каблучки мы помним, Лиза всегда носила шпильку, даже беременная. Ее живот мы тоже в покое не оставляем, он казался большим… «Вы помните, какой огромный был у нее живот?» – «Не такой уж огромный, это только казалось». Лиза была невысокой и хрупкой, со своим животом она была похожа на молоденькую кошку, которая нагуляла в первый раз.
Все это мы перетираем с радостью, и даже с наслаждением. И наслаждение оттого острее, что эта сада-маза приправлена тонкой горечью. Горькое все чувствуют, но никто не признается. Мы никогда не говорим друг другу, что думаем на самом деле.
2
Большое счастье, что мы встречаемся нечасто, на бегу и почти всегда случайно. Сегодня объявился Бражник. Был у нас такой мальчик, восхищенный и загадочный, ходил все время с книжечкой. «Сто дней Содома» называлась книжка, Маркиз де Сад ребенку нравился. Но обошлось. Сегодня Бражник – доктор философии в Александрийском почему-то университете. В городе оказался проездом, Бражник всегда проездом и, слава богу, редко мне звонит.
– Дорогая моя! – как ни странно, он был рад меня слышать. – Не прячься, не выдумывай никаких срочных дел, нам обязательно нужно встретиться…
Я хотела сбежать, как раз собиралась придумать срочное дело, но не успела.
– Возможно, ты этого и не заметила, – сказал он серьезно, – но третья мировая уже началась, мир катится в очередную пропасть, и кто его знает, свидимся мы еще или нет…
Раз такие дела, то я, конечно, согласилась поболтать. Но перед выездом на всякий случай позвонила Аллочке.
– Бражник в городе, – я ее предупредила, – зовет на кофе. А я боюсь встречаться тет-а-тет с этим маньяком…
– Не могу говорить, – она мне ответила, – я в офисе. Я ничего не слышу!
Аллочка, если позвонить ей на работу, всегда говорит таким голосом, как будто ей зажали нос прищепкой. Она работает в банке, у них так принято, они там все гундят, и Аллочке требуется некоторое время, чтобы перейти на обычный человеческий тон.
– … ты, конечно, со своими барскими замашками не сможешь себе такого представить, но я тебе сообщаю: мой офис занимает целый этаж, нас тут набили двести человек. Да, вот такой вот у нас крутой банк, что мы все как овцы сидим в одном загоне. К твоему сведению, я стою в очереди на принтер уже десять минут, а мой начальник – тупое некультурное бревно, я сегодня в новом платье, а он в упор его не видит. Он хочет, чтобы я в свой единственный выходной пробежала десять километров на банковской спартакиаде.
– Что, правда? – я ей не поверила насчет спартакиады в выходной.
– Да, а что ты удивляешься? Что ты сразу стонешь? Это у нас называется новая корпоративная политика. А ты звонишь мне со своими глупостями… Ты вообще в курсе, куда все катится? Человечество попало в офисное рабство…
Аллочка гундела недолго. Она всегда сначала немного погундит, чтобы вернуть себе самоуважение, а потом возьмет и забронирует столик в каком-нибудь скучном, но респектабельном месте.
На этот раз она взяла отдельный кабинет для некурящих в новом китайском ресторане. Старый центр, швейцар в костюме тибетского монаха, вид из окна на городской собор, и все официантки в кимоно…
Когда Лиза была жива, мы в такие места не ходили. Все наши гулянки проходили в общаге, иногда прямо на крыше. В теплые дни мальчики выползали туда с гитарами. Нет, это была не самодеятельность, мы просто немножко пили водку и немножко пели русский рок, тогда он был как раз на пике.
Меня отпевали в громадине храма,
Была я невеста, прекрасная дама…
ДДТ, «Белая птица», альбом 1996 года. Эту песню часто пел Саня Синицкий. Он считается главным виновником всего, что случилось с Лизой. К нему она рвалась в тот мартовский вечер, а муж не пускал, муж запер ее в квартире, поэтому она и дернулась на балкон. Синицкий в это время отмечал свой день рождения, чужая девушка, не из нашей компании, сидела рядом с ним… Он пел все ту же песню, только уже не для Лизы.
Душа моя рядом летала и пела,
А люди, не веря, смотрели на тело…
Мы обожали Шевчука, и сейчас обожаем. Когда звучат его «Вороны», я знаю, что в этот момент все наши люди думают про Лизу.
А вот Синицкого мы не любим, и поэтому во время каждой эксгумации долго-долго его грызем. Но забегать вперед не буду, до Синицкого еще доберутся.
Ресторан «Шанхай» находится рядом с вокзалом, поэтому Бражник приехал сразу с чемоданом. И не таким уж страшным он показался мне маньяком. Он распушился, он где-то хорошо и вкусно питался эти годы, он стал похож на белого холеного кота. Пальтишко терракот на нем висело непринужденно, на шее вместо бабочки была повязана красная арафатка. Представляю, как он удивился, когда увидел Чернушкину.
Чернушкину никто не приглашал, понятия не имею, как она оказалась у нас за столом. У нее всегда был талант чуять попой, в нашей профессии это очень ценное качество, и Чернушкиной оно пригодилось. Она сейчас работает в областной Думе, то ли командует пресс-центром, то ли заседает там в депутатах… Не знаю точно, я двести лет не видела Чернушкину.
