Самъ отецъ, баронъ Натанъ, уговорилъ дочь перейти въ католичество и выказывалъ самый искренній восторгъ предложенію маркизы; онъ надѣялся такимъ образомъ окончательно смыть съ себя грязь еврейства и очиститься въ той водѣ, въ которой окрестится его дочь. Церемонія крещенія произвела большой переполохъ въ большомъ свѣтѣ Бомона и послужила доказательствомъ новой крупной побѣды, одержанной церковью.
Наконецъ, благодаря материнскому попеченію маркизы де-Буазъ, которая руководила Гекторомъ де-Сангльбефомъ, какъ взрослымъ ребенкомъ, не особенно умѣлымъ, но послушнымъ, графа выбрали депутатомъ Бомонскаго округа, чему способствовало также громадное помѣстье Дезирада, полученное имъ въ приданое за женой. По настоянію той же маркизы, онъ занялъ мѣсто въ небольшой группѣ реакціонеровъ, опортунистовъ, примирившихся съ республикой; она надѣялась, что современемъ онъ займетъ какое-нибудь выдающееся положеніе. Самое смѣшное было то, что баронъ Натанъ, еврей, только что освобожденный отъ проклятія, которое тяготѣло надъ его предками, сдѣлался еще гораздо болѣе ярымъ роялистомъ, чѣмъ его зять, несмотря на то, что предокъ послѣдняго былъ оруженосцемъ при Людовикѣ Святомъ. Баронъ ужасно гордился своею окрещенною дочерью; онъ самъ выбралъ ей имя Маріи и постоянно называлъ ее этимъ именемъ съ какимъ-то подобострастнымъ восхищеніемъ. Онъ гордился также своимъ зятемъ-депутатомъ, надѣясь современемъ воспользоваться его вліяніемъ; но пока онъ, безъ всякой задней мысли, наслаждался жизнью въ этомъ свѣтскомъ домѣ, гдѣ теперь постоянно мелькали черныя рясы аббатовъ, и гдѣ только и говорилось, что о разныхъ благотворительныхъ дѣлахъ, совершенныхъ прекрасной маркизой де-Буазъ при содѣйствіи ея обожаемой подруги, вновь окрещенной Маріи. Дружба ихъ становилась все тѣснѣе и тѣснѣе.
Когда Маркъ и Давидъ, пропущенные привратникомъ, очутились въ великолѣпномъ паркѣ Дезирады, они замедлили шаги, наслаждаясь чуднымъ вечеромъ и любуясь красотами природы — роскошными деревьями, зелеными лужайками и блескомъ зеркальной поверхности прудовъ. Замокъ, утопающій въ зелени красивыхъ боскетовъ, былъ построенъ въ стилѣ возрожденія и казался розовымъ кружевомъ на фонѣ синяго неба; это была истинно королевская постройка, и окружающіе сады являлись чудомъ искусства. И весь этотъ рай земной заполучилъ еврей, благодаря милліонамъ, нажитымъ удачною спекуляціею; Маркъ не могъ не вспомнить темную, грязную лавчонку въ улицѣ Тру, безъ свѣта, безъ солнца, гдѣ несчастный жидъ Леманъ съ утра сидѣлъ за шитьемъ вотъ уже тридцать лѣтъ подрядъ, съ трудомъ зарабатывая себѣ на пропитаніе. Сколько такихъ же евреевъ, еще болѣе несчастныхъ, околѣвало съ голоду въ самыхъ ужасныхъ трущобахъ! Они составляли громадное большинство, и можно было легко понять всю гнусную ложь антисемитизма, поголовное преслѣдованіе цѣлой расы, обвиняемой въ захватѣ всемірныхъ богатствъ, когда вся эта масса состояла изъ жалкихъ работниковъ, жертвъ соціальнаго неравенства, раздавленныхъ подъ тяжестью капитала, наравнѣ съ работниками-католиками. Всякій разъ, что еврею удавалось достигнуть богатства, онъ покупалъ титулъ барона, выдавалъ дочь замужъ за графа стариннаго рода и выказывалъ свою приверженность роялизму и ненависть къ евреямъ, отрекаясь отъ своихъ единоплеменниковъ и готовый раздавить ихъ, если къ этому представится случай. Не существуетъ особаго еврейскаго вопроса, а существуетъ лишь вопросъ о скопляемыхъ богатствахъ, развращающихъ и губящихъ все, что съ ними соприкасается.
