые в камне. Билли недостаточно хорошо разбирался в вулканологии и не мог сказать, то ли на этом холме выходит наружу такая вот лавовая труба, то ли это фумарола, через которую вырывались горячие газы.

Знал он другое: шахта на выходе диаметром четыре фута и невероятно глубокая.

В этих местах Билли ориентировался прекрасно, потому что Перл Олсен приютила его, когда в четырнадцать лет он остался один. Она совершенно не боялась его, чего нельзя было сказать о других. Легко могла отличить правду от лжи. Ее доброе сердце открылось ему и, несмотря на раковое заболевание, которое сводило ее в могилу, воспитывала сироту, как сына.

Двенадцатилетняя разница между Билли и Лэнни означала, что они не чувствовали себя братьями, пусть и жили в одном доме. Кроме того, Лэнни всегда держался сам по себе и, возвращаясь со службы в управлении шерифа, принимался за рисование.

Впрочем, отношения у них сложились дружелюбные. Иногда Лэнни мог даже изобразить доброго дядюшку.

В один из таких дней Лэнни предложил Билли попытаться определить глубину шахты.

Хотя маленькие дети не играли на этом холме, Перл волновалась о безопасности даже воображаемых малышей. Многими годами раньше она заказала раму из красного дерева, которую закрепили на базальте по периметру шахты. А зев последней накрыли крышкой из красного дерева, которую винтами соединили с рамой.

Сняв крышку, Лэнни и Билли начали исследования с помощью полицейского фонарика, электроэнергия к которому поступала по проводам от двигателя пикапа.

Луч осветил стены на глубину в добрых триста футов, но дна они так и не увидели.

Уходя вглубь, шахта расширялась до восьми или десяти футов. Стены были неровные, кое-где в трещинах.

Они привязали фунт медных шайб к концу веревки и опустили их по центру шахты, рассчитывая услышать звон колец, когда те стукнутся о дно. Веревка у них была в тысячу футов, и ее не хватило, чтобы достать до дна.

Наконец они стали бросать вниз стальные шарики от подшипников, засекая время падения, чтобы потом, по формуле из учебника, определить глубину шахты. Минимальная глубина, на которой шарик обо что-то ударялся, составила тысячу четыреста футов.

Но дно шахты находилось глубже.

Шахта достаточно долго уходила вертикально вниз, но дальше, вероятно, изгибалась, и, возможно, не один раз. После первого удара шарик продолжал рикошетом отлетать от стен, и звуки эти не обрывались, затихали и затихали, пока не сходили на нет.

Билли полагал, что длина этой лавовой трубы – многие мили и она спускается на несколько тысяч футов под поверхность долины.

Теперь, в свете фонарика, он воспользовался приводимой в движение аккумулятором электроотверткой, чтобы отвернуть двенадцать винтов, которые соединяли раму и крышку. Последний раз он и Лэнни проделывали эту операцию чуть ли не двадцать лет тому назад. Закончив, он сдвинул крышку.

Из шахты не тянуло ветерком. Билли с трудом уловил слабые запахи пепла и соли.

Покрякивая от напряжения, он выволок мертвеца из багажного отделения внедорожника и подтащил к шахте.

Оставленные на земле следы его не волновали. Камень, он и есть камень. Если что и осталось, то через несколько дней точно исчезло бы.

Хотя покойник мог этого не одобрить, учитывая его принадлежность к Обществу скептиков, Билли пробормотал над телом короткую молитву, прежде чем сбросить его в дыру в земле.

От Ральфа Коттла, летящего вниз, шума было куда больше, чем от любого из стальных шариков. Первые удары о стены были громовыми.

Потом удары сменились свистящим звуком, который издавала пленка от трения по каменной стене. Возможно, тело спиралью скользило по стенам лавовой трубки, совсем как пуля по нарезному стволу.

Глава 48

Билли оставил «эксплорер» на лужайке за гаражом, чтобы случайный автомобилист, который заехал бы в тупик развернуться, не натолкнулся бы на него. Натянул на руки латексные перчатки.

Запасным ключом, который достал из дупла в пне менее девятнадцати часов тому назад, открыл дверь черного хода, прошел на кухню.

С собой захватил пленку, клейкую ленту, веревку. И разумеется, револьвер калибра 0,38 дюйма.

Проходя по первому этажу, везде зажигал свет.

