– Лишь у тех, кто не готов остаться и продолжить служение. И у тех, чья ками возвращается к Инари, вверяется её воле.
– И часто случается так, что кто-то не готов остаться?
– Чаще всего именно так и случается, – серьёзно сказал сэнсэй. – Служение богине требует самоотвержения – мы не питаем иллюзий, что принадлежим себе, не ищем воли, какую ищут за стенами этого монастыря, и отрекаемся от желаний, что закрывают разум от истины.
– Хотите сказать, вы познали истину? Истину бытия, что скрыта ото всех смертных? – Иоши уже был готов развернуться и уйти. Поначалу могло показаться, что монастырь очень похож на школу сёгуна: служение во славу императору или служение во славу Инари – он мог бы переложить их учение на свой лад, на собственные убеждения. Но они не просто учатся – они отрекаются от всего мира ради… истины? Истина никому не доступна. Осознание сущего равняло бы кицунэ с божеством.
Но осё невозмутимо пояснил:
– Мы не можем понять истину, но это не значит, что мы не должны стремиться к пониманию. Большинство видит малую часть мира и довольствуется этим знанием, что порождает злость, обиды, боль, ненависть и страдания. Мы избрали иной путь – путь служения и единения, путь прозрения. Мы не ведаем истины, но мы познаём глубины себя и те глубины мира, что нам доступны, те, в которые многие предпочитают не заглядывать. Я вижу, что вы здесь. Но значит ли это, что вы готовы оставить свою мирскую жизнь за нашими тории и вверить себя в руки богини? Готовы ли вы забыть, кто вы есть, и занять место среди сёкэ?
Забыть, кто он есть? Оставить мирскую жизнь? Нет, он не был готов. Иоши бросил полный недоумения взгляд на Ёширо, но тот лишь кивнул: не переживайте, всё хорошо. Иоши так не казалось.
– Знаете ли вы, кто я? – он решил зайти издалека. Быть может, так сэнсэй поймёт, что отречься от жизни Иоши просто не может. Он – император. Да, бывший и в некотором роде мёртвый, но, как хотелось верить, и будущий.
– Это не имеет значения, – осё казался совершенно безучастным. За всё время беседы он не проявил ни единого чувства, даже заинтересованности. Весь его вид свидетельствовал о том, что для него нет никакой разницы, готов Иоши или нет.
«Оставайся или уходи – мне всё равно». Вот что говорило его тело.
– Если вы решаете снять свои одежды, чтобы облачиться в кэсу, становится совершенно неважно, кем вы были, – пояснил Хадзиме-сэнсэй. – Здесь вы сёкэ. Всё, что было до, теряет своё значение, потому что с этого времени ваша жизнь в руках Инари.
– А если я захочу уйти?
Недоверие росло. Оставаться здесь навечно Иоши точно не собирался, а осё говорил так, словно вся прочая жизнь вовсе перестаёт существовать.
– Мы погасим свечу, – просто ответил сэнсэй.
Это всё прояснило.
– Тогда я готов.
Когда Иоши выдали кэсу и провели в павильон Сна, чтобы он мог переодеться, Ёширо, превозмогая нервную дрожь, обратился к осё:
– Хадзиме-сэнсэй, остаток последнего месяца и часть нового я буду за пределами монастыря.
Он решил не просить – говорить. Дело-то решённое. Что бы ему ни сказали, он пойдёт, а значит, и дозволения спрашивать нечестно.
– Вот как, – тихо сказал учитель. – Куда же ведёт тебя твоя ками?
– К озеру Созо.
– Увидеть пробуждение природы близ обители богини? Помнишь ли ты, что следует за желаниями?
– Желания есть причина страданий.
– Молился ли ты богине, прося избавить тебя от желания? Очищал ли свой разум медитацией с сякухати?
– Сэнсэй, – Ёширо склонил голову перед учителем, – от всех ли желаний нужно избавляться? Если оно мне доступно, почему я должен его искоренять?
– Где же твой второй хвост, Ёширо? Где мудрость, полученная веком жизни? Мы отдаляемся от духовной жизни, когда бежим за желаниями в мирской суете. Из чего растёт твоё стремление к Созо? Не из гордыни ли, не из любопытства ли? Утолишь желание – подкормишь почву, зерно укоренится.
Ёширо это знал. Он готовился к этому разговору и множество раз проговаривал ответ, который всё объяснял.
– Ко мне обратились за помощью, – сказал Ёширо.
– Люди.
– Мы ведь ценим всё живое, а их тоже создала Инари.
– И потому мы приняли твоего друга в Дзюби-дзи, приняли в согю, – согласился сэнсэй.
– Шинджу сейчас обитель насилия и зла. И эти люди хотят низвергнуть это насилие. Они верят, что путь к Созо поможет им.
– Вот как.
– И я согласился им помочь, ведь мы избираем путь ненасилия не только исключая действия, но и исключая бездействие, когда можем помочь. Простит ли Инари, если я не отвечу на просьбу?
– Гости твои – свергнутые император и императрица, – это был не вопрос. Хадзиме-сэнсэй знал. Но откуда? – И хотят они не просто к Созо. Не просто увидеть, как водопад низвергается из него, обращаясь в реку, как возрождается природа после времени смерти. Нет, они желают узреть богиню, они надеются получить её помощь и её благословение.
