– Ты знаешь, отчего появились ногицунэ, – тихо сказала Инари, глядя на неподвижную водную гладь. – И всё же я дала им волю, которую они так хотели. Дала им выбор, какой они желали. Они не служат мне, не подчиняются правилам, но и живут дикарями – разве это не милосердно?
– Многие из них так не считают.
– Многие из них, – огрызнулась Инари, резко обернувшись, – забыли, откуда вышли. Я дала им жизнь, я дала им ки, которыми они так успешно пользуются. А ведь могла забрать! Могла бы! Доживали бы свой век дикими лисами – никаких забот! Но нет, они ведь хотят иметь все блага, что есть благодаря мне, и не желают при этом подчиниться правилам. Эгоистичная Инари требует почитания! Требую! – зло бросила она. – И буду требовать соблюдения правил, потому что таковы условия жизни здесь, под моим покровительством.
– Я их не оспариваю, – спокойно сказала Каннон. – Я здесь не для того, чтобы ругаться с тобой. Шику – твой мир, тебе с ним и управляться. И ты отлично справляешься, раз даже дикие лисы здесь ни в чём не нуждаются ни в изобильное время жизни, ни в голодное время смерти. Всем всего вдоволь.
– Я сделала ради них всё, что могла и должна была, – злость таяла от спокойных слов Каннон, принимаемые чувства рассеивались, уступая место новым.
– Я знаю.
– Так отчего я не должна быть суровой?
– Я лишь хотела попросить быть с Киоко помягче.
Киоко. Вот как её зовут.
– Ты знаешь, зачем она идёт ко мне? – на смену гневу пришло любопытство.
– Знаю.
– А я не знаю. И ты мне наверняка не скажешь. Но если мои догадки верны, милосердие её погубит. Падёт либо она, либо весь остров. А может, и вовсе всё сразу.
– Инари, сила не в том, чтобы отказаться от милосердия…
– Каннон, – теперь уже Инари сделала шаг вперёд, подходя вплотную к своей гостье. – Милосердие – это ты. Ты и твоё правление. Я Инари, и я иная. Я жизнь, что приходит на смену глубокому сну и смерти, что зарождается в пустоте и на пепелище. Я сила, с которой новый росток пробивает почву, чтобы вырвать право на место под взглядом Аматэрасу.
Две чёрные бездны напротив вбирали в себя каждое слово, следили за взглядом Инари и не отпускали. Каннон затихла, смотрела пристально и слушала внимательно, хотя наверняка и так знала, какой разговор её ждёт.
– Подумай, много ли счастья будет на земле, где зерно перестанет произрастать? Что станет с миром, где деревья больше не будут тянуться к солнцу, соперничая с остальными? Много ли жизни будет там, где не останется стремления?
– Инари, не всегда нужно страдать, – тихо возразила гостья.
– Не всегда, – согласилась она. – И я не приветствую насилие. Но я всегда была строга к себе и другим. И лишь потому я всё ещё здесь, а мои владения – всё ещё мои. И лишь потому в мире существуют кицунэ.
– Инари… – Каннон не отступила, лишь на миг замялась, подбирая слова.
– Не нужно, прошу, – покачала головой Инари. – Не дело богов вмешиваться в дела людей. И всё же, раз она решила прийти ко мне – даже не воззвать, а обратиться лично, раз она не побоялась ни моря, ни ёкаев, ни того, что всё будет зря, – я сделаю то, что обязана сделать.
А затем она улыбнулась.
– Не переживай, Каннон. Если ей это не понравится, предложу сходить к тебе.
– Не предложишь, – улыбнулась в ответ Каннон.
– Всё-то ты знаешь, кошка, всё знаешь.
Торияма представляла собой пустынное и необитаемое на первый взгляд место. Голые камни, сплошь укрытые снегом. И чем выше, тем больше снега, тем менее приятным становилось это небольшое путешествие.
Хотэку в очередной раз порадовался, что они решили затруднение с тем, как летать в одежде, и ему не приходится мёрзнуть. Норико тем временем мирно посапывала в сумке – ей очень быстро надоело лететь на спине.
Когда он остановился в первый раз, её глаза слезились от ветра и, кажется, покраснели. Уши были совсем холодными, да и нос тоже. Она кое-как сползла на землю, и он, не желая, чтобы она мёрзла, тут же подхватил её на руки и осторожно уложил под свой плащ, придерживая рукой. Устраиваться на ночлег пришлось, обходясь только правой. Искать хворост было неудобно. Ещё неудобнее – разжигать огонь. Но он справился. А когда костёр разгорелся, сонная Норико, довольно урча, выползла из укрытия и разлеглась у огня, вытянув лапы.
Он старался её не тревожить, тихо достал из сумки с припасами бобы и сушёные водоросли, поужинал и лёг так, чтобы не разбудить. А наутро Норико просто забралась в сумку, в которой была сложена её одежда.
Она не стала ничего объяснять, а Хотэку не стал спрашивать.
И сейчас, добравшись почти до вершины, он решил не будить её. Аккуратно приземлился, заметив пещеру, и уселся там рядом со входом, уложив сумку с Норико на скрещённые ноги. Приподняв край и заглянув внутрь, он обнаружил тихо посапывающий кожаный нос. Очень захотелось коснуться его пальцем. Хотэку никак не смог бы объяснить это желание, оно просто было. Нестерпимое, но всё же он приложил все усилия к тому, чтобы остановить себя. Руку, которую Норико отхватила бы за то, что он её разбудил, не жаль, но нежелание злить её было гораздо сильнее желания коснуться сопящего носа.
