– Почему? – Мэри опять, да, опять задала запрещенный вопрос.
– Не положено, – сладко улыбнулась голова.
И тут наивная Мэри предложила:
– Так сделайте ксерокопию.
– А мы тут ксерокопии не делаем! – отыгралась голова. – У нас нет ксерокса.
Любезный папочка протянул ей свою фляжку. Мэри замотала головой, попила воды и села на пол. «Господи! – она повторяла. – О Господи!» Я взяла ее паспорт и опять побежала вокруг терминала в зал, где были стойки туроператоров.
– Пожалуйста, сделайте копию, – я попросила. – Нашей тете плохо. Она только что из Америки.
– Понимаю, понимаю, – ответил менеджер и отксерил паспорт.
Я прискакала за минуту. Голова посмотрела на копию и бросила ее в корзину. Мэри открыла рот, чтобы спросить «поче…», но папочка вовремя ее остановил.
Мы получили собаку. Мы сделали шаг к свободе. Но Мэри снова развернулась, подошла к голове и бухнула на стол бутылку с водой.
– Возьмите, – сказала она голове. – Вдруг кто-то еще попросит у вас водички.
– Ис-с-стеричка, – процедила голова.
– Скунс! – завизжала Мэри.
Мы ее тянули: «Скорее, Мэри, домой!» Я схватила собачий контейнер, папочка вез на телеге пять чемоданов. Мэри обернулась, а голова закричала нам вслед:
– Плевали мы на ваши санкции!
У машины любезный папочка выдохнул, затолкал в багажник все чемоданы и достал свою фляжку, по ощущениям там оставалось еще пару глотков. Мы допили.
– «Скунс!» – я вспомнила и засмеялась.
– А кто поведет? – растерянно спросила Мэри.
Любезный папочка протянул ей ключи.
В пробке Мэри почти не хныкала. Только все время спрашивала: «Это надолго? Кто-нибудь знает, когда это кончится? Где-нибудь можно узнать, когда это все прекратится?»
Ее опять раздражали мелочи. Ее пугали воздушные мосты, закрытые грязным пластиком. «Почему он такой грязный? Его что не моют?» Она задавала глупые вопросы и удивлялась нашей дорожной рекламе. Это можно понять, пробка двигалась медленно, а Мэри истосковалась по кириллице, поэтому читала на каждом щите.
«Городские хищники» – это была фишка спортивного автосалона. Через двадцать метров появились конкуренты – «Всегда найдется хищник покрупнее».
Рядом был веселый щиток: бутылка водки и подпись «Я люблю химию».
Через каждую сотню висела реклама хосписа – облетающий одуванчик. «Мы не можем спасти человека от смерти…» – Мэри вздрогнула и дернула рулем.
– Потише, потише, – я ей сказала.
За серым одуванчиком висел черный щит: ночное шоссе, фото байкера в красном шлеме и просьба: «Включи поворотник. Сохрани ему жизнь».
– О господи! – она вздохнула.
– Мэри, посмотри направо, – улыбнулся любезный папочка.
Он показал на гипермаркет, там на площадке стояли настоящие противотанковые ежи из рельсов.
– Да вы жестокий! – я усмехнулась.
– Ничего, – он зевнул. – Пусть привыкает, пусть наращивает обороноспособность.
Мэри оглядывалась по сторонам удивленно, как иностранка, и повторяла:
– Все другое! Все другое!
Она пришла в себя после бани, после нашей русской бани, из которой мы прыгали прямо в речку. Поля, березки, тишина, пеструшки, хризантемки… – все это ее успокоило. И как только Мэри восстановилась, мы сразу услышали страшный вопрос:
– А вы нашли мой пятый том Вальтера Скотта?
А мы нашли! А мы нашли! Пятый том Вальтера Скотта все эти годы лежал на кухне у нашей добренькой мамочки на полке с кулинарными книгами. Она не заострялась – лежит себе и лежит.
Советский пломбир
Всю жизнь Любовь Петровна просидела в холодильнике. Разумеется, это был не простой домашний холодильник, она бы туда со своими кубанскими габаритами и не влезла, это был промышленный холодильник-склад. Лежали в этом холодильнике три тонны пломбира, и холодильник тот был на хозяйстве у комбината мороженого «Кубань-холод».
Любовь Петровна работала в холодильнике лет двадцать, из-за этого по ночам ей снился пломбир. Закрывала она глаза и видела конвейерную ленту, а на ней стаканчики, стаканчики, стаканчики бегут, и брикеты, брикеты, брикеты с вафлями обливаются глазурью. И так почти каждую ночь.
Иногда Любовь Петровна вскакивала с кровати и шлепала на кухню к банке помидоров. Дюже сладкие были сны, хотелось перебить солененьким. Но от мороженца ее не воротило, дома она его не ела, а на работе нет-нет возьмет и слопает какую-нибудь некондицию.
В этом холодильнике всегда было минус восемнадцать, заходить туда полагалось в ватной фуфайке и в теплых сапогах. Но это если надолго. А если на минутку-две, Любовь Петровна не одевалась. Прошмыгнет в одном халате, глянет, что там у нее на остаточках – и назад в каптерку. Ни разу не простудилась. Здоровьице у нее было крепкое, кубанское. И даже Славик-грузчик, хлопец молодой и шустрый, ей частенько говорил:
– Шо вы мне ноете за свое сердце? Вас, Любовь Петровна, об дорогу не разобьешь.
– Ой, Славик, и не поверишь, – она любила покряхтеть. – В субботу чуть инфаркт не случился. Поехали мы на море с палатками…
– В ваши годы? С палатками! Когда вы уже прекратите свою экономию?