Среда и четверг были выходными днями Лэнни, поэтому в ближайшие тридцать шесть часов хватиться его не могли. А вот если бы подъехал кто-нибудь из друзей, увидел свет в окнах, но дверь бы ему не открыли, мог подняться переполох.

Билли намеревался закончить все свои дела как можно быстрее, после чего везде погасить свет.

Плакаты с изображениями рук, указывающих путь к трупу, висели на прежних местах, приклеенные липкой лентой к стене. Билли намеревался снять их позже, заметая все следы.

Если бы на теле Лэнни нашлись улики, свидетельствующие о том, что Билли – убийца (а такие улики, по словам Коттла, остались на теле Гизель Уинслоу), их не удалось бы использовать в суде, если Лэнни будет покоиться в миле или около того под землей.

Билли понимал, что, уничтожая подложные улики, он одновременно уничтожал свидетельства причастности выродка к убийству Лэнни, если тот случайно их оставил. Он заметал следы за них обоих.

Хитрость, с которой расставлялась ловушка, и тот выбор, который поначалу делал Билли, в точности соответствуя замыслу представления, фактически указывали на то, что выродок предполагал его появление в доме Лэнни именно с той целью, с какой он здесь и появился.

Билли это не волновало. Все отошло на второй план, за исключением благополучия Барбары. Он мог защитить ее, лишь оставшись на свободе, а другого защитника у Барбары не было.

Если бы на Билли пало подозрение в убийстве, Джон Палмер тут же усадил бы его за решетку. Шериф приложил бы все силы, чтобы добиться обвинительного приговора, а уж потом, используя его, попытался бы переписать историю.

Они могли держать его в камере только по подозрению в убийстве. Сколь долго, Билли не знал. Но сорок восемь часов наверняка могли.

К тому времени Барбару бы убили. Или она пропала бы без вести, как Джудит Кессельман, которая училась музыке, любила собак, обожала гулять по берегу океана.

Представление завершилось бы. Возможно, у выродка появилось бы еще одно лицо в еще одной банке.

Прошлое, настоящее, будущее – все время от начала до скончания веков собралось здесь и сейчас и помчалось галопом (он мог поклясться, что слышит, как со свистом вращаются стрелки его наручных часов), вот он и поспешил к лестнице, чтобы подняться на второй этаж.

На подъезде к дому у него вдруг возникла мысль, что он не найдет тело Лэнни в кресле в спальне, где видел его в последний раз. Еще один ход в игре, еще один поворот сюжета представления.

И на последней ступеньке он замер, остановленный этой самой мыслью. Замер и еще раз, у двери спальни. А потом переступил порог и включил свет. Лэнни сидел в кресле, с книгой на коленях, с фотографией Гизель Уинслоу между страницами.

Выглядел труп не очень. Кондиционер в доме работал, поэтому более низкая, чем за стенами, температура воздуха приостановила разложение, но кровеносные сосуды явственно проступили, выделяясь каким-то зеленоватым оттенком.

Глаза Лэнни следили за приближающимся Билли, но, разумеется, причину следовало искать в отражающемся от них свете ламп.

Глава 49

Расстелив пленку на полу, Билли, перед тем как начать паковать труп, сел на край кровати и взял телефон. Следя за тем, чтобы не допустить ошибки, в которой признался раньше, набрал номер 411. Узнал у оператора телефонный код Денвера.

Даже если Рэмси Озгард продолжал служить в управлении полиции Денвера, он мог жить не в городе, а в одном из пригородов, и в этом случае поиски бы усложнились. Более того, его домашнего телефона могло не быть в справочнике.

Когда Билли позвонил в справочную Денвера, выяснилось, что ему повезло. Но действительно, удача когда-то должна была повернуться к нему лицом. Озгард, Рэмси Дж., жил в городе, и Билли продиктовали номер его домашнего телефона.

В Колорадо было 22:54, и звонок в столь поздний час говорил о том, что причина важная и дело не терпит отлагательств.

Мужской голос ответил на втором гудке, и Билли спросил:

– Детектив Озгард?

– Он самый.

– Сэр, это помощник шерифа Лэнни Олсен из управления шерифа округа Напа в Калифорнии. Прежде всего хочу извиниться за то, что беспокою вас в столь поздний час.

– У меня хроническая бессонница, помощник шерифа, а здесь у меня порядка шестисот телевизионных каналов, вот я и смотрю «Остров Гиллигана» или еще какую-нибудь муру до трех часов утра. Что стряслось?

