ъ, стараясь въ то же время держаться съ рабочими на товарищеской ногѣ. На немъ лежалъ особый отпечатокъ, благодаря трехлѣтней военной службѣ. Когда кончился срокъ, Долуаръ съ восторгомъ покинулъ казармы, радуясь своему освобожденію послѣ тяжелой военной дисциплины. Но онъ не могъ вычеркнутъ изъ памяти этихъ трехъ лѣтъ и почти ежедневно вспоминалъ какой-нибудь случаи изъ своей военной жизни. Рука его, привычная къ ружью, теперь плохо справлялась съ киркой, и онъ принялся за работу неохотно, утративъ прежнюю силу воли, привыкнувъ къ продолжительной бездѣятельности, исключая часовъ ученія. Онъ уже не могъ сдѣлаться прежнимъ образцовымъ работникомъ. Казарменная жизнь отравила его существованіе; онъ любилъ болтать и придирался къ каждому случаю, чтобы пускаться въ длинныя разсужденія, впрочемъ, довольно туманныя и сбивчивыя. Онъ ничего не читалъ и, въ сущности, ничего не зналъ, но упорно стоялъ на извѣстной патріотической точкѣ зрѣнія, которая состояла въ томъ, чтобы помѣшать евреямъ продать Францію.
— Ваши дѣти посѣщаютъ свѣтскую школу, — сказалъ Маркъ, — и я пришелъ по порученію учителя, моего товарища, Симона, чтобы сдѣлать одну справку… но я вижу, что вы не принадлежите къ друзьямъ евреевъ…
Долуаръ продолжалъ смѣяться.
— Правда, господинъ Симонъ — жидъ, но до сихъ поръ я его считалъ честнымъ человѣкомъ… Какую вамъ нужно справку, сударь?
Когда онъ узналъ, что все дѣло заключалось въ томъ, чтобы узнать у дѣтей, имѣли ли они въ классѣ такой листъ прописей, Долуаръ воскликнулъ:
— Что-жъ, это пустяки, если вы этого желаете… Зайдите ко мнѣ на квартиру: дѣти теперь дома.
Его жена сама отворила двери. Маленькая, толстенькая брюнетка, съ серьезнымъ и упрямымъ лицомъ, она являлась полною противоположностью мужа; у нея былъ низкій лобъ, большіе, открытые глаза и широкій подбородокъ. Въ двадцать девять лѣтъ у нея уже было трое дѣтей, а четвертымъ она была беременна, и видно было, что она ходила послѣднее время; тѣмъ не менѣе она проявляла большую дѣятельность, вставала первою и ложилась послѣднею, постоянно скребла и чистила, была очень трудолюбива и экономна. Только послѣ третьяго ребенка она бросила швейную мастерскую и теперь занималась исключительно хозяйствомъ, но съ сознаніемъ, что она честно зарабатываетъ свой хлѣбъ.
— Этотъ господинъ — другъ школьнаго учителя и желаетъ поговорить съ ребятами, — сказалъ Долуаръ.
Маркъ вошелъ въ маленькую комнатку, столовую, содержавшуюся въ большой чистотѣ. Налѣво дверь въ кухню была открыта настежь; прямо изъ столовой была видна спальня супруговъ и дѣтей.
— Огюстъ! Шарль! — позвалъ отецъ.
Огюстъ и Шарлъ прибѣжали на зовъ отца; одному было восемь лѣтъ, другому — шесть; за ними вошла сестра ихъ Люсиль, четырехъ лѣтъ. Дѣти были здоровыя и сильныя; въ нихъ соединились особенности мужа и жены; младшій былъ меньше ростомъ и казался умнѣе старшаго; дѣвочка была прелестна и улыбалась, какъ умѣютъ улыбаться блондинки, съ нѣжною привѣтливостью.
Но когда Маркъ вынулъ листокъ прописей и, показывая его мальчикамъ, началъ ихъ разспрашивать, госпожа Долуаръ, не сказавшая еще ни слова, заявила, опираясь на спинку стула, съ самымъ рѣшительнымъ видомъ:
— Простите, сударь, но я не хочу, чтобы мои дѣти вамъ отвѣчали.
Она произнесла эти слова очень вѣжливо, безъ задора, какъ добрая мать, которая исполняетъ свой долгъ.
— Но почему же? — спросилъ Маркъ.