Укрыв нос обратно, Хотэку уложил руки по обеим сторонам от сумки на бёдра и закрыл глаза. Часовые медитации, что он практиковал годами, – цена того покоя, в котором он пребывает, цена той сдержанности, которой он научился и которая всё ещё с ним. Но он знал: стоит забыть – и всё вернётся. Нельзя раз и навсегда обрести это чувство, нужно работать над ним ежедневно.
Мгновения сливались в коку, коку – в стражи. И так до тех пор, пока сумка, лежавшая на бёдрах, не зашевелилась.
– И давно ты так сидишь? – сонно спросила Норико, высунув голову и осторожно осмотревшись.
– Чуть больше двух страж, – признался Хотэку.
Она медленно выползла, спрыгнула на землю и потянулась.
– Мог бы разбудить.
– Мне нужно было время для медитации, – он почти не соврал, и всё же от этих слов сам себя почувствовал неуютно. Он ненавидел ложь, а потому чуть погодя всё же добавил: – И тревожить тебя не хотелось.
Норико посмотрела на него как-то странно, ничего не сказала и вышла из пещеры. Хотэку подавил вздох и поднялся, чтобы последовать за ней. Его беспокоило, что они так и не поговорили. Сначала он думал, что это к лучшему, но что-то сидящее внутри всё время свербело в нетерпении и тревоге, в мыслях – что будет, когда разговор наконец состоится? А рано или поздно он точно состоится.
Хотэку вышел на свет и, прикрыв глаза от яркого солнца, высмотрел Норико – та принюхивалась к воздуху и оглядывала округу.
– Ну и тоска, – заключила она.
Хотэку был с этим полностью согласен. Он думал, что почувствует здесь то самое, что чувствуют люди, возвращаясь домой, то, что он пережил, когда впервые за многие годы оказался с отрядом в Ши. Но пока Торияма была для него кусающим воздухом, обилием облаков, которые он оставил позади, а здесь, у самой вершины, – слепящим солнцем. Ничего родного или приятного в этом он не находил.
– Я не увидел никаких поселений. Ни здесь, ни ниже по склону, – сообщил он. – Ты уверена, что это нужная гора?
– Думаешь, я потащила бы нас сюда, если бы не была уверена? – возмутилась Норико. – Кицунэ тоже не сразу видны, между прочим.
– Но в Шику хотя бы тории есть.
– Это тэнгу, Хотэку. Они не любят гостей. Если кицунэ прячутся из-за холодов и любви к вечному полумраку, то эти отшельники просто не хотят показываться миру.
– Не верю, что они такие ужасные, как ты о них думаешь.
– Правильно, потому что они ещё хуже, – кивнула Норико. – И нам придётся теперь рыскать по этим пещерам, потому что я не знаю, где здесь поселения.
– То есть ты в них была?
Позади вдруг послышался грубый мужской голос. Хотэку не разобрал, что он говорит, но звучало это враждебно, словно негодующе клекотала большая птица. Он тут же выхватил катану из ножен и обернулся. В тени пещеры, которую они только что покинули, кто-то стоял. Он не показывался, но Хотэку видел блеск металла. Кто бы это ни был – он был вооружён. Незнакомец снова зло заклекотал.
– Кто ты? – Хотэку осторожно шагнул вперёд, держа клинок наготове.
Неясные, но ещё более агрессивные звуки послышались из тени.
– Нас просят убраться, – шёпотом предупредила Норико, отползая. – А тебе очень туда надо, да?
– Я пришёл за ответами, без которых не уйду, – твёрдо сказал Хотэку.
– Ясно, – мяукнула она уже где-то позади.
Хотэку напряжённо вглядывался, но темнота надёжно скрывала незнакомца.
А в следующий миг незнакомец с пугающим боевым кличем вылетел из пещеры и тут же закружил Хотэку в пёстром вихре своих одежд.
Разглядеть противника он не успел: видя, как чужая катана целит в правое предплечье, быстро отразил удар. Но тут же почувствовал острую боль в левом бедре. Противник летал вокруг так быстро, что Хотэку никак не удавалось сосредоточить на нём взгляд.
Выпад, ещё, ещё – катана прорезала лишь воздух. Его не ранили всерьёз, чужое оружие только царапало кожу, но Хотэку скоро выдохся. Как бы вынослив и быстр он ни был, враг был выносливее и быстрее. И сражался, судя по всему, в разы лучше и точнее. Ни одного промаха. И лишь несколько из многих десятков ударов Хотэку сумел отразить.
Тело ныло от множества ран, которые жёг солёный пот. И всё же Хотэку сражался. Возможности сдаться не было – самураи не отступают, не сбегают от противника. Но даже если бы он струсил, даже если бы решил уйти – было слишком поздно. Из этого режущего вихря не выбраться, остаётся либо биться, либо бросить попытки и умереть. Но такого удовольствия напавшему он не доставит.
Удар, удар, удар… Нужно беречь силы, пока противник не выдохнется. Тяжелее уже не будет… Так он думал. А потом пот добрался до глаз. Собственное тело подводило, мешало. Глаза щипало, и противник виделся ещё более размыто. И хотя Хотэку начало казаться, что тэнгу замедлился, что его атаки уже не такие быстрые и движения не такие резкие, – у него не было возможности утереть глаза, чтобы убедиться в этом. Всё, что он видел сейчас, – отблески клинка на солнце, что позволяло ещё хоть как-то ориентироваться в безумном танце ярких красок вокруг. Удивительно, как одно-единст