Рождённое солнце готова принять
Чтоб по радостей тысяче сахарных блин
Катить до заката чтоб снова ронять
Ты просишь чтоб слышались крики причальные
Но можешь заставить священника смерть
Орбиту Земли как кольцо обручальное
В день свят положить на престольную твердь
Принкипо май 1920
84
О. Гардениной
Сегодня я пою прошедшую весёлость
Архипелаг надежд у горизонта лет
И неба синий зонт что нёс июль-атлет
Лазурить солнцем коронованную область
Сегодня а потом зубцами батарей
Иззубрю край холмов по чертежу окопов
И рокот радостный прославит плач и хохот
Колёса пушек как колёса лотерей
Уйду услышав пулемёта барабан
Качнусь за облако перешагну за горы
Обратно из долин снесёт клыки укоров
Из леса дальних лет прорвавшийся кабан
А вам кричащий люд перешагнувший полночь
С лицом где пулями обколоты румяна
Пропавший без вести как выстрел безымянный
Я в первый раз скажу устало: «Сволочь»
Вы те к кому вернусь делить дырявый полог
Палатки неба под грозою катастроф
В броне грядущего смеясь над бурей строф
Играют в шашки эпидемии и голод
А вот уже пришли в окопах мокрых улиц
Уж флаги пламени на парапетах крыш
И скоро будете лишь взрывы взроют тишь
Кричать у алтарей чтоб корабли вернулись
Когда же за морем грозовый встанет дым
Столетий яростных гремящая эскадра
И мы тогда придём с Антихристом седым
Святой водой кропить истерик ядра
Разбитых кораблей усталые колоссы
Проходят горизонт метнуть весне причал
Благослови Господь броневиков колёса
И топот дальних лет куда иду крича
85Поэма табака
Я напишу поэму табака
О том как в улиц громыхающую осень
До лучших лет врисована пока
Табачной гари удивительная синь
И улыбнусь истоптанным зрачком
Через узоры трубочного дыма
И вам чьё сердце цепенеет пятачком
Последней нежности разменянного имя
Теперь мне помнится заснеженный бульвар
И всё чем прошлое томительно и мило
В углу столовой золочёный самовар
Дороже солнца что послушное громило
Кричит на столике блестящий телефон
О том что кто-то непременно будет
И хриплый звон его необходимость будит
Увидеть бешено исписанный плафон
На траур вечера наклеила Тверская
Заплаты тысяч золотых витрин
А город грохоты на площадях плеская
Уж чётки фонарей перебирает в три
На скетинг площадей в коньках грузовиков
Влезает тлен из переулка коридоров
Кузнецкий мост на каланче веков
Пожары солнца выключает скоро
Снежинки осени под диском фонаря
На блёсткой слякоти неряшливая пудра
Иль это опию пригрезился наряд
Подвальных простыней на небоскрёбах утра
Мне помнится осенняя Москва
В наколке режущей старушка особняк
И переплёты крыш за рамами окна
Где абрис окон опустился и обмяк
Ещё ворон вечерний перелёт
На небе сером как серебряный полтинник
И стрелки труб и улицы пролёт
И как поёт трамвай и как читает схимник
Я не могу о прошлом говорить
Лазоревый антрепренёр предтечи
Сказал и сердце грохотно горит
За сотню вёрст от труб где загорелся вечер
Быть может я вернуться не могу
Ведь я теперь раскрашенный и гулкий
Мои шаги автомобильный гул
Плакаты пламени на крышах переулков
И если вновь приду у взломанных застав
На взрыв мостов заплачут митральезы
И я с постели незабудок встав
Проспекты проложу броневиков железом
Ведь я забыл что год тому назад
Я помещался на осенних тротуарах
И что на слякоти заснеженных бульваров
Я сердцем пробовал вскопать весёлый сад
Ночами плакал я с гудками паровозов
С гудками фабрик поутру стонал
Бывал весной как и закаты розов
В пролётах улиц осенью тоня
И что когда чечёткою колёс
Над памятью надругивалась вечность
Я проклинал судьбы смеющийся колосс
Что вехи городов натыкал бесконечность
И что когда гремя дыханьем рос
Перешагнуть моих ступеней гору
Я в кулаке судьбы всё ж помнящий с укором
Топил материки в крови рассветных рос
И что ещё не позабыл провалов
Тверской Сумской Садовой и Пера
И что на гребень Пресненского Вала
Артиллеристов Бурь ещё не звал, пора