— Потому что намъ незачѣмъ путаться въ исторію, которая принимаетъ очень плохой оборотъ. Со вчерашняго дня мнѣ просто прожужжали уши, и я ничего не хочу имѣть общаго съ этимъ дѣломъ, — только и всего.
Когда Маркъ продолжалъ настаивать, защищая Симона, она сказала:
— Я не говорю ничего дурного про господина Симона, и мои дѣти никогда на него не жаловались. Если его обвиняютъ, пусть онъ защищается, — это его дѣло. Я всегда останавливала мужа, чтобы онъ не мѣшался въ политику, и если онъ захочетъ меня слушать, то всегда будетъ держать языкъ за зубами и займется своимъ ремесломъ, оставляя въ покоѣ и жидовъ, и кюрэ. Все это, въ сущности, та же политика.
Она никогда не ходила въ церковь, хотя и окрестила всѣхъ дѣтей, и не препятствовала имъ готовиться къ конфирмаціи. Такъ полагалось. Она была консервативна по инстинкту, не отдавая себѣ отчета, вся погруженная въ свое семейное благополучіе и опасаясь, какъ бы какая-нибудь катастрофа не лишила семью куска хлѣба. Она продолжала съ упорствомъ ограниченнаго ума:
— Я не желаю, чтобы насъ запутали въ это дѣло.
Эти слова имѣли рѣшающее значеніе, и Долуаръ долженъ былъ имъ подчиниться. Вообще онъ не любилъ, если жена при постороннихъ высказывала свою волю, хотя самъ слушался ея и подчинялся ея руководству. На этотъ разъ онъ не оспаривалъ ея рѣшенія.
— Я не обдумалъ дѣла, какъ слѣдуетъ, сударь; жена права: такимъ бѣднякамъ, какъ мы, лучше сидѣть смирно. Въ полку у насъ былъ такой человѣкъ, который разсказывалъ всякія исторіи про капитана. Ну, его и не пожалѣли, голубчика!
Маркъ поневолѣ долженъ былъ покориться обстоятельствамъ и сказалъ:
— То, что я хотѣлъ спроситъ у ребятъ, у нихъ спроситъ, вѣроятно, судъ. Тогда они поневолѣ должны будутъ отвѣчать.
— Что-жъ! — спокойно произнесла госпожа Долуаръ. — Пусть ихъ спрашиваютъ, и мы тогда увидимъ, что надо будетъ сдѣлать. Они отвѣтятъ или не отвѣтятъ, смотря, какъ я захочу; дѣти — мои, и никому нѣтъ до нихъ дѣла.
Маркъ поклонился и вышелъ въ сопровожденіи Долуара, который спѣшилъ на работу. На улицѣ каменщикъ почти извинялся передъ нимъ; его жена не особенно уступчива, но когда она разсуждаетъ справедливо, то тутъ ничего не подѣлаешь.
Простившись съ каменщикомъ, Маркъ почувствовалъ сильный упадокъ духа; стоило ли дѣлать еще попытку — идти къ маленькому чиновнику Савену? Въ семьѣ Долуара онъ не встрѣтилъ такого ужаснаго невѣжества, какъ у Бонгара. Здѣсь наблюдалась слѣдующая ступень: люди были нѣсколько культурнѣе, и мужъ, и жена, хотя и неграмотные, соприкасались съ другими классами и понимали нѣсколько шире вопросы жизни. Но и надъ ними взошла еще неясная заря; они шли ощупью среди сплошного эгоизма, и отсутствіе солидарности заставляло ихъ совершать великіе проступки по отношенію къ своимъ ближнимъ. Они не были счастливы, потому что не понимали гражданской добродѣтели и не знали, что ихъ личное счастье возможно лишь при счастьѣ другихъ людей. Маркъ размышлялъ о великомъ зданіи человѣчества, окна и двери котораго въ продолженіе вѣковъ всѣми силами стараются держать на запорѣ, между тѣмъ какъ ихъ надо было бы открыть настежь для того, чтобы дать доступъ свѣту и теплу.
Онъ повернулъ, однако, за уголъ улицы Плезиръ и очутился въ улицѣ Фошъ, гдѣ жилъ Савенъ. Онъ устыдился своего малодушія и, взойдя на лѣстницу, позвонилъ у дверей; ему открыла госпожа Савенъ и, узнавъ объ его желаніи повидать мужа, сказала:
— Онъ сегодня дома; ему нездоровится съ утра, и потому онъ не пошелъ на службу. пройдите, пожалуйста, за мною.