– Как вы…
– Ты забыл, сколько у меня хвостов, Ёширо. Я живу много дольше тебя. Я повидал многих сёкэ, что искали пути к Инари. Я повидал и многих осё, что сдавались своей гордыне. Ты же помнишь историю нашего дайси? Не нынешнего, а того, что был за два дайси до него. Помнишь, чем закончился его путь?
– Он прыгнул в Созо и разбился, упав с водопада, – ответил Ёширо.
– У него было девять хвостов, но отчего-то он решил, что стал достоин узреть богиню. Гордыня – слабость и порок, перед которым порой слабеют старейшие и мудрейшие из кицунэ. Он отправился к озеру, но стражи не пустили его, как не пускают никого. Тогда он дни и ночи стоял у водопада и молился. А когда и это оказалось бесполезным – он отчаялся. Его желание привело его к такому страданию, таким стенаниям его ками, что он обратился в лиса, бросился на стражника и перегрыз ему горло.
– А затем поднялся к озеру, чтобы разбиться в водопаде.
– Верно.
– Учитель, я знаю, что желание видеть богиню губительно. И знаю, что этот поход, вероятно, обернётся ничем. И всё же Киоко-хэика – дочь рода Миямото. Разве могу я отказать в помощи? Пусть лучше мы дойдём, встретим стражников и уйдём ни с чем, чем я откажу той, что желает искоренить зло. Как знать, быть может именно Киоко-хэика, императрица с Сердцем дракона, всё же достойна встретить богиню.
– Надежда, – покачал головой учитель. – То же, что и желание. Но ты не спрашивал моего дозволения, а значит, уже принял решение покинуть согю.
– Но я ухожу не навсегда! – возразил Ёширо. – Дзюби-дзи – мой дом. Другого у меня нет.
– Ты покидаешь дом, Ёширо, следуя за недостижимым. Покидаешь его с надеждой и желанием. Мы не знаем, чем обернётся твой путь, но твой огонь погаснет. В день, когда ты привёл к нам нового брата, ты лишил нас себя. И мы примем это решение, ведь Инари даровала нам свободу выбирать, и мы не вольны забирать эту свободу у тебя. Твоё решение прийти к нам было добровольным, и таким же добровольным стало решение уйти. Отправляйся в павильон Сна, собери свои вещи и готовься в путь. Твоя подушка перейдёт новому жителю Дзюби-дзи.
– Да, сэнсэй, – Ёширо смиренно поклонился, но сам смирения не чувствовал. Его выгнали, отлучили от монастыря. За то лишь, что он согласился помочь, за то, что не отвернулся от просящего. Разве это честно, разве справедливо? Больше века он служил Дзюби-дзи, служил своей соге и служил своей богине. И что теперь? Его свече больше не место среди остальных.
Он пошёл в павильон Сна, как было велено, и увидел там императора, который, казалось, напрочь запутался в ткани. Он посмотрел на него совершенно беспомощно, но, увидев лицо Ёширо, вдруг нахмурился.
– Что-то случилось?
– Мою свечу гасят, – признался Ёширо. Не хотелось, но лгать на территории монастыря он бы ни за что не осмелился. Да и вне его оставался честным, насколько мог.
– И что не так? Вы ведь уходите.
«Что не так»? Всё. Абсолютно всё. Он больше не будет носить кэсу и не сможет назвать себя сёкэ. Он в один миг из послушника стал никем, а в этом монастыре была вся его жизнь, которой он теперь лишался.
– Я всю жизнь жил, понимая, что за моей спиной стоит согя. Что бы ни случилось – за моей спиной сотни братьев, и мы вместе, едины, семья, – он говорил и слышал тоску в собственном голосе. – А теперь одно решение – и семья от меня отвернулась. Ступай, мы не держим. Но и ждать тебя здесь не будем. Вот что не так. Я выброшен, как ненужный фука-гуцу. – Он опустился на пол и вперил взгляд в свою деревянную подушку, у которой были сложены его немногочисленные одежды.
– Ненужный кто? – император опустился рядом.
– Фука-гуцу, обувь такая тёплая… Да какая разница? Вы меня слышите? – Ёширо старался возмущаться не громко. Его злость и обида тоже страдание, порождённое желанием. Не хотелось, чтобы кто-то слышал… Хотя всех наверняка уже собирали в павильоне Служения – там, где вот-вот новый сёкэ сменит Ёширо в стане соги. От этой мысли сделалось ещё горше, и он тихо добавил: – Я больше не сёкэ. Я никто.
– Глупость, – бросил император.
Ёширо поднял на него глаза, не веря своим ушам.
– Глупость?
– Глупость, – повторил тот. – Я проходил обучение в Шинджу, и хотя оно не было духовным, но мы, самураи, тоже как братья, семья. Даже если каждый потом служит разному господину, все учатся защищать сёгуна, императора и Шинджу, защищать покой жителей острова. У нас есть кодекс, правила, честь. Мы все обучаемся в условиях жёсткой дисциплины – полагаю, как и вы.
Ёширо кивнул – всё так. Только самураи, судя по всему, проповедовали насилие, пока они проповедуют мир.
– Я больше не служу императору.
– Вы и есть император.
– Был им. Однако я не служу сёгуну, которому был предан всю свою жизнь и благословения которого искал каждый год этой жизни, каждый день, каждую стражу. Я больше не в числе тех преданных самураев, что остались в Шинджу служить своему господину. Не в числе своих братьев.
– Но они предали вас. В вашем случае быть одиночкой вовсе не порок.