— Мнѣ кажется, что Богъ покинулъ и васъ, какъ и вашихъ начальниковъ, — замѣтилъ Маркъ не безъ нѣкоторой ироніи.
Братъ Горгій бросилъ взглядъ на свою жалкую одежду, на свои худыя руки и опустилъ голову.
— Да, Господъ покаралъ меня въ Своемъ справедливомъ гнѣвѣ за мои личные грѣхи и за грѣхи другихъ. Я преклоняюсь передъ Его волей; Онъ наказуетъ меня къ моему благополучію. Но я никогда не прощу и не забуду того, что сдѣлали другіе, чтобы ухудшить мое положеніе! Они толкнули меня на путь лишеній, заставивъ покинуть Мальбуа, и если я теперь пришелъ сюда, то съ цѣлью вырвать у нихъ тотъ кусокъ хлѣба, который они мнѣ должны обезпечить.
Онъ не хотѣлъ высказать все, что таилось на днѣ его души, но, по всему его виду загнаннаго, голоднаго звѣря, можно было судить о томъ, какъ ему жилось. Его перемѣщали съ мѣста на мѣсто, въ самые глухіе и бѣдные приходы, пока онъ не потерялъ терпѣнія и, скинувъ рясу, пошелъ бродить по большимъ дорогамъ. Гдѣ-то онъ скитался, по какимъ странамъ, сколько испыталъ лишеній, какіе совершилъ проступки? Никто этого, конечно, не узнаетъ, но, смотря на его ожесточенное, худое лицо съ провалившимися глазами, можно было догадаться, что онъ извѣдалъ всѣ пороки и опустился на самое дно разврата. Вѣроятно, онъ сперва пользовался вспомоществованіемъ своихъ бывшихъ товарищей, которымъ нужно было купить его молчаніе. Онъ писалъ имъ угрожающія письма и получалъ небольшія суммы денегъ. Но, мало-по-малу, они перестали его поддерживать, и всѣ его вымогательства оставались безъ послѣдствій. Очевидно, было рѣшено, что послѣ столькихъ лѣтъ онъ уже не представлялъ изъ себя опаснаго человѣка, и онъ самъ понялъ, что его признанія теперь не имѣли значенія и только лишили бы его послѣдней надежды получать хотя небольшія суммы денегъ. И вотъ онъ явился въ Мальбуа и заходилъ то къ одному, то къ другому противнику Симона, добывая жалкіе гроши отъ этихъ людей, все еще боявшихся пересмотра розанскаго процесса. Онъ являлся для нихъ живымъ укоромъ ихъ совѣсти, которая стучалась въ дверь и угрожала справедливымъ возмездіемъ. Но было очевидно, что и эти послѣдніе источники мало-по-малу исчезали и отказывались питать его, иначе онъ бы не пришелъ сюда и не высказывалъ своего бѣшенства. Маркъ все это понялъ. Братъ Горгій только потому вынырнулъ изъ того мрака, въ которомъ пресмыкался, что истощилъ послѣднія средства и совершенно обнищалъ. Но зачѣмъ же онъ пришелъ сюда, въ эту ужасную погоду, въ темную дождливую ночь? Чего онъ могъ ожидать отъ Марка? Какую выгоду хотѣлъ извлечь изъ своихъ словъ, полныхъ презрѣнія, которыми онъ поносилъ прежнихъ единомышленниковъ?
— Вы живете въ Мальбуа? — спросилъ его Маркъ, любопытство котораго было задѣто за живое.
— Нѣтъ, нѣтъ… я живу не здѣсь… я живу… гдѣ придется.
— Мнѣ кажется, я васъ видѣлъ въ Мальбуа еще до нашей встрѣчи на площади Капуциновъ… Вы были не одни, а разговаривали съ однимъ изъ вашихъ учениковъ, Полидоромъ.
Слабая улыбка мелькнула на мрачномъ лицѣ Горгія.
— Полидоромъ? Да, да, я очень любилъ этого мальчика. Онъ — скромный и преданный и, подобно мнѣ, пострадалъ отъ людской несправедливости. Его обвинили въ разныхъ преступленіяхъ и прогнали, не понявъ и не оцѣнивъ его по заслугамъ. Я былъ очень радъ встрѣтить его; мы помогали другъ другу и взаимно утѣшались своими страданіями. Но Полидоръ молодъ, — онъ оставилъ меня; вотъ уже мѣсяцъ, какъ я его разыскиваю; онъ исчезъ. Жаль, жаль, — всѣ покинули меня въ моемъ несчастьѣ.