Она рассматривала в зеркало свежую химическую завивку и немножко приглаживала на макушке.
– Да… Жарковато было, жарковато… Вот меня и прихватило.
– Шашлыки то жарили? – по-кошачьему улыбался Славик.
– Жарили.
– Обожрались опять, наверно?
– Два шампурика… Грамм по триста… – Любовь Петровна виновато опускала глаза. – С пирожками.
– И водочки…
– Ой, было, было…
– Пивком не шлифовали?
– Немножко, – она засмущалась. – Один стаканчик.
– И от жары вам стало плохо.
– Ой, плохо! Мой аж скорую вызывать собрался. «Люба, не умирай! Люба, я за руль не сяду, дотерпи до хаты».
– Жара, все жара… – посмеивался Славик. – Сорок два сегодня обещали.
Так оно и было в тот страшный день. В холодильнике -18 – на улице +42.
В самый разгар горячего кубанского лета Любовь Петровна катилась по раскаленному асфальту колобком, подтягивая шлепанцы, чтоб не соскочили. Подошвы клеились к расплавленной смоле, и за Любовь Петровной оставались четкие следы тяжелых ножек: круглый нос и каблучок, круглый нос и каблучок…
На комбинате мороженого был обеденный перерыв. Все попрятались: кто в столовую, кто в каптерки. Девчонки из цеха жарили вафельные стаканчики на сливочном масле, а Любовь Петровна бежала в холодильник, укрываясь от пекла пачкой накладных.
Она вошла за тяжелую железную дверь без всякого ватника и там, в холоде и полумраке, достала из кармана… Ох! Что она достала… Любовь Петровна достала из кармана детские резиновые прыгалки. Да, обычную скакалку она вытащила и – гоп, гоп, гоп! – запрыгала через веревочку.
Уже целый месяц она прыгала на скакалке во время обеденного перерыва. Прыгала и не обедала. И, более того, не ужинала. Только завтракала ячменным зернышком и брала с собой на перекус пару яблок. И никто об этом не знал, только Славик-грузчик. Он ее и приучил к большому спорту.
Обедали они как-то копченой грудиночкой, думали-думали, как Любовь Петровне побыстрее согнать килограммов хотя бы двадцать, и Славик вспомнил юношескую секцию по боксу.
– Скакалка, Любовь Петровна, – самый дешевый тренажер. За три рубля купила, положила в сумочку – и давай. Все боксеры так тренируются. Только никакой грудинки! За сало забудьте!
На дешевизну Любовь Петровна повелась. Обрадовалась сначала:
– А то чего ж я бегаю к соседке? Она всему району клипсы на ухо ставит. Чтоб аппетит послабже. То ж я и смотрю, что ж она сама-то со своими клипсами центнер весит? А берет пятьсот рублей за штуку! И каждую неделю к ней ходи…
Любовь Петровна запрыгала. Да так резво… Сто раз отсчитает – отдохнет, еще сотню напрыгает – подышит. Чудное было зрелище: щеки, попа и грудь подпрыгивали вместе с Любовь Петровной, но прищемлялись чуть позже. Славик хохотал поначалу, но секрет никому не выдавал. Откроет дверь, сунет нос в холодильник и спрашивает:
– Ну что, Любовь Петровна, сколько сегодня напрыгала? Пять минут? Маловато. Дожимай до десяти.
– Как дожимать-то, Славик? – задыхалась Любовь Петровна. – Сил нет!
– Вот как пирожки ела, так и дожимай.
– У меня же ж возраст…
– Да шо вы мне за возраст!
– А ты-то сам попробуй!
– Да шо вы мне «попробуй»! Чи я вам Хиддинг? Дожимай, Любовь Петровна, дожимай!
Так и дожала за месяц до тридцати минут на скакалке.
В тот памятный паленый день Любовь Петровна отпрыгала половину нормы. Вспотела в холодильнике! Что ей были эти -18? Еще лучше для темпа. Она заметила, что сегодня ей скачется легче, и ножки не так сильно болят, как в первые дни, и весы показали -15 килограммов. За месяц!
Любовь Петровна решила поднажать еще и снова взяла скакалку. Когда она прыгала, на склад зашел Славик-грузчик. Как всегда, подбодрил:
– Не стынь, Любовь Петровна, не стынь! Куда накладные задевала?
– Вон на ящиках, – она кивнула, не сбавляя оборотов. – Ты обедал, Славик?
– Не отвлекайтесь, Любовь Петровна. Не мечтайте за жратву!
– Ты б хоть обулся! – пыхтела Любовь Петровна. – Что ж ты в шлепках?
– Да ладно, – Славик протянул, как всегда, немножко в нос. – Да ладно. Быстрее буду бегать.
Он накинул на голые плечи телогрейку, взял накладные и пошел по стеллажам собирать заказ для маленького магазина «Кубань-ларек». А Любовь Петровна прыгала.
Она выходила на финиш, когда у нее зазвонил телефон. Любовь Петровна взглянула на входящий, отдышалась немножко и шепотом ответила:
– Да…
И еще раз погромче, с готовностью к присяге:
– Да!
И еще решительнее, со злостью:
– Да! Еду!
Смотала прыгалки – и бегом на проходную. Раньше она выходила через вертушку боком, но в тот тяжелый день спокойно проскочила по ширине.
У ворот комбината «Кубань-холод» она взяла такси и в машине позвонила, чтобы еще раз уточнить:
– Там он?
– Там, – ей сказали. – Там.