И учитель, и учительница, оба скромные труженики на пользу будущаго общества, забывали порою, что вмѣстѣ съ ними сидитъ большой тринадцатилѣтній ребенокъ, который слушаетъ ихъ съ большимъ вниманіемъ. До сихъ поръ Маркъ воздерживался отъ какихъ бы то ни было прямыхъ поученій дочери. Онъ довольствовался тѣмъ, что она видѣла въ немъ живой примѣръ доброты, искренности и справедливости, и зналъ, что она его обожала. А дѣвочка тѣмъ временемъ понемногу развивалась, хотя еще и не осмѣливалась вмѣшиваться въ разговоры отца и мадемуазель Мазелинъ. Она несомнѣнно извлекала изъ этихъ бесѣдъ пользу; по лицу ея нельзя было догадаться, что она понимала ихъ, — выраженіе, которое постоянно наблюдается у дѣтей, когда взрослые въ ихъ присутствіи говорятъ о вещахъ, недоступныхъ дѣтскому пониманію. Глаза ея бывали всегда широко раскрыты, губы плотно сжаты, только въ углахъ рта замѣчалась легкая дрожь; умъ ея работалъ; въ своей маленькой головкѣ она отводила мѣсто всѣмъ идеямъ этихъ двухъ людей, которыхъ она, наряду съ матерью, любила больше всего на свѣтѣ. Однажды вечеромъ послѣ такой бесѣды у нея вырвалось замѣчаніе, которое ясно доказало, что она понимаетъ все, о чемъ говорили.
— Если я выйду замужъ, у моего мужа должны быть непремѣнно такія же убѣжденія, какъ у папы, чтобы мы могли понимать другъ друга и разсуждать. О, если мы будемъ одинаково думать, все пойдетъ отлично!
Подобный способъ разрѣшенія трудной задачи немало позабавилъ мадемуазель Мазелинъ, но Маркъ былъ растроганъ: онъ почувствовалъ, что въ его дочери зарождается любовь къ истинѣ, зрѣетъ ясный, твердый умъ. Разумѣется, въ періодъ развитія дѣвочки очень мудрено предугадать, какой человѣкъ изъ нея выйдетъ, каковы будутъ ея взгляды и поступки. Но отцу казалось, что она непремѣнно будетъ разумной, свободной отъ многихъ предразсудковъ. Эта мысль вселяла въ него бодрость, какъ будто онъ видѣлъ въ дочери свою будущую помощницу, нѣжную посредницу, которая не только вернетъ къ семейному очагу мать, но сумѣетъ также скрѣпить порванныя узы.
Однако, вѣсти, приносимыя каждый разъ Луизой изъ домика на площади Капуциновъ, становились все болѣе печальными. По мѣрѣ того, какъ приближалось время родовъ, Женевьева становилась угрюмѣе и раздражительнѣе; она сдѣлалась до того нервна и сурова, что порою отталкивала дочь, когда той хотѣлось приласкаться къ матери. Обмороки ея не прекращались; казалось, что она нарочно ищетъ забвенія въ религіозномъ экстазѣ, подобно нѣкоторымъ больнымъ, которые, обманувшись въ дѣйствительности лекарства для уничтоженія боли, удваиваютъ дозу и обращаютъ цѣлебное средство въ отраву. Однажды вечеромъ, когда всѣ сидѣли въ крохотномъ садикѣ, полномъ цвѣтовъ, вѣсти, принесенныя Луизой, до того встревожили мадемуазель Мазелинъ, что она рѣшилась предложить Марку слѣдующее:
— Другъ мой, не хотите ли вы, чтобы я повидала вашу жену? Она всегда относилась ко мнѣ съ такимъ довѣріемъ и, можетъ быть, теперь послушается моего совѣта.
— Что же вы ей скажете, мой другъ?
— Я скажу ей, что ея настоящее мѣсто возлѣ васъ; скажу, что она любитъ васъ такъ же горячо, какъ прежде, и не знаетъ этого, не понимаетъ, въ чемъ ея несчастіе, ея горе; я скажу ей, что она избавится отъ своихъ мученій только въ тотъ день, когда принесетъ къ вамъ дорогого младенца.
У Марка даже слезы навернулись на глаза, до того его тронули слова учительницы. Но Луиза быстро замѣтила:
— О, нѣтъ, мадемуазель, не ходите къ мамѣ,- я вамъ этого не совѣтую!
