– Я лопухнулась, – она бросила на пол свою мокрую простыню. – Что-то я сделала не так… Где-то я накосячила. На что-то отвлеклась. Я не успела кончить!
– Ну всё, – я закрыла глаза. – Конец света!
Танечка надумала мазаться медом. Меня не очень тянуло на все эти спа-процедуры. Если бы кто-нибудь взял меня за шкирку и окунул в ванну с медом, я была бы не против. Но самой натираться было лень. Мне и так хорошо: я выпила чай и вполприщура слушала Танечку, надеялась еще немножко вздремнуть.
– Понимаешь, – она намазывала медок на лицо, – эффективность любого процесса определяется предельной концентрацией внимания на всех его стадиях.
– Что? – я не сразу поняла, откуда эта песня. – Можно помедленней?
– Эффективность любого процесса, – Танечка повторила, – определяется предельной концентрацией на всех его стадиях. Это я у мужа в книжке прочитала. У него в туалете валяется куча умных книжек. Ты видела? Папа ему дарит, он откроет и забудет в туалете, он все равно их не читает толком, а я листаю на досуге. Я даже полку там повесила. Чего ломаться? Пора признать: мы все читаем в туалете. А раз читаем, так и нечего книжки на пол бросать. Нужно делать из туалета библиотеку. И пусть там стоит все самое рейтинговое…
Она зачерпнула полную ладонь меда и начала растирать себе грудь. Это нужно было снимать на фото и на видео, нужно было срочно вызвать художников, скульпторов, модельеров, но никого не было, кроме меня, я одна любовалась.
– Короче, главное в жизни – концентрация! Концентрация на всем, что делаешь. Нельзя распыляться на мелочи. Всегда нужно думать о главном. Иначе счастья не будет. А я отвлекалась. Наверно, на это вот окошко отвлеклась, я же следила одним глазом, на всякий случай, поглядывала. Вдруг правда кто-то выйдет. И не успела. Не угналась за ним. Не догнала я коня своего боевого!
– Ну не переживай, не переживай…
– Да что теперь переживать, – Танечка повернулась спиной и начала энергично массировать свою круглую попу. – Нечего было варежку разевать. Нужно было думать про самое главное! Сильно, сильно нужно было сконцентрироваться и думать только про самое главное. Мне и оставалось-то… Минута! Две от силы. А я, овца, в окошечко смотрела.
– И что? Не мог помочь?
– Не мог помочь, – она облизала мед с пальца. – Серьезные мужчины не любят компромиссов. Компромиссы они могут заключать только на стадии переговоров. За результат он разобьется! А когда уже получил результат – зачем напрягаться? Неинтересно.
– Мерзавец!
– Нет! Что ты! – Танечка намазала себе лицо, щеки и губы у нее натянулись, и она продолжала говорить сквозь зубы. – Он серьезный человек. Он натопил сотню. Я могу его понять. Сто градусов в парилке, а потом еще и секс.
– Все равно мерзавец.
Я начала просыпаться, силы потихоньку ко мне возвращались, я поднялась допить свой чай.
– Нет, он не мерзавец, – Танечка вытянулась в шезлонге, вся блестящая от меда с ног до головы. – Я сама во всем виновата. Не смогла выманить все компромиссы, пока он еще горел желанием. Откуда берется энергия? Из цели! Нет цели – нет сил. Это я тоже у него в туалете прочитала. Поэтому и премию нельзя раньше времени выдавать. Премии он выдает только в конце года.
– Тем более мерзавец!
Танечка смыла свой мед, и мы снова закрылись в парилке. Мне захотелось повторить еще этот прыжок из горячего в холодное. Я улеглась, глаза закрыла, а Танечка размахивала березовым веником.
– Нет, он совсем не мерзавец, – она нагоняла пар. – Он просто захотел охладиться. Прыгнуть в воду. Это же понятно. Поэтому он так легонько приподнял меня – и стряхнул. Так, знаешь, приподнял – и в сторону, как тряпочку. Бросил меня! Как пленную калмычку! А сам в бассейн.
– Ох, как у вас все сложно… – я вдохнула поглубже влажный березовый воздух.
– А я смотрела, – Танечка остановилась. – Я смотрела, как он поплыл. Он так красиво плыл… Волосы мокрые… Плечи развел… Он очень красиво разводит плечи… Проплыл два раза…
– И?!
– И все. Вышел подышать. На улицу. Я думала, вернется! Ждала! А он не захотел. Отдышался и пошел в дом с гостями бухать…
Танечка вздохнула и опять запела романс:
– Я уеду, уеду, уеду… Не держи, ради бога, меня…
– Все! Я сейчас зарыдаю!
– А ну-ка ложись, – она достала пару веников из кадушки. – Сейчас я тебя оховячу!
Танечка водила надо мной горячими мягкими листьями, еще не касаясь веником тела, только окутывала теплым воздухом. Было приятно, я провалилась в густое горячее облако.
– Ох, если бы он вернулся… – она похлопывала и приговаривала. – А мне ведь ничего не надо! Концентрироваться, доводить до конца – не надо. Если бы он просто вернулся… Я бы его понюхала. О, как он пахнет! Я бы его потрогала. Ну мог хотя бы погладить? Или сказать мне… Что-нибудь приятное… «Кончай быстрее, что ты копаешься?!» Мог же так сказать? Да он мог бы просто на меня посмотреть! Только посмотреть! Одну минуту! А он не захотел, ты понимаешь, он не захотел участвовать…
Она опустила веники. Я дернулась, чтобы встать, мне стало очень жарко.
