Продранный чернильными молниями вертящейся пустоты израненного взгляда терпеливого Бога, ждущего поступи двенадцатидюймового гр [охота] отдалённой дроби убийственной. То раскалённого расплёсканным солнцеразящим хохотом холодного супа сутулых Любовей в стираных портянках физиологической трезвости.
А сегодня машу одной из бесчисленных каменных плащаниц самой высокой из башен смерчей, выброшенной задыхающимся воздухом в промозглом весеннем тумане спокойной истерики, прослоённой режущим дымом сгоревшего мозга великого числа концептора железобетонного облака лет, апокалиптическое имя которому 1 000. Поистине хороший улов сделал сегодня Заратустра: ни одного человека не уловил он, но зато уловил ТРУП.
Ростов ночь 16–17 октября 1919 г.
Новороссийск январь 1920 г.
Константинополь(Сонеты)1921
Вступительный. [I]
Я слышу голоса на перевалах гор,
И в городах, и в шахтах, и на море —
О чём-то гибельном, о голоде, о море,
Чей шаг, через века приблизившийся, скор.
И в них один томительный укор —
Всем тем, что в улицы заплетены узоре,
О неизвестности того, что грянет вскоре,
К чему колосс земли уж протянул багор.
Но, чтобы все в собор небес сошлись
На службу патриарха-катаклизма
Прославить голосом евангелье конца,
Должны народы петь на языке Отца.
О, если б для сего сквозь наше сердце-призму
Огнём всех языков его лучи зажглись.
Мост. [II]
Когда проходишь по Галатскому мосту
Над чудесами Золотого Рога,
То сердце ждёт за красотой порога
Увидеть воплощённую мечту.
А там, на площади, двуликие растут
Трамвайные часы, и стёкла магазинов
Рисуют пиджаки, что исчезают мимо
И чьи глаза сплетаются и ждут.
Но чьи глаза, всё ж ищущие, ищут,
Для тех оборванный и голосящий нищий
Вновь воскресит утерянный Восток.
А крик на улице, излом одежды модной,
А город, вечером забитый и холодный,
Всё тех же грёз разоблачит поток.
Решётки. III
Я знаю яркий деревенский Трапезонд,
Анатолийские другие города,
Но ни в каком порту так не ярка вода,
Не полон красок и цветов диапазон.
И так мечетей не узорен горизонт,
Как в городе, где прошлые года,
Исчезнувши в иных кварталах навсегда,
На небе выцвели, как благодатный зонт,
От слишком яркого промышленного солнца,
И вот – решёток изумительная бронза
В плетенье чётком металлических цветов
Открыла нежности читающего ока
О тех, кто жили здесь красиво и жестоко.
Тяжёлый перелёт из времени пластов.
Внутри Большого базара. Ок. 1890
Галатский мост. Кон. 1910-х – 1920-е
Кондитеры. IV
На окнах странный сад из сахарного хлеба —
То белых чашек разрисованы ряды,
А над каймою ассирийской бороды
Глаза у лавочника, как осколки неба.
А вечером под тусклыми огнями
Здесь собирается погаснувшими днями
Не покупающая ничего толпа,
И, сдвинув фески с выпуклого лба,
Хамалы спорят оживлённо и серьёзно
О том, что радостно, как и о том, что грозно.
А через мост накрашенные лица
Проходят в улицы блестящем карнавале,
А город с криком автовозов веселится
В многоэтажном электрическом провале.
Но презирающему времени полёт
Народу сердце предпочтенье отдаёт.
Базар. V
Кричат охрипло продавцы,
И буйволы проходят в бусах,
На сене тыквы и арбузы
И мыла на лотках дворцы.
Открыты лавочек ларцы.
Заокеанская пшеница,
Консервы, яркие, как Ницца,
И люди, пёстрые, как в цирке.
И Турция жива, как прежде,
В смешной промышленной одежде,
Но в волнах уличного гула
Окончилась греза Стамбула.
К иным Богам склонить колени
Пашей исчезло поколенье.
Золотой Рог. VI
Бегут, курясь, по Золотому Рогу
Трамваи миньятюрных пароходов,
В лазури удивительной погоды
Чертят узорно маслянистую дорогу.
