– Я могу подняться без вас, – предложила куноичи.
– И мы должны будем поверить тебе, когда ты передашь нам его слова? – буркнула Норико. Киоко мысленно с ней согласилась.
– Вообще-то, я хотела притащить его сюда. Я и стихов-то писать не умею, это вы у нас знатные особы с поэтическими замашками. Думаете, я смогла бы переделать танка величайшего писателя Шинджу? Вы меня переоцениваете.
И то правда. Киоко глянула наверх – он сидел прямо под солнцем и, видимо, ради него туда и забирался. И не печёт же ему голову… Отмеченный Аматэрасу. Интересно, отчего его так прозвали?
– Давайте подождём, – настояла Киоко. – Это он нам нужен, а не мы ему. Не стоит наглеть выше допустимого. Мы и так заявились в его дом без приглашения, отвлекать от… медитации? Или чем он занят? Я хочу сказать, это невежливо. Давайте постараемся соблюдать приличия.
Чо закатила глаза и тоже села. За ней последовал Хотэку.
– Кружок неудачников. Как меня угораздило с вами, такими мямлями, связаться… – вздохнула она.
– Ты много на себя берёшь, – прочавкала Норико. – Думаешь, если тебе… сколько, за двадцать наверняка? Думаешь, если старше прочих людей здесь, то и умнее? Глупо.
– Уж побольше жизни видела.
– Своей жизни. Которая не имеет ничего общего с опытом Киоко, Иоши или Хотэку. И тем более с моим. Нисимура Сиавасэ, – она покончила с рыбой, села прямо и широко облизнулась, – поэт и писатель. Возможно, известнейший в Шинджу. Думаешь, ты знаешь, как с ним следует говор-р-рить? Думаешь, если он живёт в этом обветшалом старом доме – ему чужды изящество и кр-р-расота? – Она урчала и щурилась от сытости. – Он пишет так, что забирается в сердца людям, в саму их ками. Полагаешь, ты можешь говорить с ним на одном языке и справишься с просьбой содействовать нам лучше, чем кто-то другой из здесь присутствующих? Киоко заучивала его творения, а ты наверняка и не прочитала ни одного. Ты вообще умеешь читать?
Чо нахмурилась. Киоко никогда не думала о её возрасте, но после того как Норико указала на него, вдруг заметила, что лицо её и правда более взрослое, угловатое, оформленное. Чо наверняка была старше неё, но ещё гораздо младше Каи или Аими-сан.
– Посмотрим, как вы заговорите, если ваши милые беседы ни к чему не приведут и потребуется действовать более решительно…
– Мы будем вежливы, – отрезала Киоко.
– Как пожелаете, – Чо с издёвкой улыбнулась и, не вставая, поклонилась, почти припадая лбом к земле. Мэзэхиро её бы точно казнил за такое непочтение. Иногда Киоко было жаль, что она не так же резка, как Мэзэхиро…
Они прождали ещё по меньшей мере две стражи, когда фигура наконец стала спускаться по склону. И затем ещё долго наблюдали, как он будто нарочито неторопливо бредёт вниз. Когда Нисимура Сиавасэ добрался до подножия горы, все встали и пошли ему навстречу.
Чем ближе они подходили, тем большее замешательство испытывала Киоко. Его фигура – тонкая и хрупкая, коснись – и сломаешь – была словно чужда этому месту. Да и всему Шинджу. Волосы его были чистым светом, а кожа – бледная, какой она никогда не видела. А лицо… Лицо столь юное и нежное, почти детское. Как мог он быть тем, кого они ищут?
– Доброго дня, – приветствие вышло само, она привычно поклонилась, и остальные последовали её примеру. А когда подняла голову – встретилась взглядом с… Ей показалось, что сама Аматэрасу смотрит на неё. Его глаза – расплавленное солнце.
Но Киоко быстро взяла себя в руки, сохранив на лице маску вежливости, и продолжила:
– Сиавасэ-сэнсэй, я прошу прощения за то, что мы вторглись в ваши земли и смели нарушить ваш покой…
– Ничего, – коротко бросил он. И его голос оказался полной противоположностью его облику. Низкий и раскатистый, он звучал громом в ясный день, порывом сильного ветра в штиль и ливневой стеной в этой пустынной земле.
– Простите?
– Ничего не стоят извинения, когда вы не готовы отступить. Вы пришли намеренно, а не по воле случая. Вы ждали меня у моего дома, наверняка зная, что я не принимаю гостей. Вы сожалеете лишь о том, что мне это неприятно, но останавливаться всё же не намерены и попытаетесь получить то, за чем пришли.
– Мы проделали долгий путь…
– А теперь вы постараетесь объяснить, что ваше вторжение того стоит, как и каждый, кто приходит сюда. Я слушал их уже столько раз…
Киоко растерялась под напором этой прямой грубости. Увещевать не было никакого смысла: Нисимура Сиавасэ не любил людей и не стремился им помогать. Но как же так?
– Как человек, который пишет столь нежные вещи, может быть таким чёрствым к людям, для которых пишет? – Она понимала, что и сама позволяет себе грубость, но они слишком многое пережили, чтобы так просто отступать. Поэтому Киоко продолжила спрашивать: – Разве вас не радует признание таланта? Разве не должно вам льстить то, какой путь люди проходят ради встречи с вами?
– Меня радует тишина и прельщает покой. Почему, как полагаете, я забрался в самую далёкую провинцию, на край света? Возможно, я ошибся лишь в том, что остался на острове.