И что пока [с] кувалдою судьбы
И не разжёгший вёсн дворцов моих убежищ
Я офицер планетной голытьбы
Не двинусь грохоча грузовиками к нежности
Твоих проспектов заснежённый город
Твоих закатов за холмами крыш
Пудрёных лиц над соболиным воротом
И ранних улиц шёлковую тишь
Твоей весны оттаявший асфальт
Твоих дождей гремящие ручьи
И грохота трамваев хриплый альт
И чьи-то вывески и облака ничьи
Тебя громадный обязался разгромить
Уж потому что лишь приходит осень
Мечты к тебе разорванную нить
Связала удивительная синь
И вновь мне хочется забрызгаться дождём
Зелёных глаз галлюцинирующую чёткость
Носить по улицам читая[?] подождём
Заветов Господа лазоревую кроткость
И вновь мне хочется как вы как те как все
Вдоль улиц ждать меня горящего огнями
По чёткам фонарей октябрьскими днями
Молиться о предтече и овсе
Быть лошадью любви и бурлаками неба
Которое откроется над площадью
Когда я перестану плакать лошадью
И буду человекам плакать: «Хлеба»
Не проскачу копытами снарядов
Воронками пожаров как следов
А буду ждать лазоревых годов
Когда покину латы для нарядов
И может быть тогда довольно будет слов
Алмазов и карбункулов писанья
Чтобы от нас тоскующих послов
Из рога митральез услышали: «Осанна»
Принкипо 6 сентября 1920
86Пера
За столиком кафе накрашенные лица
Безмолвный смех и шёпот ярких губ
А здесь прощается усталая столица
С кармином вечера за частоколом труб
Мне нравятся ноябрьские тени
Огни кафе на мокрой мостовой
Где как цветок заокеанского растения
Качается фонарь в автомобильном вое
И чьих-то глаз накрашенная наглость
И чьих-то губ кричащая тоска
А город стелется как колоссальный атлас
Рекламных грёз и завитринных сказок
Я прилетел из бешеной страны
Где на бульварах пушечный лафет
Но в ликах улицы я вижу те же сны
И фонари как виселицы у кафе
В теснине улицы расслышан мною бег
Волны беспамятства что тяготеет к наводненью
А на углах грузовиков виденье
Кричит как раненый человек
За столиком накрашенная челядь
Меня в картузике толкают как пророка
Гляжу на встречного скривившуюся челюсть
И треск грузовиков как пулемётный рог
Вид на Галатскую лестницу. 1921
Большая улица Перы. 24 дек. 1919
И будут здесь как в брошенных столицах
Не внемля шёпоту им непонятных строф
До самой двери сумасшедших катастроф
За столиком шептать накрашенные лица.
Принкипо. Принцевы острова
87О большевиках
А неба совсем не видно
Совсем совсем совсем
Сейчас никому не обидно
А будет обидно всем
В очарованном свете прожектора
Загораются и лица и платья
Конечно не нужно корректора
Поэта двуспальной кровати
Но чёрные тучи насилья
На небо ползут городов
Самые горем сильные
Будут средь первых рядов
Вы забыли а то и не знали
Что где-то небо есть
Вы не думаете это месть
А просто вы сказали:
«Мы живём на громадном вокзале
Одеваться спать есть»
Вы сволочь и есть
Бишик-Таш 1920 ноябрь 17
88
На небе горели и грели и гасли
Огни приключений и Солнца бог
Но разве не спросят потом не рассказ ли
Из странствований Пима [нрзб.] мог
Не только не спросят а даже и душу
Мою излоскутят как чуждый плакат
Ну что ж и прекрасно пусть встретит закат
Всё что гремело разрушу
Дух был и верблюдом кончает быть новым
Но чтобы предстать гениальным ребёнком[73]
Пусть то что казалось грозовым
Растащат и сердца очистят амвон
89Луне
В снарядном громе рушащихся стен
В бегущем ужасе пылающих кварталов
Я слышу птица твой перелётный стон
Но это будущее, гнев под небом алым
В тот час когда спокойно догорают фонари
На улицы несут раскрашенное мясо
Домов освещены угольчатые массы
По чердакам подобием зари
Ну а до этого и не видать совсем
Из-за мансард сияющего диска
На праздники витрин зовёт столица всех
Обедать взглядами в автомобильном писке
А у меня под черепом война
У батарей ума сверхброненосцы вер
А здесь никто так и не смотрит вверх
Где в трубный лес запуталась луна
И что ему до призрачного света
И до моей встревоженной души