– Лежи, лежи… – остановила Танечка. – Это еще не все.
Она собирала пар сразу двумя вениками, гоняла его вдоль моего тела от головы до пяток и прихлопывала. Мне было немножко больно, смертельно жарко, но очень приятно. Я поняла: к утру воскресну, смогу пахать без выходных целый месяц после такого массажа.
– Я все понимаю, – Танечка поменяла темп, начала лупить сильнее. – Все понимаю. У серьезных мужчин очень сложная психика. Может быть, он даже почувствовал отвращение ко мне. Я должна была это предусмотреть.
– Ну хватит! – я подняла голову. – Один оргазм профукала и всю неделю ноешь.
– Нет, я не ною, – она прихлопнула меня по макушке и прошлась по спине короткими крепкими стежками. – Я не ною. Я бью его арматурой.
– Какой арматурой?
Танечка передохнула, еще раз намочила веники и встряхнула. Меня обожгли горячие капли.
– А вон там у меня в предбаннике арматура валяется. Все время забываю выбросить… И вот, прикинь, она мне пригодилась! Когда он ушел, я осталась одна на полу. Вот тогда мне на глаза и попалась эта арматура. Сижу, смотрю на эту железяку… И так мне захотелось взять ее – и в горло ему…
– Маньячка ты! – я ей сказала и тут же получила веником по заднице.
Танечка взялась за меня серьезно, мне даже было немножко страшно, горячий пар мешал дышать, удары были не слабенькими. Она лупила как сумасшедший банщик, и я не дрыгалась.
– Я ненавижу! – она кричала. —Я ненавижу, когда он меня отталкивает! Это движение… Вот это движение, отодвигающее руками, бесит меня! Он сам виноват, сама нарвался на арматуру!
– Ты что, его била? – я тоже закричала, веники свистели так яростно и громко, что пришлось кричать.
– Нет! – она хлестала наотмашь. – Что ты? Средь бела дня! Мужа бить? Арматурой?
Только во сне! Только во сне!
– Таня! – я застонала. – Выброси арматуру!
– Нет! Нельзя ее выбрасывать! Арматура меня успокаивает! Я его всю ночь убивала этой арматурой. Он уснул. Еще бы! Напарился, поел, выпил, кончил, спел – и уснул. А я его убивала! Ух!
Она сама была вся мокрая и красная, устала и остановилась передохнуть.
– Может, хватит с меня?
Я вообще-то была уже даже не трупом, я была живым куском мяса, отбитого и пропаренного.
– Лежи, лежи…
Она умылась холодной водой и начала хлестать меня медленно, с оттяжкой, показывая, как лупила мужа в своих эротических снах.
– Я представила в руках арматуру. Сжала ее покрепче – и по голове ему! По лбу! По ногам! По спине! В живот! В сердце! Прямо в сердце! До утра! Как я его жестоко избивала… А он храпел. Он даже не проснулся. Хоть бы шевельнулся во сне – нет, спал как убитый!
– Отпусти меня! – я начала задыхаться. – Истеричка!
Пришлось спасаться, я выскочила из парилки и нырнула с разбегу в холодную воду. Оргазм, не вру, господа, это был полный оргазм. Когда я вылезла из бассейна, мне показалось, что я получила в подарок новое тело. Точно такое же, как у меня было раньше, только новенькое и чистенькое.
– Ой, ой, ой… – Танечка глянула в окошко и кинула мне халат. – Святая инквизиция!
Она увидела мужа. Руслан и еще пара друзей по тропинке двигались в баню. У прудика с утятами они остановились, и барин что-то показывал руками. Он так характерно разводил их в сторону, мне показалось, он захотел расширить водоем. Прокопать его и вширь, и в глубину. Собаки, все его борзые, учуяли хозяина и подавали голоса из своих вольеров. Когда он открыл дверь, его жена сидела в шезлонге в эффектной позе и ласково улыбалась.
Барин шагнул и споткнулся о железный прут. Танечка встала, убрала в дальний угол свою железяку и улыбнулась так же лукаво, как ее покойная бабушка-зенитчица.
– Пригодится, – она промяукала, – для дизайна.
Мы оделись и пошли на кухню. Мне очень захотелось борщеца с грудинкой и с горчицей. И может быть, еще любви… Пожалуй, да, совсем немножечко, сначала борщ, чеснок, немного водки, а потом любви.
Последняя прогулка
Бабки запели с утра пораньше. Тяжелый старый усилитель из тех, что похож на гроб, разносил старушечьи голоса по сонной улице. Инвалидного вида старички держали портрет Ленина и красные флаги. Аккордеон дрогнул – и бабки задребезжали старый песняк из нашего пионерского детства:
Наш паровоз вперед летит, в коммуне остановка…
Эта туса старух-коммунисток собиралась на площади у входа на Центральный рынок каждое воскресенье. Бабки поднимали и прилегающие к рынку дома, и все кольцо вокруг площади. Многоэтажки красного пояса России дружно вставали и топали за творожком к завтраку, выводили на прогулку собак или просто курили на балконе. Все ругали старух-активисток: «Последний выходной! Разбудили, старые шалавы». А бабки пели. Бабкам было хорошо.
Алена жила как раз напротив рынка, ее квартира была на пятом этаже. На пятом акустика еще лучше, чем на первом. Все лето она не закрывала дверь на свой балкон, так что старухи грянули ей прямо в ухо, и, как многие соседи, Алена поднялас