– Да что вы возитесь? – Чо резко подошла к сэнсэю и приставила кинжал к его горлу.
– Чо, Ватацуми ради, убери! – взмолилась Киоко. – Мы не можем угрожать смертью каждому, от кого нам что-то нужно.
– Как это не можем? Смотрите внимательнее, Киоко-хэика, я покажу.
Она вжала лезвие в горло и пристально смотрела в глаза Сиавасэ-сэнсэю. Тот никак не реагировал – его взгляд оставался спокойным и усталым, ничто его не беспокоило. Он повернулся к Киоко и тихо-тихо произнёс:
– Жизни погибель одной
для всех, кто рядом, решённый итог.
– Чо, прекрати, – велела Киоко.
Та недовольно покосилась на неё и всё же послушно отступила, не ранив писателя. Скрываться больше не было смысла, поэтому Киоко вернула своей ки её истинный облик. Чо была слишком неосторожна. Хотя… Нет, невозможно для куноичи. Чо прекрасно знала, что делала и говорила.
– Сиавасэ-сэнсэй, – Киоко снова обратилась к нему, – ваши танка уже стали пророческими для меня и всей нашей империи. Но нам нужна подсказка, нужно направление.
– Они останутся здесь, – он обвёл взглядом всех остальных. – Киоко-хэика, проходите в дом.
– Она не пойдёт одна, – вмешался Иоши и дёрнулся вперёд, но Киоко жестом остановила его:
– Всё в порядке.
– Иоши прав, – покачал головой Хотэку. – Мы не можем позволить вам оставаться наедине.
– Не думаю, что любезный господин мне навредит. Да и я не так беспомощна. Ждите здесь, всё будет в порядке. – И она последовала за сэнсэем в полумрак его старого дома. Они не посмеют ослушаться.
Внутри было пыльно, лёгкий налёт песка покрывал все поверхности, но в остальном дом Нисимуры Сиавасэ был не так плох, каким казался Киоко снаружи. Как и все жилища в этих краях, он был без дверей внутри, комнаты разделялись проёмами. Древесиной эти места не изобиловали, а потому люди обходились самой её малостью. Киоко подозревала, что в основном всё дерево Западной области уходит на лодки и корабли, раз уж они здесь плавают. А значит, дома́ оставалось делать из самой земли. Это показалось ей вполне удачной идеей, потому что внутри было гораздо прохладнее, чем снаружи.
Сэнсэй провёл её через прихожую вглубь дома. Там стоял небольшой столик, вокруг которого лежали подушки.
– Присаживайтесь, Киоко-хэика. Мой дом не предназначен для приёма столь высоких особ – впрочем, он вовсе не предназначен для приёма гостей, – поэтому могу предложить вам лишь подушку для ваших коленей и холодный мугича[2].
Киоко вежливо улыбнулась и опустилась на предложенное место.
– Ещё раз прошу прощения за наш нежеланный визит… И за поведение моей сопровождающей. Она несколько…
– Она куноичи. – Сэнсэй вдруг исчез в полу, и внизу что-то зазвенело, а уже через мгновение он снова появился с двумя наполненными пиалами. Киоко знала о погребах, но сама до этих пор ни одного не видела – все они располагались во дворце Покоя и достатка, где жили слуги, к которым принцесса приблизилась лишь единожды – когда занималась с Хотэку.
– Так вы поняли?
– Какая ещё женщина станет приставлять лезвие к горлу того, к кому пришла?
– И то верно.
Киоко всё ещё поражал его голос. Глубокий, раскатистый, он совсем не вязался с юным золотым обликом. Но куда больше её волновало другое…
– Сиавасэ-сэнсэй, не сочтите за грубость, но как возможно, что вы остаётесь столь юным? Ведь ваши первые произведения мне читала мама, когда я была совсем крохой…
– То были не первые. – Сэнсэй поставил перед ней пиалу и сел напротив. – Первые я написал так давно, что при всём желании не сумею даже вспомнить имя, под которым меня тогда знали.
– Значит, вы правда ёкай? Некоторые живут дольше людей…
– Ни один ёкай не живёт столько, сколько живу я. – Он не улыбался, не смеялся. Его лицо не менялось – простое и равнодушное.
– Дух?
– Может, и так.
– Я ничего не слышала о духах-писателях. И ваша ки слишком уж…
– Осязаема? Да, поэтому я не подтверждаю эту мысль.
– Но и не опровергаете.
– И не опровергаю, – просто согласился он и сделал глоток. – Когда живёшь эпохами, а не годами, стирается значимость облечения истины в слова.
– Разве это не есть суть вашего занятия? Погодите… эпохами? Как же долго вы ходите по земле?
– Суть моего занятия – облекать в слова чью-то правду: свою, чужую, людей, ёкаев, богов – не имеет значения. Истину же облечь невозможно. А хожу я здесь сколько себя помню.
Киоко задумалась.
– Но это справедливо для каждого живущего. Ответ без ответа.
– Обычно этот ответ удовлетворяет тех, кто интересуется из праздного любопытства.
– Значит, вы не отвечаете на подобные вопросы?
– Раньше отвечал. Когда ещё любил принимать гостей. – Он смотрел прямо, не опускал глаз, не разглядывал пиалу, не пытался избегать её взгляда. Это несколько обескураживало, потому что было совсем не похоже на то, как люди обычно ведут себя в таких беседах.