Постояв с минуту и наблюдая за тем, сколь неподвижны под ветром толстые листья растений в саду, она открыла дверь и вышла во двор. Оставаться в комнате в своём ужасном виде ей казалось неправильным – даже сесть на пол в грязном кимоно она не осмелилась.
Вода приятно обволакивала уставшее тело, напряжённые мышцы расслабились, и Иоши позволил себе обмякнуть. Он прикрыл глаза и лежал без движения, без мыслей. Редкий миг спокойствия, когда истерзанный противоречивыми суждениями разум забыл о контроле и позволил обрывкам мыслей свободно блуждать. Сознание сохраняло покой до тех пор, пока вода не качнулась, обозначая присутствие кого-то ещё. Не нужно было смотреть, чтобы понять, кто присоединился.
Какое-то время он слушал тихий плеск – такой, словно маленький чиж полощется в воде, никак не ёкай. А затем Иоши тихо произнёс, не открывая глаз:
– Удивительное ты создание, Хотэку. Даже здесь почти неощутимо твоё присутствие.
– Я не пытаюсь скрываться, – раздался ответ. – Не сейчас.
Иоши всё же открыл глаза. Со времени их сражения на одной стороне он стал смотреть на самурая совершенно иначе. Он всё ещё не доверял ёкаям – ненависть и страх, взращённые с пелёнок, так просто не уходят, – но Хотэку не был врагом. И Иоши невольно отметил, насколько сильный у него союзник.
Сложение Хотэку едва уступало развитой мускулатуре Иоши, но и это была иллюзия. То, как он управлялся с катаной, и то, как его грация и мастерство владения телом помогали ему в бою, делало ёкая гораздо лучшим воином, чем Иоши. С трудом, но он смог признать, что у него не было ни единого шанса вступить в отряд сёгуна, пока младшим оставался Хотэку. И хотя само это желание погибло тогда же, когда отец вспорол ему лицо, осознание осело тайной жаждой превзойти, продолжать оттачивать мастерство и стать достойным соперником.
Чёрные крылья распластались по воде. Хотэку аккуратно опускал их, слегка водил под водой и, поднимая, мелко стряхивал. Брызги летели во все стороны моросью. Это совсем не раздражало, даже наоборот – напоминало Иоши о густых утренних туманах над Кокоро, орошающих лицо, когда он приходил туда до занятий медитировать на рассвете.
Он скучал по дворцу и дому. Не думал, что станет, но здесь, в сухих безжизненных краях, он всё чаще вспоминал свою мать. Интересно, как она? Он надеялся, что держится подальше от их дома и отца. Мэзэхиро ненавидел проигрывать, и, хотя он занял трон, смерть Киоко сильно осложнила ему задачу, заставив узурпировать власть, а не прийти к ней естественным путём, как он того хотел, женив сына на принцессе. Кто знает, насколько более жестоким мужем его это сделало?
Как отца – уж точно ожесточило. Иоши всё ещё помнил, что рука с кинжалом не дрогнула и ни тени сомнения не промелькнуло во взгляде, когда Мэзэхиро его убивал. Эта сцена врезалась в его сознание и никак не выцветала. Он хотел бы забыть, но чем сильнее старался, тем чаще этот образ возвращался к нему…
– Ты в порядке?
Иоши сморгнул наваждение и сосредоточил взгляд на Хотэку. Такое спокойное и всегда уверенное лицо – и не подумаешь, что когда-то у него были трудности с гневом, из-за которых он чуть не вылетел из школы.
– В порядке, – Иоши постарался придать голосу уверенности, но, судя по слегка вздёрнутой брови Хотэку, получилось не очень хорошо.
– Слушай, я не хочу лезть тебе в душу… – начал ёкай.
– И не стоит.
– Но ты весь путь почти не говоришь, – продолжил он.
И меньше всего Иоши хотел бы сейчас говорить с ним. С тем, кого сам чуть не убил руками отца. Он не был готов.
– Я понимаю, что ты не очень любишь ёкаев и, возможно, тебе не очень приятно, что так всё обернулось, но Киоко-хэика… – он осёкся, осмотрелся и понизил голос: – Она разве не заслужила, чтобы с ней говорить?
Иоши невольно улыбнулся. Хотэку только что разворачивал свои крылья по всему источнику, промывая каждое перо, но забеспокоился о посторонних, только когда заговорил о ней.
И всё же он был неправ.
– Не в неприязни дело, – отчеканил Иоши. Ему стоило бы продолжить, но слова почему-то не собирались в нужные фразы. Он неуверенно поёрзал, подогнул колени и, поставив на них локти, прикрыл лицо руками.
– Тебе необязательно объясняться. Просто… Будь снисходительнее к той, кто потеряла всё.
– Я забочусь о ней. – Иоши не понравилось, что это звучит как оправдание. Он не хотел оправдываться.
– Ты знаешь, что я не об этом.
Он знал.
Она просила его быть искренним. Он помнил. Помнил, но предпочитал притворяться, что забыл. Верил – или хотел верить, – что она сама забыла о своей просьбе.
– Знаешь, – вода покачнулась, и на плечо опустилась рука, лёгкое касание, почти невесомое, – когда есть с кем разделить то, что внутри, – жить легче.
Иоши усмехнулся:
– То, что у меня внутри, больше не принадлежит только мне.
– Без обид, но вряд ли Норико ковыряется в твоих мыслях. Она не из тех, кому есть дело до чужих чувств. Разве что ты длинноволосая дева, унаследовавшая престол и дар от бога по праву крови, но как-то не очень похоже.