У него вырвался невольный стонъ, и Маркъ вздрогнулъ, видя, сколько нѣжности таилось въ душѣ этого преступнаго человѣка, когда онъ заговорилъ о Полидорѣ. Онъ не успѣлъ, однако, предаться размышленіямъ, потому что Горгій вдругъ приблизился къ нему и прошепталъ:
— Выслушайте меня, господинъ Фроманъ, — я изнемогаю, я пришелъ сюда, чтобы все вамъ сказать… Да, если вы согласитесь выслушать мою исповѣдь, я скажу вамъ всю правду. Вы — единственный человѣкъ, котораго я уважаю. По отношенію къ вамъ я не чувствую никакого стыда, потому что вы были честнымъ противникомъ. Примите мою исповѣдь и обѣщайте одно, что вы все сохраните въ тайнѣ и только тогда обнародуете мои признанія, когда я вамъ дамъ на то разрѣшеніе…
Маркъ прервалъ его:
— Нѣтъ, я не желаю брать на себя такое обязательство. Я не вызывалъ васъ на откровенность: вы сами пришли сюда и говорите со иной по собственному желанію. Если вы дѣйствительно сообщите мнѣ правду, я оставляю за собою полную свободу располагать ею по своему усмотрѣнію.
Горгій слегка заколебался, потомъ сказалъ:
— Хорошо, я довѣрюсь вашей совѣсти и все-таки открою вамъ правду.
Но онъ не сейчасъ приступилъ къ разсказу, и снова наступило молчаніе. А дождь все лилъ и хлесталъ въ окна, и вѣтеръ стоналъ и вылъ по пустыннымъ улицамъ; въ комнатѣ было тепло и тихо и свѣтъ лампы вспыхивалъ и мигалъ среди колеблющагося полумрака. Маркъ почувствовалъ непріятное стѣсненіе отъ присутствія этого человѣка и невольно оглянулся на дверь, за которою сидѣла Женевьева. Слышитъ ли она? И что ей предстоитъ услышать? Какую грязь выведетъ наружу признаніе этого преступника, и какъ ей непріятно будетъ напоминаніе ужаснаго прошлаго.
Послѣ непродолжительнаго молчанія братъ Горгій возвелъ руки къ небу и заговорилъ торжественнымъ голосомъ:
— Признаюсь вамъ, передъ лицомъ Бога, я входилъ въ комнату Зефирена въ тотъ вечеръ, когда было совершено преступленіе.
Хотя Маркъ относился очень скептически къ предполагаемымъ показаніямъ Горгія, увѣренный въ томъ, что ему придется услышать лишь какія-нибудь лживыя выдумки, онъ все же невольно вздрогнулъ и выпрямился, охваченный ужасомъ. Горгій успокоилъ его движеніемъ руки.
— Да, я входилъ или, вѣрнѣе, облокотился на подоконникъ со стороны улицы, около половины одиннадцатаго, до совершенія преступленія. Объ этомъ я и хочу вамъ разсказать, чтобы успокоить свою совѣсть… Въ тотъ вечеръ я предложилъ отвести Полидора къ его отцу послѣ окончанія службы въ часовнѣ; ночь была темная, и ребенка боялись отпустить одного. Изъ часовни мы вышли въ десять минутъ одиннадцатаго; десять минутъ я шелъ съ Полидоромъ до хижины его отца, десять минутъ обратно, — и такъ время подходило къ половинѣ одиннадцатаго… проходя мимо школы по пустынной площади, я удивился, увидѣвъ свѣтъ въ окнѣ Зефирена, которое къ тому же было открыто настежь. Я подошелъ къ окну и заглянулъ въ комнату: ребенокъ стоялъ раздѣтымъ и прибиралъ картинки духовнаго содержанія, которыя были разбросаны по столу; я побранилъ его за то, что онъ не закрылъ окна, которое находилось въ уровень съ улицей, такъ что каждый прохожій могъ въ него вскочить; мальчикъ, смѣясь, объяснилъ мнѣ, что ему жарко: ночь была очень душная, приближалась гроза, какъ вы, вѣроятно, помните… Я посовѣтовалъ ему поскорѣе лечь спать и уже хотѣлъ отойти отъ окна, какъ увидѣлъ на столѣ, между картинками, пропись изъ школы братьевъ, изъ моего класса, со штемпелемъ школы и моею подписью; я началъ его бранить за то, что онъ принесъ домой пропись, такъ какъ въ нашей школѣ запрещали уносить что-либо домой, книги или прописи. Зефиренъ покраснѣлъ и сталъ просить у меня прощенія, извиняясь тѣмъ, что онъ хотѣлъ окончить дома заданный урокъ каллиграфіи. Онъ упросилъ меня оставить у него пропись до слѣдующаго дня и обѣщалъ принести ее на другое утро и отдать мнѣ въ руки… Онъ закрылъ окно, а я ушелъ. Вотъ вся правда! Клянусь передъ Богомъ, такъ оно и было.