Когда Давидъ и Маркъ подошли къ замку, они увидѣли подъ большимъ дубомъ барона Натана съ дочерью и зятемъ въ обществѣ маркизы де-Буазъ и духовнаго лица, въ которомъ они узнали самого отца Крабо. Вѣроятно, всѣ они только что позавтракали въ интимномъ кружкѣ и пригласили, въ качествѣ добраго сосѣда, ректора вальмарійскаго училища, которое находилось въ трехъ километрахъ отъ замка; за дессертомъ обсуждались какіе-нибудь серьезные вопросы, а затѣмъ всѣ прошли въ садъ на лужайку подъ дубъ, чтобы воспользоваться чуднымъ августовскимъ днемъ: они сидѣли на садовыхъ стульяхъ, неподалеку отъ мраморнаго фонтана, представлявшаго услужливую нимфу съ наклоненнымъ кувшиномъ, откуда постоянно падала струя воды.
Признавъ посѣтителей, которые изъ вѣжливости остановились въ нѣкоторомъ отдаленіи, баронъ сейчасъ же отправился къ нимъ навстрѣчу; онъ усадилъ ихъ на стулья, поставленные по другую сторону бассейна, и занялся ими, не представивъ ихъ остальному обществу.
Баронъ былъ маленькій, сутуловатый человѣчекъ, совершенно облысѣвшій на пятидесятомъ году жизни, съ желтымъ цвѣтомъ лица, на которомъ торчалъ мясистый носъ; черные глаза хищной птицы глубоко сидѣли въ своихъ впадинахъ. Милліонеръ принялъ своихъ гостей со снисходительнымъ соболѣзнованіемъ, какъ принимаютъ людей, потерявшихъ близкаго человѣка. Впрочемъ, ихъ посѣщеніе его не удивило: онъ ожидалъ ихъ прихода,
— Ахъ! бѣдный мой Давидъ, какъ мнѣ васъ жаль! Я часто думалъ о васъ послѣ того несчастья! Вы знаете, какъ я уважаю вашу энергію и дѣятельное трудолюбіе!.. Но какую непріятную, какую грязную исторію устроилъ вамъ вашъ братъ Симонъ! Онъ совершенно васъ обезчестилъ, можно сказать, разорилъ!
Въ порывѣ искренняго отчаянія онъ приподнялъ свои трясущіяся руки и прибавилъ, точно боялся, что и на него снова обрушатся былыя преслѣдованія:
— Да онъ на всѣхъ насъ накличетъ бѣду!
Тогда Давидъ со своимъ обычнымъ спокойнымъ самообладаніемъ высказалъ ему свое глубокое убѣжденіе въ невинности брата, привелъ ему и нравственныя доказательства, и фактическія, которыя не оставляли никакихъ сомнѣній; Натанъ во время его рѣчи только слегка покачивалъ головой.
— Да, да, это очень понятно, что вы хотите вѣрить въ невинность брата; я готовъ даже вѣритъ вмѣстѣ съ вами. Къ несчастью, не меня надо убѣждать, а судъ и весь народъ, страсти котораго разыгрались, и который способенъ устроить намъ всѣмъ очень плохую штуку, если его не осудятъ… Нѣтъ, видите ли, я никогда не прощу вашему брату, что онъ насъ подвелъ подъ такую непріятную исторію.
Давидъ постарался объяснить барону, что онъ пришелъ къ нему, зная, какое обширное вліяніе онъ имѣетъ, разсчитывая на его помощь и на содѣйствіе къ открытію истины; но лицо Натана становилось все холоднѣе и сдержаннѣе, и видно было, что онъ нисколько не сочувствовалъ предположеніямъ Давида.
— Господинъ баронъ, вы всегда были такъ добры ко мнѣ… Я думалъ, что вы когда-то имѣли обыкновеніе приглашать сюда судебныя власти Бомона; не поможете ли вы мнѣ разузнать ихъ мнѣніе. Вы знаете, между прочимъ, и слѣдственнаго судью Дэ, которому поручено все это дѣло, и который, надѣюсь, подпишетъ бумагу о томъ, что мой братъ не виновенъ, и прекратитъ слѣдствіе. Быть можетъ, вы имѣете уже отъ него какія-нибудь свѣдѣнія, и если онъ еще колеблется, то одного вашего слова достаточно…
— Нѣтъ! Нѣтъ! — закричалъ Натанъ. — Я ничего не знаю и не хочу ничего знать!.. У меня нѣтъ никакихъ связей съ оффиціальнымъ міромъ, никакого вліянія; и потомъ меня остановило бы то, что мы — единоплеменники, и я бы только себя замаралъ, не принеся вамъ никакой пользы… Постойте, я позову своего зятя.