Иоши отнял руки от лица и с улыбкой посмотрел на Хотэку. Ёкай был прав: заносчивой бакэнэко нет до него никакого дела. Во всяком случае, бо́льшую часть времени. Но и сам Хотэку не походил на того, кто может раздавать советы об искренности.
– Не ты ли скрывался полжизни среди тех, кто ничего о тебе не знал?
Тот лишь пожал плечами:
– Потому я и понимаю, о чём говорю.
Хотэку сидел близко, возможно даже слишком близко, но отчего-то это не вызывало неловкости. На миг показалось, что они давние друзья, и Иоши вдруг сумел подобрать слова. На самом деле понял, что нужно только одно слово.
– Прости, – сорвалось с его губ. Оказывается, так просто. – За то, что донёс отцу. Не стоило этого делать.
– Тогда ты этого не знал. – Хотэку не отстранился, не убрал руку с плеча, остался так же спокоен, как и был, продолжая прямо смотреть в глаза.
– Но мне стоило верить Киоко.
– Ей, может, действительно стоило. А вот мне – не думаю. На моём месте мог оказаться предатель, – он улыбнулся. – К тому же ты уже заплатил за эту ошибку собственной смертью.
– Порадовал тебя, да?
– Несомненно, – Хотэку улыбнулся ещё шире, хлопнул по плечу, убрал руку и отвернулся, переводя взгляд на странного вида кусты, скрывающие горизонт от них, а их самих – от чужих взглядов.
Иоши снова почувствовал спокойствие. И облегчение. Хотэку оказался прав. Он отбросил мысль о том, как раздражающе часто это случалось. Но слова, оседавшие внутри и никак не находящие выхода до этого момента, словно камнем тянули вниз, в омут собственных переживаний. Сейчас же, обретя силу и вырвавшись наружу, они больше не занимали место, не давили своим присутствием. Стало легче. Стало действительно легче.
Но это внезапное облегчение прервалось тонким звоном тревоги. Не его тревоги, чужой, но ощутимой ясно, словно собственная.
Норико спокойно прошла к горячим источникам – хвала Каннон, сотворившей бакэнэко, её никто и не думал останавливать. Иоши нежился, прикрыв глаза, в то время как Хотэку по-птичьи купал свои крылья: нырял и выныривал, опускал то одно, то другое, отряхивал оперение, по-ребячески играл с водой.
Рядом никого не было, и Норико удовлетворённо хмыкнула. Ну конечно, Хотэку не позволит никому подойти незаметно. Его секрет не так-то просто спрятать, плавая голышом. И пусть ёкаи вне столицы имеют больше свобод, крылатых среди них не наблюдалось, а потому Хотэку старался оставаться для всех незнакомцев человеком.
Полюбовавшись ещё немного тем, как, мокрый и обнажённый, он играет крыльями и мышцами – наверняка сам не подозревая о том, как это выглядит, – она сделала над собой усилие и вышла из закрытого пространства онсэна. Принюхавшись, Норико безошибочно определила, в какой части двора Киоко, и направилась туда. Однако, дойдя до источника запаха, нашла только пару гэта на камнях.
Это… странно. Даже если Киоко ушла дальше босиком, она не могла не оставлять за собой запах. Норико прислушалась – ничего. Обнюхала всё вокруг – запах только Киоко, ведёт из спальни. Она словно шла, шла, а затем просто… растворилась в воздухе.
Сердце дрогнуло. Норико никогда не чувствовала себя такой беспомощной. Киоко не было рядом – точно. Она обежала весь рёкан – её не было нигде. Работница сидела на месте, Иоши и Хотэку – в источнике, и больше никого.
Рёкан был пуст.
Но Киоко ведь не могла просто исчезнуть…
В Ёми вернётся душа
Сознание Киоко медленно прояснялось, услужливо подавая реальность по кусочкам, чтобы она сумела осмыслить каждое новое открытие до того, как явит себя следующее.
Первым откровением стала боль, которой она никогда прежде не испытывала. Невозможно сильная. Такая, от которой слёзы выступали и дышать было невыносимо трудно. Сначала ей казалось, что она вся – комок, спутанный из тончайших болевых нитей, но позже тело откликнулось на попытки почувствовать его, и стало ясно, что болит голова.
Вторым откровением был свет. В первый миг слишком яркий, чтобы что-то разглядеть, и только усугубляющий и без того невозможные страдания. Но через мгновение – а может, целая стража успела смениться – Киоко сумела сморгнуть эту яркость и привыкнуть к тому, что глаза что-то видят. А видели они лишь окно напротив, представлявшее собой проём, занавешенный лёгкой тканью. Сквозь неё пробивался рассеянный свет, не позволяя до конца раскрыть ставшие такими чувствительными глаза.
Третьим откровением стала скованность. Киоко не могла пошевелить ни руками, ни ногами. Она не чувствовала конечностей. Где-то далеко проскочила мысль о том, что её связали, и убежала прочь, не успев закрепиться. Киоко попыталась повернуть голову, но та словно напоролась на очередной клинок – и сознание утонуло в новом приступе боли. Сил не хватило даже на стон. Запахло железом.
– Не двигайтесь, вы ведь не хотите умереть, – женский голос раздался откуда-то сбоку. – Снова, – незнакомка засмеялась. – Будет у нас дважды мёртвая принцесса. Ой, нет, никак не привыкну. Императрица. Хотя, учитывая, что на троне теперь сёгун, можно ли ещё считать вас императрицей? Что скажете, Киоко-хэика?