Госпожа Савенъ была прелестная женщина, изящная и веселая, съ задорнымъ смѣхомъ, настолько моложавая, несмотря на свои двадцать восемь лѣтъ, что казалась старшей сестрой своихъ четырехъ дѣтей. У нея родилась сперва дочь, Гортензія, потомъ близнецы, Ахиллъ и Филиппъ, и потомъ сынъ, Жюль, котораго она еще кормила. Говорили, что ея мужъ страшно ревнивъ, постоянно слѣдитъ за женой и преслѣдуетъ ее своими, ни на чемъ не основанными, подозрѣніями. Она была сирота и зарабатывала себѣ хлѣбъ тѣмъ, что дѣлала цвѣты изъ бисера. Савенъ женился на ней за ея красоту, и такъ какъ она чувствовала себя страшно одинокой на свѣтѣ, то была ему несказанно благодарна и вела себя, какъ примѣрная жена и мать.
Въ ту минуту, какъ она готовилась провести Марка въ сосѣднюю комнату, ею овладѣло тревожное чувство: вѣроятно, она опасалась какой-нибудь выходки со стороны Савена, который постоянно готовъ былъ затѣять ссору и вообще проявлялъ страшно тяжелый характеръ въ семейной жизни; она же своею уступчивостью и ласковымъ обращеніемъ старалась поддержать миръ и спокойствіе.
— Какъ доложить о васъ, сударь?
Маркъ назвалъ свою фамилію и объяснилъ цѣль своего прихода. Молодая женщина съ граціозною скромностью исчезла въ полуоткрытую дверь. Онъ остался одинъ въ узкой передней, которую принялся разглядывать. Квартира состояла изъ пяти комнатъ и занимала весь этажъ дома. Савенъ имѣлъ небольшую должность въ министерствѣ финансовъ и считалъ необходимымъ поддерживать извѣстную показную роскошь. Жена его носила шляпы, и самъ онъ всегда выходилъ въ пальто. Къ сожалѣнію, за показною приличною внѣшностью скрывалась самая печальная нужда. Савенъ былъ удрученъ сознаніемъ, что, несмотря на свои тридцать съ небольшимъ лѣтъ, онъ не имѣетъ шансовъ повыситься по службѣ и долженъ исполнять свои обязанности совершенно механически, какъ манежная лошадь, получая самое ничтожное жалованье, съ которымъ можно было только что не умереть съ голода. Плохое здоровье еще увеличивало его дурное расположеніе духа; кромѣ того, онъ находился въ постоянномъ страхѣ не угодить начальству. На службѣ онъ вѣчно заискивалъ и подличалъ, а придя домой, наводилъ страхъ на жену своими взбалмошными выходками, точно больной ребенокъ. Она отвѣчала кроткой улыбкой на его придирки и находила возможнымъ, исполнивъ всю работу по хозяйству, еще заниматься изготовленіемъ бисерныхъ цвѣтовъ для одного магазина въ Бомонѣ; такая работа, очень тонкая и сложная, хорошо оплачивалась, и этими доходами она скрашивала болѣе чѣмъ скромный бюджетъ хозяйства. Мужъ ея въ своей буржуазной душонкѣ возмущался тѣмъ, что жена его занималась платной работой, и она была принуждена прятаться со своими цвѣтами и относить ихъ потихоньку, чтобы никто не зналъ объ этомъ.
Маркъ услышалъ изъ сосѣдней комнаты рѣзкій голосъ, чѣмъ-то недовольный; вслѣдъ за нимъ раздался успокоительный шопотъ, затѣмъ молчаніе, и въ дверяхъ появилась госпожа Савенъ.
— Прошу васъ, сударь, войдите.
Савенъ только чуть-чуть привсталъ съ кресла, въ которомъ сидѣлъ закутанный, превозмогая приступъ лихорадки. Небольшого роста, лысый, съ некрасивымъ землистымъ лицомъ, блѣдными глазами и жидкой бородкой грязно-рыжаго цвѣта, онъ производилъ довольно жалкое впечатлѣніе. Костюмъ его былъ тоже неважный: дома онъ донашивалъ старое платье, а грязный шелковый платокъ, которымъ онъ закуталъ шею, придавалъ ему видъ несчастнаго, заброшеннаго старичка.