Старинные суда с лицом, подобным року,
Глядят орудьями из круглых куполов,
А рядом, в лодочке, застывший рыболов
И ветхий мост раскинулся широко.
Сегодня пятница. На тысячах магон,
Как маковое, поле красных флагов,
Но всё равно – в котлах потух огонь,
И сотни кораблей не бросят в море лагов.
И знают все по сценам новых действий,
По декорациям: уж нет адмиралтейства.
Об их ремёслах. VII
Я помню яркие турецкие лавчонки,
Где свой товар гостеприимнейший народ —
На чём заметен труд изысканный и тонкий —
С открытою стеной на площадь продаёт.
И стружечный узор из-под резца поёт,
Когда смычок токарного станка
Прошёл над мундштуком, чья выдумка тонка
И где янтарный шар отметил остриё.
Я был в аду сталелитейных фабрик
И в мастерских стеклянных бус на Капри —
Поэзии труда разыскивал мечту, —
Но сбруи в бусах и на мраморе рассказы,
Мангалы бедняков, как золотые вазы, —
[Вот школа, где народ проходит красоту].
Пустыри. VIII
Нет ничего символистичней пустырей,
Мощёных улиц, чистых и покатых,
Где в рамах окон даль набросана богато
Кусками моря и судами батарей.
Я становлюсь спокойней и старей,
Когда на башенках бескрыших минаретов
Слежу, как солнца равнодушная карета
У горизонта движется скорей.
Пороги, пасть заброшенной цистерны,
Фонтаны без воды, садов убогий терний
И мрамора побитый релиеф.
Вам говорят, что здесь тоскуют долу.
Цените времени прозрачную гондолу.
Смотрите: будущего беспощаден лев.
Кабаки. IX
Рокочущие кабаки
От электричества красок,
От диких лиц и ярких масок
Потусторонни и дики.
Под пианино моряки
Орут бессмысленные песни,
А улица от лунной плесени
Перекосила чердаки.
Ещё во сне кривом и гулком,
Хрипя, блюёт по переулкам
Осмеянная беднота.
А для меня, для них тоскующем,
О ельнике весной кукующем,
Луны позорна нагота.
Баязет. X
Сейчас здесь сердце умирающей культуры.
Кричат газетчики турецкие газеты,
А там, над фесками щеголеватых турок,
Висят на небе минареты Баязета.
А на краю – поэзия ворот,
Парламент, в небо кампанилой обращённый,
Таинственный дворец за площадью мощёной
Собой являет государственный народ.
Но вот закат. О, это гений Турции,
Балконы башенок, как жёлтые настурции,
Вплетает в вечера из облаков корону.
Но из окон дворца вдруг ласковое небо
О смерти скажет, обескрышившей нелепо
И чьей рукой здесь каждый камень тронут.
Площадь Таксим. 1920-е
Бухта Золотой Рог. Кон. 1910-х – 1920-е
Май. XI
Ольге Гардениной
Горят немеркнущим сияньем
Далёкие небес окраины.
Нет стольких синих рек слиянья
Ни в Генуе, ни на Украине.
Землёй у Господа украдена
Монета солнечного золота.
Даль кораблями разукрашена,
И небо вечером расколото.
На соловьиной окарине
Играет ночь в тени балкона,
Как странной рыбы плавник синий,
Белеет лунная магона.
И жаль узнать, что здесь покой,
А всё-таки тоска тоской.
Галата. XII
Средь праздничных бортов и филигранных мачт
Живёт, как луг, зелёная вода,
А солнца ярко-золотая борода
На бирюзе то искрится, то прячется.
Кефали на лотках узорные стада,
На складах, и сосны оранжевые доски.
А турок ленточками стружит на суда
Топориком двухсаженные вёсла.
Торчат, качаясь, из шагающей корзины
Хвост и пила китоподобной рыбы.
А рядом грузовик раскашлялся до хрипа
Среди витрин инструментальных магазинов.
А труд, моё благословляя горе,
Вам говорит для глетчеров и моря:
У тех, кто не прошли дорогами усилья,
Здоровья на душе не развернутся крылья.
Таксим. XIII
По вечерам над площадью Таксима