– Сэр, я звоню из дома по поводу одного дела, которое вы вели несколько лет тому назад. Возможно, вы захотите позвонить в управление шерифа нашего округа, чтобы получить подтверждение, что я там служу, а потом взять мой домашний номер и перезвонить мне.

– Ваш номер у меня высветился, – ответил Озгард. – Так что пока мне этого достаточно. Если ваш вопрос окажется скользким, тогда я сделаю то, что вы говорите. А пока готов вас выслушать.

– Благодарю вас, сэр. Речь идет о человеке, пропавшем без вести. Примерно пять с половиной лет тому назад…

– Джудит Кессельман, – прервал его Озгард.

– Вы попали в десятку.

– Помощник шерифа, только не говорите мне, что вы ее нашли. Во всяком случае, не говорите, что нашли ее мертвой.

– Нет, сэр. Ни живой, ни мертвой.

– Помоги ей Бог, но я не верю, что она жива. – Рэмси вздохнул. – Но если я точно узнаю, что она мертва, для меня это будет ужасный день. Я люблю эту девочку.

– Сэр? – в удивлении вырвалось у Билли.

– Я никогда с ней не встречался, но люблю ее. Как дочь. Я так много узнал о Джудит Кессельман, что теперь она мне ближе многих и многих людей, которые были частью моей жизни.

– Понимаю.

– Она была удивительным человеком.

– Я это слышал.

– Я говорил со многими ее друзьями и родственниками. Никто не сказал о ней плохого слова. Эти истории о том, что она делала для других, о ее доброте… Вы знаете, как иногда образ жертвы преследует вас, вы не можете быть совершенно объективным?

– Конечно, – без запинки ответил Билли.

– Ее образ преследовал меня, – продолжил Озгард. – Она так любила писать письма. Если какой-то человек входил в ее жизнь, она не отпускала его, не забывала, оставалась на связи. Я прочитал сотни писем Джудит Кессельман, помощник шерифа Олсен, сотни.

– То есть вы впустили ее в сердце.

– Ничего не мог поделать, она сама туда вошла. Это были письма женщины, которая любила людей, старалась отдать им все. Светящиеся письма.

Билли смотрел на дыру от пули во лбу Лэнни Олсена. Потом перевел взгляд на открытую дверь в коридор.

– Ситуация у нас следующая, – сказал он. – В подробности я вдаваться не буду, потому что мы только собираем улики и еще не предъявили обвинения.

– Я понимаю, – заверил его Озгард.

– Но я хочу назвать вам одну фамилию и узнать, не звякнет ли у вас в голове звоночек.

– Волосы у меня на затылке встали дыбом, – ответил Озгард. – Так мне хочется, чтобы звякнул.

– Я прокрутил по «Гуглу» нашего парня, и единственная зацепка связана с исчезновением Кессельман, да и зацепка эта хиленькая.

– Так прокрутите его через меня, – попросил Озгард.

– Стивен Зиллис.

В Денвере Рэмси Озгард с шипением выпустил застоявшийся в легких воздух.

– Вы его помните.

– Да.

– Он был среди подозреваемых?

– Официально – нет.

– Но вы лично его подозревали.

– С ним мне было как-то не по себе.

– Почему?

Озгард ответил после паузы:

– Даже если с этим человеком ты не хочешь пить пиво, не хочешь пожать ему руку, нельзя сбрасывать со счетов его репутацию.

– Это всего лишь сбор информации, неофициально, – заверил его Билли. – Говорите мне только то, что считаете нужным, а там увидим, окажется что-то мне полезным или нет.

– Дело в том, что на тот день, когда Джудит похитили, если ее похитили, в чем лично я не сомневаюсь, на весь тот день, более того, на сутки, на двадцать четыре часа и даже больше, у Зиллиса было алиби, которое не разбить и атомной бомбой.

– А вы пытались?

– Будьте уверены. Но даже без алиби не было никаких улик, которые указывали бы на него.

Билли ничего не сказал, но почувствовал разочарование. Он надеялся получить что-то определенное, но Озгард ничего не мог ему предложить.

Почувствовав это разочарование, детектив продолжил:

– Он пришел ко мне до того, как попал в поле моего зрения. Более того, мог никогда не попасть, если бы не пришел ко мне сам. Очень хотел помочь. Говорил и говорил. Она была ему очень дорога, он воспринимал ее как любимую сестру, но он знал ее всего лишь месяц.