Раньше это была мелкая, очень худая, резкая девушка, которая все время что-то объявляла с кафедры. Последний раз мы с ней случайно встретились через пару дней после нашего выпускного. Чернушкина околачивалась возле Думы.
«Ищу работу», – она сказала. «Какую?» – я спросила. Она и глазом не моргнула, говорит: «В начальство. Хочу в начальство, куда же мне еще идти?»
С тех пор мы не виделись. Но время от времени ко мне приходят странные посты, Чернушкина вешает умные мысли из какого-то цитатника. Предпочитает классиков, вчера она выдала из Бальзака: «В мире, где все горбаты, стройность считается недостатком». Между классиками проскочило что-то личное: «Я не люблю людей, которые… чего-то там такое из себя…». К чему это все? Не знаю. Как многие бездарности… Ах, нет, простите мою резкость. Это раньше мы кидались такими словами «бездарность», «серость»… Сейчас мы говорим спокойнее. У Чернушкиной никогда не было креативных порывов, она, как многие у нас в Думе, предпочитала с умным видом цитировать из проверенных источников, присваивать себе таким образом чужой авторитет. Вот, кстати, только что она повесила цитату Пикассо: «Я всегда делаю то, что не умею делать. Так я могу научиться этому». Ох, ты мама моя дорогая…
Мои друзья потешались над китайским меню, лапшичку, уточку им не хотелось, они заказывали «что-нибудь такое», а я немного опаздывала. Застряла в пробке, и всего-то в двух шагах, мне нужно было протащиться метров пятьсот вверх по набережной и повернуть к собору, «Шанхай» как раз напротив. С дороги видно и черные купола, и золотые кресты, но ползти до них пришлось минут двадцать. Потом я сделал кружочек вокруг церкви, потому что не могла найти парковку. Белая пятерка БМВ раскорячилась на два места, но я протиснулась, припарковалась рядом и перешла дорогу. У входа в ресторан стоял переодетый «шаулинец», он поклонился и ударил в гонг.
Полчаса… Обратите внимание, я опоздала всего на полчаса, но за это время мои друзья успели проскочить официальную часть. Никого не парило, что там у Чернушкиной в Думе, что там у Аллочки в банке, как там у Бражника в Египте… Когда я вошла, они уже обсуждали, как Лиза, бедная, стояла на балконе.
3
Откуда они могли знать, как она там стояла? Никто не видел, никто не стоял рядом с ней, но все успели пристроить Лизу в свои душещипательные очерки о молодых самоубийцах. Публике нравится душещипательное, и мы стараемся, щипаем.
Мы сочиняли, как нежная хрупкая девочка дрожала на ледяном ветру (действительно, был сильный ветер), как она залезала на стул (мы сомневались, на стул ли она залезала), как посмотрела вниз на мужа, муж в это время вышел из подъезда… Она ему сказала, это слышали свидетели, Лиза предупредила: «Я сейчас прыгну». Она произнесла это спокойно, без визга, только повысила голос, чтобы ее было слышно внизу. «Я сейчас прыгну» – и все, больше она ничего не говорила.
Муж повернулся. Он был уравновешенным человеком, все так и говорили про него: уравновешенный – но именно в эту минуту, когда смотрел на свой балкон, задравши голову, на пятый, он не выдержал. Кто-то из особо одаренных уверял, что муж кричал: «Я убью его!» Или: «Я убью тебя!» Но нет, такого он не кричал, это всего лишь наши затертые штампы. На самом деле муж сказал ей: «Истеричка! Истеричка! Истеричка!» У него сорвалось три раза, свидетели сошлись в подсчетах. А потом уже Лиза отпустила руки и полетела.
Все говорят «выбросилась из окна», но для Лизы это слишком вульгарно. Я всегда говорю «полетела». Когда Лиза шагала в воздух, вполне вероятно, что она хотела вверх, не вниз, а вверх.
Это не совсем понятно с точки зрения бытовой логики, и тяжело поверить, что Лиза вдруг забыла закон земного притяжения. Поэтому Аллочка надо мной каждый раз смеется, когда я говорю «полетела».
– Да! – я сразу начинаю упираться. – Она забыла! Такое бывает. Бывают в жизни молодой красивой женщины такие ситуации, когда она не помнит ни про какое притяжение…
Я не первый раз пытаюсь объяснить свою версию, но меня все время перебивают. Журналисты любят друг друга перебивать, для нас это нормально. Потому что нам совсем неважно кого-то услышать, никто не хочет слушать – все хотят сказать.
– Никуда она не полетела, начнем с этого, – перебила меня Чернушкина.
– Подождите! – я еще раз попыталась. – Если человек прыгает с балкона это не значит, что он хочет умереть…
Мне не дали закончить, может, оно и к лучшему, конечно.
Чернушкина напирала:
– Девушка выбросилась из окна с пятого этажа при свидетелях. Как это называется? Стандартное самоубийство. Безусловно, в состоянии аффекта. Разумеется, у Лизы было помутнение. Нормальная женщина никогда…
– Дайте, дайте мне сказать!
Бражник протиснулся между нами, руку вытянул вверх, как в школе, и сразу пальцами, как связкой колокольчиков, начал трясти – это его старая привычка.
– У меня был случай, – спешил он сообщить. – Представляете? Погнулся ключ от квартиры. А сделать новый я забыл, мне было некогда, и я все думал: завтра, завтра… И вот в один прекрасный день я прихожу домой, вставляю ключ в замок, начинаю поворачивать и чувствую: сейчас сломается…