Рядом с ним лежала целая кипа газет – вместе с утренней прессой он прихватил пару вчерашних газет с целью вырезать из них заинтересовавшие его места. Таких было немного: объявление о помолвке дочери председателя Парламента Чэйсона Уолша, сообщение о восстановлении работы шахт по добыче угля и полный боли и отчаяния призыв о помощи одинокого гения. Послание Габриэля Мирта он осторожно вырезал швейными ножницами и ими же придавил к столу, чтобы особо рьяный порыв ветра не унес листок.
– Что это, сэр? – робко поинтересовался Ронни.
Мальчик принес чай и пару домашних булочек. Это стало молчаливой традицией – Ронни и его семья хотели выразить почтение Джеймсу, и тот не счел возможным отказаться. Тем более в его деле, как бы он ни хотел сделать все один, понадобятся помощники. И Ронни прекрасно подходил на эту роль – исполнительный, честный и верный. Последнее важнее всего – где в раздробленном парламентской машиной реформ Лунденбурхе Джеймс нашел бы еще такое верное сердце.
– Это? Один изобретатель пытается сдвинуть эту неповоротливую страну с места. Признаюсь, с удовольствием посмотрю, как у него это получится.
– А кого он ищет, сэр?
– Кого? Наверное, тех, кого искал бы любой другой изобретатель, метящий повыше: хороших механиков, крепкие руки, горящие энтузиазмом сердца…
Вот ирония, подумал Джеймс, что два человека одновременно жаждут одного и того же. Как жаль, что не все можно отыскать, просто дав объявление в «Вести Тамессы».
– Надеюсь, у него все получится, – искренне сказал Ронни, изучая заметку. – А это правда, что в этой… паровой машине будет женщина? И что она будет управлять ею, как мужчина лошадью?
– Скорее как мужчина кебом, – улыбнулся Джеймс. – Было бы интересно посмотреть на это. А тебе?
– Еще как, сэр! Жаль, что на эту Выставку надо покупать билеты. У меня есть некоторые накопления, но билет очень дорогой, а отец никогда не позволит потратить деньги на такого рода дела. Глупости, скажет, вот и весь разговор.
– Однако… Думаю, тебе не пришлось бы тратить деньги, вздумай ты кого-то сопровождать?
– Вот дела… Кого бы я мог сопроводить, сэр?
– Например, меня? – Джеймс едва не рассмеялся, глядя на растерянное лицо мальчишки. – Возможно, я соберусь туда и как-нибудь возьму тебя с собой.
– О! Это было бы так интересно! А вам туда зачем, сэр?
– Я хочу стать меценатом. Знаешь, что это?
– Знаю, сэр. Отец говорит – когда деньги девать некуда, тогда и… ой!
Джеймс не выдержал и расхохотался в голос.
Он уже объяснял Ронни, что находится здесь инкогнито и не собирается никому раскрывать свою личность – ему пришлось выдержать этот разговор после объявления намедни Парламентом права на смерть. Сначала, правда, он выпил полбутылки бренди в своей мансарде под крышей. Возможно, если бы не бренди, он бы не рискнул настолько довериться тринадцатилетнему сыну садовника.
Однако что-то в этом определенно было.
И определенно так было веселее, чем вершить судьбу мира в одиночку, подобно героям древних баллад.
– У меня в самом деле есть деньги, которые я хотел бы вложить в развитие науки. Видишь же, как мало я могу в моем положении? А я всем сердцем радею за Бриттские острова. Это же мой дом.
– Вы очень щедрый человек, сэр, – сказал Ронни. – Матушка говорит, у вас большое сердце.
– Твоя матушка очень добрая женщина.
– Я скажу ей это! Она будет счастлива, что вы такое сказали!
Джеймс улыбнулся.
Может быть, он и вправду возьмет с собой Ронни – не в сам день открытия, конечно, но потом… Когда все утихнет. Потом.
Несколькими часами позже Джеймс Блюбелл прогуливался по набережной взад и вперед, время от времени поглядывая на часы. По-хорошему, ему не следовало бы носить эти часы-луковицу, надежно отсчитывающие минуту за минутой, в людных местах. Ему следовало вообще избавиться от них, как от слишком приметной вещи, вещи знакомой, столь часто демонстрируемой ранее.
Но он не мог избежать искушения…
Часы подарил отец на десятилетие, и с тех пор юный Джеймс не расставался с ними ни на миг. Носил в кармашке жилета на всевозможные мероприятия и постоянно пользовался возможностью незаметно, как ему казалось, подсмотреть время. Его завораживало, как черные острые стрелки медленно крутились по белому циферблату с высеченным серебром гербом Блюбеллов на ней. Сама луковица часов выглядела произведением искусства. А главное, часы издавали звуки, они щелкали, тикали и стали, наверное, первой любовью юного принца – любовью, которая после переросла в настоящую страсть к часовым механизмам.
Часы, конечно, были с ним, когда начался бунт.
Единственная вещь, которую он смог забрать из дома, перед тем как его дом рассыпался в прах. Сам Вороний дворец, где они когда-то жили, еще стоял. Как и дворец правления – возвышался, величественный и прекрасный, на противоположном берегу Тамессы. Точно могильный камень, выточенный руками искусного мастера… Воистину искусного: Джеймс точно знал, что фэйри приложили руку к постройке обоих зданий много веков назад.