– Вы говорили, что она легко сходилась с людьми, раскрывала им сердце, они привязывались к ней.

– По словам ее близких друзей, она не знала Зиллиса так хорошо. Это было очень поверхностное знакомство.

Билли ничего не оставалось, как и дальше играть роль адвоката дьявола, от которой он с удовольствием бы отказался.

– Возможно, ему казалось, что он ближе к ней, чем она была к нему. Я хочу сказать, если она обладала магнетизмом, который притягивал…

– Вам бы его увидеть, когда он пришел ко мне, посмотреть, как он себя вел, – прервал его Озгард. – Он словно хотел, чтобы я заинтересовался им, проверил его и нашел стопроцентное алиби. А после того, как я нашел, он просто раздулся от самодовольства.

Билли почувствовал отвращение в голосе Озгарда.

– Вы все еще злитесь на него.

– Злюсь. Зиллис, он продолжал приходить ко мне какое-то время, потом пропал, но старался помочь, звонил, заходил, что-то предлагал, и все время у меня было ощущение, что это представление, что он играет какую-то роль.

– Играет роль. У меня такое же ощущение, но мне нужно больше.

– Он – говнюк. Это не значит, что он преступник, но он самодовольный говнюк. Этот говнюк даже начал вести себя так, словно мы приятели, он и я. Потенциальные подозреваемые, они никогда так себя не ведут. Это неестественно. Черт, вы сами все знаете. Но у него была такая легкая, шутливая манера.

– «Все нормально, Кемосабе?»

– Черт, он до сих пор это говорит?

– До сих пор.

– Он говнюк. Прикрывается своими шуточками, но говнюк, все точно.

– Значит, какое-то время он крутился вокруг вас, а потом пропал.

– Да, и расследование зашло в тупик. Джудит исчезла, будто ее и не существовало. В конце того года Зиллис бросил учебу, ушел со второго курса. После чего я его больше никогда не видел.

– Сейчас он в наших краях.

– Интересно, где он побывал в промежутке?

– Может, мы это выясним.

– Надеюсь, вы это выясните.

– Я вам еще позвоню, – пообещал Билли.

– По этому делу в любое время. Служба – это ваше призвание, помощник шерифа.

На мгновение Билли его не понял, практически забыл, кем представлялся, но быстро нашелся с правильным ответом:

– Да. Мой отец был копом. Его похоронили в форме.

– У меня в полиции служили отец и дед, – сказал Озгард. – Так что я тоже потомственный служака. И я не могу забыть Джудит Кессельман. Я хочу, чтобы она покоилась с миром, а не просто валялась в какой-то канаве. Видит Бог, на свете не так уж много справедливости, но очень хочется, чтобы в этом деле она восторжествовала.

Отключив связь, Билли какое-то время не мог сдвинуться с места. Так и сидел на краю кровати, глядя на Лэнни, а Лэнни смотрел на него.

Рэмси Озгард плыл по жизни, не боясь волн, не стремясь прибиться к берегу. Без остатка отдавал себя городу, в котором жил.

Билли слышал эту преданность людям в словах Озгарда, ее не могли заглушить сотни миль, которые их разделяли, она слышалась так же явственно, как если бы детектив находился в одной комнате с ним. И вот тут Билли осознал, насколько полным был его уход из жизни других людей. И насколько опасным.

Барбара начала вытаскивать его из затворничества, коснулась его сердца, и тут этот чертов вишисуас. Жизнь показала две своих стороны: жестокость и абсурдность.

Но сейчас он находился среди волн, и не по своему выбору. События отбросили его далеко от берега, на глубину.

Двадцать лет сдерживания эмоций, ухода от общественной жизни, затворничества лишили его многих навыков. Теперь он пытался вновь научиться плавать, но течение, похоже, уносило его все дальше от людей, к еще большей изоляции.

Глава 50

Словно зная, что его ждет лавовая труба, куда не придут скорбящие и не положат цветы, Лэнни не хотел, чтобы его упаковали в пластиковый саван.

Убили его не в этой комнате, поэтому ни кровь, ни ошметки мозгов не марали стены и мебель. Билли хотел, чтобы исчезновение Лэнни не вызвало никаких подозрений и не повлекло за собой полномасштабного расследования, а потому старался, чтобы все так и осталось чистым.