— Почему, дорогая?
Дѣвочка вспыхнула; наступило неловкое молчаніе. Она не знала, что ей сказать: въ домикѣ на площади Капуциновъ говорили объ учительницѣ съ презрѣніемъ и ненавистью. Мадемуазель Мазелинъ поняла причину ея замѣшательства; давно привыкнувъ къ оскорбленіямъ, она тихо спросила:
— Развѣ твоя мама меня разлюбила? Или ты боишься, что она меня дурно приметъ?
— О, нѣтъ, мама вообще говоритъ очень мало, — созналась Луиза: — я боюсь за другихъ.
Маркъ, стараясь побѣдить свое волненіе, сказалъ:
— Луиза говоритъ правду, мой другъ: ваша попытка обошлась бы вамъ нелегко и, пожалуй, оказалась бы совершенно напрасной. Не подумайте, что я не сознаю вашей доброты: я отлично знаю, какъ вы великодушны.
Наступило долгое молчаніе. На небѣ не было ни облачка; голубая высь и розовый отблескъ заходящаго солнца навѣвали на душу покой. Распустившіеся гвоздики и левкои насыщали теплый воздухъ ароматомъ. Въ этотъ вечеръ никто больше не проронилъ ни слова; всѣ были очарованы дивнымъ концомъ прекраснаго дня.
То, что можно было предвидѣть, случилось. Прошла всего одна недѣля съ тѣхъ поръ, какъ Женевьева ушла отъ Марка, а въ Мальбуа уже всѣ заговорили о скандальной связи между учителемъ и учительницей. Разсказывали, что они поминутно уходятъ изъ классовъ и бѣгаютъ другъ къ другу; даже вечеромъ они остаются неразлучными и цѣлые часы проводятъ вмѣстѣ въ саду при мужскомъ училищѣ, нисколько не стѣсняясь, что ихъ свободно можно видѣть изъ оконъ сосѣднихъ домовъ; но главная мерзость заключается въ томъ, что маленькая Луиза находилась постоянно съ ними и являлась невольною свидѣтельницею этой грязи. Передавались самыя отвратительныя подробности; находились лица, которыя утверждали, что, проходя по площади Республики, слышали, какъ они пѣли непристойныя пѣсни. Прошла молва, и скоро всѣ уже знали, что если Женевьева и покинула домъ мужа, то это произошло именно въ минуту негодованія и понятнаго отвращенія; она не пожелала стоять на пути другой женщины, этой безбожницы, развращающей дѣвочекъ, ввѣренныхъ ея воспитанію. Слѣдовало не только вернуть Луизу латери, но надо было выгнать изъ города и учителя, и учительницу, чтобы спасти отъ гибели дѣтей, ввѣренныхъ ихъ попеченію.
Кое-какіе изъ этихъ толковъ дошли и до свѣдѣнія Марка. Но онъ только пожалъ плечами; дерзкая наглость клеветы заставила его догадаться, откуда она ведетъ свое начало. Всѣ эти толки были лишь продолженіемъ открытой войны его смертельныхъ враговъ, клерикаловъ. Не достигнувъ желаннаго скандала на слѣдующій день послѣ ухода Женевьевы, такъ какъ Маркъ, не взирая на душевную муку, все-таки не уронилъ своего достоинства, клерикалы снова взялись за свою подпольную интригу, стараясь отравить ему и настоящее положеніе. Его лишили жены, но это не давало еще повода къ отрѣшенію его отъ мѣста; если же распустить слухъ, что у него есть содержанка, и придумать о немъ самыя мерзкія подробности, то возможно достигнуть его удаленія изъ школы. Въ такомъ случаѣ будетъ очернена и сама свѣтская школа; и вотъ такимъ темнымъ дѣломъ занимались духовныя лица, желая путемъ лжи добиться торжества конгрегаціи. Если отецъ Крабо и не покидалъ своего уединенія съ тѣхъ поръ, какъ начался пересмотръ дѣла Симона, то въ Мальбуа сутаны и монашескія одежды то и дѣло мелькали на улицахъ. Крабо, казалось, занималъ слишкомъ высокое положеніе, чтобы измышлять всѣ эти козни, — однако, братья и капуцины въ своихъ черныхъ рясахъ недаромъ летали въ Вальмари. Оттуда они возвращались очень озабоченными, и вскорѣ послѣ такихъ посѣщеній по всей округѣ, въ исповѣдальняхъ, въ монастырскихъ коридорахъ и пріемныхъ, велись нескончаемые разговоры съ духовными дочерьми, съ цѣлью посвятить ихъ во всевозможные ужасы. Отсюда эти ужасы передавались дальше шопотомъ, полунамеками; распространялись въ семьяхъ ремесленниковъ, побуждали старыхъ дѣвъ, разжигаемыхъ неудовлетворенною страстью, какъ можно чаще говорить съ духовниками. Единственно, что не давало Марку покоя, это были его догадки, что въ домѣ бабушки жестокая утонченность разрѣшала свободно нашептывать Женевьевѣ самыя возмутительныя сплетни съ цѣлью навсегда укрѣпить происшедшій разрывъ.