Маркъ слушалъ молча; вѣдь онъ пришелъ сюда, чтобы поддержать Давида, въ качествѣ учителя, товарища Симона. Онъ посмотрѣлъ въ сторону большого дуба, гдѣ сидѣли дамы, графиня Марія, какъ теперь называли красавицу Лію, и маркиза Буазъ, а между ними — отецъ Крабо, помѣстившійся на садовомъ креслѣ; самъ графъ Гекторъ де-Сангльбефъ, стоя, докуривалъ сигару.
Маркиза, тоненькая, изящная, щеголяла своими пепельными волосами, которые она пудрила; наклонившись къ графинѣ, она высказывала свое безпокойство по поводу солнечнаго луча, коснувшагося затылка молодой женщины. Послѣдняя, спокойная, лѣнивая и величественная въ своей красотѣ пышной брюнетки, напрасно увѣряла маркизу, что солнце нисколько не безпокоитъ ея, — та все-таки принудила ее помѣняться съ нею мѣстами, осыпая ее нѣжными, ласковыми прозвищами: «моя кошечка», «мое сокровище», «моя милая крошка». Рисуясь своимъ положеніемъ снисходительнаго пастыря, Крабо улыбался то той, то другой, между тѣмъ какъ услужливая нимфа продолжала лить воду изъ наклоненнаго кувшина, и мягкое журчаніе пріятно ласкало слухъ.
Услышавъ голосъ своего тестя, который звалъ его, графъ Сангльбефъ медленно направился къ нему. Рыжій, высокаго роста, съ толстымъ и краснымъ лицомъ, низкимъ лбомъ и рѣдкими жесткими волосами, большими мутными глазами, маленькимъ мягкимъ носомъ и хищнымъ большимъ ртомъ, скрытымъ отчасти подъ густыми усами, графъ не производилъ пріятнаго впечатлѣнія. Когда баронъ объяснилъ ему цѣль прихода Давида, тотъ разсердился, скрывая это подъ видомъ военной откровенной грубоватости.
— Запутаться въ это дѣло! О, нѣтъ!. Благодарю покорно! Вы меня извините, сударь, если я употреблю свое вліяніе, какъ депутатъ, для болѣе чистыхъ дѣлъ. Конечно, я охотно вѣрю, что вы — порядочный человѣкъ. Но увѣряю васъ, что защитить брата вамъ едва ли удастся… Потомъ, какъ это говорятъ люди вашей партіи, мы по отношенію къ вамъ враги; зачѣмъ же вы къ намъ обращаетесь?
Онъ смотрѣлъ на Марка своими мутными, злыми глазами и разразился цѣлымъ потокомъ брани противъ невѣрующихъ, противъ враговъ отечества и арміи. По молодости лѣтъ, онъ не могъ участвовать въ кампаніи 70 года, и служба его прошла въ гарнизонахъ, такъ что онъ даже и не понюхалъ пороха. Тѣмъ не менѣе онъ считалъ себя воиномъ «до мозга костей», какъ любилъ выражаться. Онъ хвалился тѣмъ, что у изголовья его кровати стояли двѣ эмблемы его жизни — распятіе и знамя полка, за которое онъ, къ сожалѣнію, не могъ пожертвовать жизнью.
— Видите ли, сударь, когда вы водрузите въ своихъ школахъ крестъ, когда учителя создадутъ изъ учениковъ христіанъ, а не гражданъ, только тогда вы можете разсчитывать на помощь людей нашихъ взглядовъ, если она вамъ понадобится.
Давидъ стоялъ блѣдный и молчаливый и не перебивалъ рѣчи графа. Затѣмъ произнесъ спокойно:
— Но у васъ мы ничего не просимъ. Я счелъ возможнымъ обратиться лишь къ господину барону.
Тогда Натанъ, видя, что дѣло можетъ принять нежелательный рѣзкій оборотъ, взялъ подъ руку Давида и, сдѣлавъ знакъ Марку, удалился съ ними, какъ бы провожая ихъ къ выходу. Заслышавъ высокія ноты въ голосѣ графа, Крабо съ минуту насторожился; затѣмъ продолжалъ свою свѣтскую болтовню съ дамами, маркизой и графиней, самыми любезными своими духовными дщерями. Когда Сангльбефъ вернулся къ нимъ, слышны были взрывы смѣха, — радостное торжество по поводу того урока, который графъ задалъ этимъ жидамъ; такъ, по крайней мѣрѣ, онъ объяснилъ дамамъ, которыя сочувственно ему рукоплескали вмѣстѣ съ духовнымъ отцомъ.