Из стенного шкафа для белья он вытащил стопку махровых полотенец. Лэнни пользовался тем же стиральным порошком, что и Перл. Билли сразу узнал запах.

Полотенцами укрыл подлокотники и спинку кресла, в котором сидел труп. Если бы что-то выплеснулось из раны в затылке, то попало бы на полотенца, а не на ткань обивки.

Из дома Билли привез небольшой пластиковый мешок, какие используются для мусорных ведерок в ванной. Избегая смотреть в выпученные глаза, надел мешок на голову мертвеца, липкой лентой закрепил на шее: еще одна мера предосторожности на случай, если из развороченного затылка что-то выплеснется.

Хотя Билли знал, что грязная работа никого не может свести с ума, знал, что ужас приходит вслед за безумием, не прежде, он тем не менее задался вопросом: как долго ему еще понадобится возиться с мертвецами, чтобы его сны, если не часы бодрствования, превратились в вопящий ужас?

Лэнни с готовностью перебрался с кресла на пленку, но в дальнейшем сотрудничать отказался. Лежал на полу в позе человека, сидящего в кресле, никак не желал выпрямить ноги.

Rigor mortis. Трупное окоченение. Если труп достаточно долго остается в одном положении, ранее мягкие ткани становятся жесткими. Потом разложение приводит к их размягчению.

Но Билли понятия не имел, сколько на это могло уйти времени. Шесть часов, двенадцать? Ждать, чтобы выяснить это на практике, он не мог.

Поэтому попытался завернуть в пленку застывшего Лэнни. Иногда казалось, что мертвец сопротивляется сознательно и целенаправленно.

Но в конце концов Билли своего добился: запаковал покойника в пленку и оклеил липкой лентой.

На полотенцах не осталось ни пятнышка. Билли сложил их и убрал обратно в стенной шкаф.

Только теперь они пахли не так хорошо.

Доставить Лэнни к лестнице труда не составило, но первый пролет Лэнни преодолевал с грохотом. Согбенное тело громко билось о каждую ступеньку.

На лестничной площадке Билли напомнил себе, что Лэнни предал его, чтобы спасти свою работу и пенсию, и они оба здесь из-за его предательства. После этого Лэнни столь же громко преодолел второй пролет.

Потом Билли протащил труп коридором, через кухню, заднее крыльцо. Короткая лестница, и они уже во дворе.

Он подумал о том, чтобы загрузить труп в «эксплорер» и подвезти как можно ближе к шахте. Но расстояние было невелико, и он решил, что дотащит тело волоком. Едва ли на это ушло бы больше сил, чем на погрузку Лэнни в багажное отделение и извлечение обратно.

Земля, накалившаяся за день, отдавала запасенное тепло, но, к счастью, с горы подул легкий ветерок.

Маршрут, все время в горку, сначала по двору, потом через траву и кусты, оказался более длинным, чем он предположил, оценивая расстояние от подножия лестницы, ведущей на заднее крыльцо. Заныли руки, плечи, спина.

Где-то по пути Билли вдруг понял, что плачет. Его это испугало, он понимал, что должен оставаться крепким, как кремень.

Причину слез он понимал. Чем ближе приближался к лавовой трубе, тем труднее ему удавалось воспринимать этот груз как инкриминирующий его труп. Как ни крути, это был Лэнни Олсен, сын женщины, которая открыла сердце и дом издерганному донельзя четырнадцатилетнему подростку.

В звездном свете Билли показалось, что валун рядом с лавовой трубой – вылитый череп.

Но что бы ни ждало его впереди – гора черепов или усыпанная ими равнина, – он не мог повернуть назад, как и не мог воскресить Лэнни. Он был всего лишь Билли Уайлсом, хорошим барменом и несложившимся писателем. Чудес он творить не мог, в нем лишь жила надежда на лучшее и способность к выживанию.

Поэтому под звездным светом и обдуваемый горячим ветерком, он добрался до черепа, оказавшегося обычным камнем. А потом, не мешкая, даже не переведя дыхания, отправил труп в дыру в земле.

Навалился грудью на раму из красного дерева, всматриваясь в темноту, слушая, как тело спускается все глубже и глубже.

Когда наступила тишина, он закрыл глаза и выдохнул: «Все кончено».

Разумеется, покончил он только с одним делом, впереди его ждали другие, возможно такие же плохие, но определенно ничем не хуже.