Маркъ успѣлъ совершенно овладѣть собою. Онъ смотрѣлъ на Горгія, не сводя глазъ, и ничѣмъ не выдалъ своихъ впечатлѣній.
— Вы увѣрены въ томъ, что онъ затворилъ за вами окно?
— Да, увѣренъ; я самъ слышалъ, какъ онъ закрылъ внутреннія ставни.
— Слѣдовательно, вы убѣждены въ томъ, что виновникъ преступленія — Симонъ, такъ какъ, кромѣ него, никто не могъ войти въ домъ? Вы полагаете, что Симонъ послѣ преступленія снова открылъ окно, съ тою цѣлью, чтобы подозрѣніе пало на какого-нибудь случайнаго бродягу?
— Да, по моему мнѣнію преступленіе совершилъ Симонъ. Впрочемъ, остается еще одно предположеніе: Зефиренъ самъ могъ открыть окно, задыхаясь отъ жары, послѣ того какъ я ушелъ.
Маркъ не выказалъ никакого волненія при этомъ предположеніи, которое давало поводъ къ новымъ догадкамъ. Онъ только пожалъ плечами, потому что понялъ сразу, что сообщенія брата Горгія не имѣютъ никакого существеннаго значенія, разъ онъ продолжалъ обвинять другого человѣка, выгораживая себя. Впрочемъ, среди этого сплетенія правды и лжи можно было хотя отчасти выяснить кое-какія подробности, и Маркъ рѣшилъ этимъ воспользоваться.
— Отчего же вы не сказали всю правду на судѣ? Этимъ вы могли предотвратить большое несчастье.
— Отчего я не сказалъ всю правду? Да потому, что я себя напрасно бы погубилъ. Я былъ слишкомъ убѣжденъ въ виновности Симона, и этимъ объясняется мое молчаніе… Кромѣ того, повторяю вамъ, я видѣлъ пропись на столѣ.
— Теперь вы сознаетесь въ томъ, что эта пропись — изъ вашей школы, съ вашимъ штемпелемъ и подписью, — однако, было время, когда вы говорили совсѣмъ другое.
— Къ сожалѣнію, да, но этому виною отецъ Крабо и его сподвижники: они приказали мнѣ разсказать цѣлую исторію, совершенно неправдоподобную, для того, чтобы поддержать показаніе этихъ дураковъ экспертовъ… Я готовъ былъ сейчасъ же объявить о подлинности штемпеля и прописи. Вѣдь это было такъ очевидно. Но мнѣ приходилось поневолѣ подчиниться ихъ требованіямъ и повторять то, что они мнѣ приказали, подъ страхомъ попасть въ обвиняемые; они бы отъ меня отказались… Вы сами знаете, какъ они возмутились и какія обрушили на меня проклятія, когда я признался до пересмотра дѣла въ Розанѣ, что пропись принадлежала школѣ братьевъ и носила мои иниціалы. Имъ хотѣлось, во что бы то ни стало, спасти отца Филибена, а также и себя отъ малѣйшаго подозрѣнія, — оттого они и до сихъ поръ не простили мнѣ, что я пересталъ давать ложныя показанія.
Маркъ замѣтилъ, какъ бы размышляя вслухъ:
— Однако, появленіе прописи на столѣ Зефирена все-жъ-таки нѣсколько невѣроятно.
— Почему? Развѣ не случалось иногда, что дѣти уносили съ собою прописи? Вспомните Виктора Милома: онъ также принесъ домой пропись, и по этому факту вы начали догадываться о томъ, какъ было дѣло… Неужели вы все еще продолжаете подозрѣвать меня и воображаете, что я разгуливалъ по городу съ прописью въ карманѣ?