Но Вороний дворец был всего лишь местом, где королевская семья жила – и погибла от рук негодяев, которые заняли помещение и наслаждались незаслуженным богатством.
Настоящим сердцем Лунденбурха стал Парламент, основанный Чэйсоном Уолшем во дворце правления.
Символ красивой, свободной власти. Люди освобождены от гнета короля-тирана и вольны сами вершить свою судьбу! Давайте созидать, а не разрушать! О, как смешно звучат эти призывы теперь, когда спустя шесть лет все стало гораздо хуже, чем было.
Справедливость и свободу невозможно построить на крови.
Джеймс щелкнул крышкой часов и поднял голову.
– Вы опоздали. Как и всегда. Что за ужасная ханьская привычка.
– Вы позвали меня сюда, чтобы отчитать? – хмуро спросил Юй Цзиянь.
Он стоял перед ним, кутаясь в слишком холодное для этого времени пальто, без шарфа, но в перчатках и шляпе, скрывающих биомеханический протез. Джеймс окинул его беглым взглядом от макушки до пят, прежде чем ответить:
– Нет, я позвал вас отобедать. И не поверите, как сложно выяснить, где именно вы живете. Ваша домохозяйка настоящий цербер.
– Она знает, что я не люблю, если меня беспокоят. Особенно подсовывая записки под дверь.
– Вынужден просить у вас прощения, но вы так стремительно сбежали…
– Я хотел вас найти. Извиниться… за это, – кивнул Цзиянь и снова поежился. – Я повел себя некрасиво.
– Извинения приняты, – Джеймс махнул рукой в перчатке. – Я что, настолько страшен? Время меня изменило, но не настолько же…
– О, сэр. Боюсь, из нас двоих время изменило именно меня, – грустно улыбнулся Цзиянь, невольно касаясь металлической накладки на веке.
– Уверяю вас, я даже не заметил. Итак, обед? Мы пойдем в не самое публичное место, но, надеюсь, вы понимаете, что для вашей же безопасности вам стоит называть меня Адамом?
– Как скажете, сэр.
Джеймс не спеша двинулся вниз по набережной.
– Вы, наверное, удивлены. Все задаетесь вопросом: что он делает здесь? Он сумасшедший? Почему он затаился и не прячется, неужели совсем не хочет жить? И как так совпало, что Право на смерть объявили именно тогда, когда мы столкнулись лицом к лицу?
Его трость равномерно стучала по мостовой. Цзиянь вздрагивал так, словно каждый удар отзывался у него в висках.
– Вы думаете, что подвергаете себя опасности, встречаясь со мной. Или меня самого? Но все равно не можете избежать любопытства. Не можете просто отказать мне – не после того, как судьба уготовила нам встретиться…
– Я встретился с вами, потому что… – Цзиянь осекся.
– Потому что вы все еще чувствуете, что ответственны за меня? – глаза Джеймса смеялись. – Позвольте, это совершенно лишнее.
– Нет! Я так не считаю! – резко вскинул голову Цзиянь.
– Тогда почему же?
В ответ он услышал только тишину.
Джеймс покачал головой и свернул в узкую подворотню, увлекая за собой Цзияня. За время ежедневных прогулок он успел неплохо разведать все секретные повороты и нычки приречного квартала. Вокруг Тамессы всегда было… интересно. Никто не готов был пускать маленького принца в злачные места, и Джеймс не мог отделаться от мысли, разливающейся внутри смешливой щекоткой, что он просто наверстывает упущенное.
– Так скажите мне, Цзиянь. Почему вы пришли? – его голос звучал мягко, обволакивающе.
Цзиянь снова промолчал.
Тогда Джеймс, резко остановившись, вытянул руку и толкнул не ожидавшего нападения Цзияня к стене.
– Вы ведь понимаете, что такое Право на смерть, верно? – ласково прошептал он, легко удерживая Цзияня на месте.
Его черные волосы выбились из-под цилиндра и теперь падали на лицо непослушными завитками, делая его похожим на Неблагих фаэ со старых гравюр.
– Это обязанность каждого лунденбурхца, коренного или нет, – обезопасить самих себя и свою страну от изменников, ввергающих его в кровавый туман междоусобицы и раздора… – прошептал Цзиянь, едва разлепляя губы.
– О да. Именно так. А проще говоря, увидел Блюбелла – убей Блюбелла. И будешь героем. За это даже, кажется, сулят какую-то награду?
– Не знаю. Не вслушивался. Мне нет до этого дела.
– Да как же так, Юй-эр! – притворно возмутился Джеймс. – Вы же встретили Блюбелла. Неужели после всего, что дал вам Лунденбурх, вы просто закроете глаза на такую вопиющую наглость, как вернувшийся во плоти единственный выживший наследник?
Цзиянь посмотрел ему в глаза. Сложно было прочитать выражение в черных озерах, но Джеймс, жадно всматриваясь, увидел и беспокойство, и тень страха, и любопытство. Это любопытство он страстно желал вытащить наружу.
Он хотел встряхнуть бледную тень молодого, полного сил и амбиций лейтенанта, своего единственного друга в отчаянные, тяжелые времена, перемоловшие их всех.
Все еще удерживая Цзияня одной рукой, другой он достал из кармана маленький револьвер и вложил ему в живую ладонь.