Фонарь и электроотвертку он оставил на земле около лавовой трубы. Поставил крышку из красного дерева на место, выудил из кармана стальные винты и закрепил ее.

К тому времени, когда он вернулся в дом, пот смыл со щек остатки слез.

За гаражом он положил фонарь и электроотвертку в «эксплорер». Латексные перчатки порвались. Билли их снял, запихнул в мешок для мусора, взял из коробки новую пару.

Снова зашел в дом, чтобы осмотреть его с первого этажа до чердака. От него требовалось убрать из дома все следы присутствия трупа и его самого.

На кухне не смог решить, что делать с ромом, колой, нарезанным лаймом, другими предметами, стоявшими на столе. Решил дать себе время подумать об этом.

Коридором направился к лестнице, чтобы подняться в главную спальню. Приближаясь к фойе, заметил справа, за аркой, яркий свет: в гостиной горели все лампы.

Револьвер в руке сразу оказался не куском железа, оттягивающим руку, а очень нужным инструментом.

Первый раз, проходя по дому, прежде чем подняться наверх и убедиться, что тело Лэнни по-прежнему в кресле, Билли включил в гостиной люстру, но не более того. Теперь там горело все, что могло гореть.

А на диване, лицом к арке, сидел Ральф Коттл, все в том же дешевеньком, мятом костюме.

Глава 51

Ральф Коттл, какие-то сорок минут тому назад отправленный в лавовую трубу, сумел скинуть с себя пленочный саван, подняться на тысячи футов из-под поверхности долины и зайти в дом Олсена, оставаясь при этом мертвым и зарегистрированным скептиком.

Очень уж неожиданным стало для Билли появление Коттла в гостиной Олсена, и на секунду он поверил, что Коттл жив, никогда не умирал, но уже в следующее мгновение он все понял: в лавовую трубу он сбросил тело не Коттла, а кого-то еще, начинку пластикового буррито заменили.

Билли услышал, как произнес: «Кто?» – то есть, спрашивая себя, чей труп, завернутый в пленку, он отправил в глубины земли, начал поворачиваться, чтобы застрелить любого, кто мог оказаться в коридоре, уже не задавая никаких вопросов.

Но в этот момент его ударили по шее чем-то тяжелым, у основания черепа, вызвав скорее не боль, а вспышку света. Яркие звезды, иссиня-синие и раскаленно-красные, вспыхнули в голове.

Он не помнил, как пол поднялся ему навстречу. Потому что, казалось, долгие часы летел и летел в чернильной темноте лавовой трубы, гадая, чем развлекаются мертвяки в холодном сердце давно потухшего вулкана.

Темноте он, похоже, приглянулся больше, чем свету, потому что в себя он приходил рывками, то всплывая на поверхность сознания, то вновь проваливаясь в глубины бессознательного.

Дважды незнакомый голос задавал ему вопрос, – во всяком случае, он дважды этот вопрос слышал. Оба раза его понял, но ответить смог только со второй попытки.

Еще окончательно не придя в себя, Билли настроился слушать голос, чтобы уловить тембр, интонации, а потом, при необходимости, их опознать. Да только голос звучал не как человеческий: грубый, странный, искаженный. Не вызывало сомнений лишь одно: его спрашивали.

– Ты готов к своей второй ране?

Услышав вопрос второй раз, Билли оказался в силах ответить:

– Нет.

Обнаружив, что к нему вернулся дар речи, пусть голос больше напоминал писк, он также понял, что может открыть глаза.

Хотя поначалу перед глазами все плыло и стоял туман, через какие-то мгновения он увидел стоящего над ним высокого человека в натянутой на лицо лыжной шапочке с прорезями для глаз и черной одежде. Руки выродка были в кожаных перчатках, и в обеих он держал какое-то оружие будущего.

– Нет, – повторил Билли.

Он лежал на спине, наполовину на ковровой дорожке, наполовину на деревянном полу, с правой рукой на груди, левой откинутой, револьвера ни в одной не было.

Наконец туман более не застилал глаза, и Билли понял, что выродок держит в руках не оружие будущего, а следовательно, не является путешественником во времени или пришельцем с другой планеты. Мужчина в маске держал портативный перфоратор, которому для того, чтобы забивать гвозди, не требовался компрессор.

Левая рука Билли лежала на деревянном полу, и мужчина в маске приколачивал ее к полу.

Часть третья. Образ жизни – все, что у тебя есть