Наконецъ мѣсяцъ миновалъ; роды должны были наступить очень скоро. Маркъ съ тревогою считалъ дни и изумлялся, что до сихъ поръ еще нѣтъ никакихъ вѣстей. Но вотъ въ четвергъ утромъ въ училище пришла Пелажи и глухимъ голосомъ попросила Марка не посылать сегодня барышню Луизу въ ея матери. Испугавшись ея голоса, Маркъ потребовалъ отъ нея объясненій, и, служанка въ концѣ концовъ, призналась ему, что госпожа еще въ понедѣльникъ вечеромъ разрѣшилась отъ бремени и до сихъ поръ чувствуетъ себя очень дурно. Сказавъ это, она поспѣшно ушла, очевидно недовольная собою, что не сумѣла выполнить порученія и проговорилась. Съ минуту Маркъ былъ совершенно ошеломленъ такимъ извѣстіемъ. Люди какъ будто забыли объ его существованіи: жена родила ему ребенка — и никто не счелъ нужнымъ увѣдомить его о случившемся. Но затѣмъ все существо его возмутилось; сердце его обливалось кровью; онъ почувствовалъ такую потребность выразить свой протестъ, что, схвативъ шляпу, тотчасъ же отправился въ домъ на площади Капуциновъ.
Когда Пелажи открыла ему дверь, она замерла на мѣстѣ отъ неожиданности. Онъ знакомъ приказалъ ей отойти и, не говоря ни слова, прямо прошелъ въ маленькую гостиную, гдѣ, какъ всегдау госпожа Дюпаркъ сидѣла съ вязаньемъ у окна, въ то время, какъ госпожа Бертеро немного поодалъ отъ первой занималась вышиваньемъ. Комната пахнула на него знакомымъ запахомъ сырости и плѣсени; въ ней царили мертвая тишина и какой-то полумракъ. Увидѣвъ вошедшаго, бабушка быстро встала со своего мѣста, изумленная, внѣ себя отъ гнѣва.
— Какъ, и вы осмѣлились… Что вамъ здѣсь надо? Зачѣмъ вы пришли сюда?
Онъ спѣшилъ сюда въ порывѣ законнаго негодованія, но такой рѣзкій пріемъ озадачилъ его и сразу вернулъ ему обычное спокойствіе.
— Я пришелъ сюда, чтобы взглянуть на своего ребенка… Почему меня не предупредили?
Старуха все еще стояла передъ нимъ и словно замерла на мѣстѣ. Казалось, будто и она поняла, что излишняя раздражительность не послужитъ ей на пользу.
— Я и не могла предупредить васъ… Я ждала, что Женевьева меня объ этомъ попроситъ.
— Такъ, значитъ, она не попросила?
— Нѣтъ.
Маркъ сразу понялъ поведеніе Женевьевы. Въ ней постарались убить не только чувство любви къ мужу, но также и любовь матери. Ей внушили мысль, что ребенокъ, котораго она должна родить, вовлекъ ее въ страшный грѣхъ, — вотъ почему она и не пришла къ нему наканунѣ своихъ родовъ, о чемъ онъ такъ страстно мечталъ, — вотъ почему она словно спряталась отъ людей, мрачная, пристыженная. Чтобы удержать ее въ своихъ сѣтяхъ, клерикалы должны были вселить въ нее страхъ и ужасъ передъ ожидаемымъ младенцемъ; свой грѣхъ она могла искупить лишь полнымъ разрывомъ тѣхъ плотскихъ узъ, которыя связали ее съ демономъ.