– Киоко-хэика! – позвал он, но из пасти вырвался только невнятный скулёж. Да что ж такое? Она должна понять. Он понял, он всё понял…
Глаза Киоко вдруг расширились, но смотрели не на Ёширо – выше него, куда-то дальше. Он обернулся.
Кайто!
Они рванулись одновременно и пронзили врага с обеих сторон. Ёширо вцепился зубами в глотку, Киоко-хэика медвежьей лапой – в грудную клетку, пробивая её, ломая рёбра, как сухие ветки.
Ёширо разжал пасть лишь тогда, когда убедился, что трахея порвалась под зубами, а ногицунэ больше не дёргается, не захлёбывается, не подаёт никаких признаков жизни. Это случилось очень быстро, но для него длилось целую вечность.
Кайто!
Киоко-хэика отбросила тело врага и опустилась на колени. Из груди Кайто торчала рукоять кинжала. Чужая катана валялась рядом. Свою он всё ещё крепко сжимал в руке.
– Кайто! – Ёширо скулил, лизал ему руку и пытался сделать хоть что-то. Только что здесь сделаешь? Мог бы помочь только дайси.
– Норико-о-о! – закричала Киоко-хэика. А затем повторила свой зов. Но Норико не услышит. Она сейчас в южной части. Туда никак не докричаться.
– Ёширо…
Он услышал своё имя и припал к груди брата выше того места, где торчала рукоять танто, ловя ухом каждый его вдох.
– Ёширо, прости… – он говорил едва слышно. Киоко-хэика замолчала, кажется, осознав тщетность своих попыток. Ёширо сосредоточил всё внимание на Кайто. – Я был плохим братом, – он усмехнулся, а Ёширо чувствовал, как душат подступающие слёзы.
Глупый Кайто. Он был лучшим братом из всех возможных.
– Я оставил тебя… – он с трудом сделал следующий вдох. – Когда ты нуждался в семье. Мне так жаль. Мне очень жаль.
На макушку опустилась тяжёлая рука, и Ёширо вновь вернулся туда, где ему всего тридцать и он не помышляет ни о каком монастыре. Дома всегда пахнет вкусной едой, папа приносит с рынка свежий лосось, а мама целует его, и все дружно садятся за стол.
В сорок три этого не стало. Когда родители погибли из-за жестокости ногицунэ, всё рухнуло. Вся магия, весь уют их дома исчез.
Ёширо рыдал на груди у Кайто, а тот утешал его, как сейчас – положив свою тяжёлую руку на голову.
– Я не смог верить в богиню… которая всё разрушила, – выдавил он. – Но на деле… На деле это я всё разрушил. У меня оставался брат… Прости. Я был глуп и слаб.
Слёзы обжигали глаза. Он бы хотел прекратить плакать и проводить брата достойно, но не мог. Не мог заставить себя даже поднять голову и лишь сильнее прижимался к его груди. Как бы он хотел сейчас ему ответить…
– Я скажу, – Киоко-хэика опустилась рядом.
Ёширо её почти не видел. Он ничего не видел.
– Его ки источает чистую любовь и привязанность к вам, Кайто-сан, – голос её надломился, и Ёширо понял: она всё чувствует. Всю его боль и любовь, все его переживания, всё невысказанное, что он хотел бы выразить для Кайто. – Помните, я говорила о вашей ки? Я ведь не врала, вы это знаете. И сейчас не лгу… Только Ёширо вас не винит. И похоже, никогда не винил.
– Я должен был остаться… – прохрипел Кайто.
– Этого мы не знаем. И этого не изменить. Но сейчас… Думаю, вы должны знать, что он принял ваш выбор, и сейчас в нём нет ни капли мечты о другом прошлом.
Из глотки вырвался хлюпающий скулёж, и Ёширо, чуть отстранившись, но не сбрасывая с себя руку брата, лизнул его в щёку, как бы подтверждая: всё так. Мой брат меня не оставил, он всё равно всегда был рядом.
Кайто посмотрел на Ёширо и, улыбнувшись уголком губ, закрыл глаза. Его рука обмякла, и ладонь соскользнула вниз.
Вот теперь Ёширо потерял брата. Теперь он остался один.
Значит, так это происходит. Неизбежная смерть близких – исход любого сражения. Кайто-сан не был её другом, но он был тем, кто отправился за своим братом, оказавшимся в плену обстоятельств.
А обстоятельства эти возникли из-за Киоко. И смерть его, выходит, на совести Киоко. Одна из первых среди многих грядущих.
Вокруг всё ещё сражались люди и ёкаи. Всё это время Хотэку позволял им попрощаться, кружа рядом и не давая никому приблизиться. А Киоко никак не могла заставить себя встать, всё смотрела и смотрела на тело Кайто-сана. Даже Ёширо нашёл в себе силы подняться и вершить возмездие. А она…
Неизбежность.
Такова неизбежность любой войны.
Она понимала, что нужно это принять. Таковы условия, такова цена – целые жизни. Оправдана ли она? Как знать. Но другой ей никто не предложит.
Она поднялась, знаком поблагодарила Хотэку и взлетела выше. Внизу казалось, что дела идут неплохо, но вид сверху говорил об обратном: жителей Минато, способных сражаться, оставалось всё меньше. Они сравнялись числом с ногицунэ, хотя до этого их было почти вдвое больше. Люди такие хрупкие…
Киоко направилась к югу и, перемахнув забор, нашла Иоши у горы свитков: некоторые были разложены и придавлены по краям камнями. Он то и дело расставлял на них мелкий гравий вместо фигурок, перемещал камешки и что-то тщательно обдумывал.
– Кайто-сан мёртв, – просто сказала она.
Иоши оторвался от своих размышлений и поднял на неё взгляд.
– Кайто-сан? Как… – он быстро подошёл и обнял её. – Как ты?
– Не знаю, – она думала, что слёзы опять хлынут наружу, но нет, плакать не хотелось. – Пока тревожусь за остальных. У нас как будто нет шансов. Эти люди совершенно не обучены сражаться, все эти дни мы только несём потери.
– Скоро придёт подмога. Нашей задачей здесь было не победить, а продержаться до прибытия самураев.
– Как я и думала. Все эти люди те же баррикады. Задержать, пока идут воины.
– Я понимаю, как это звучит.
– А понимаешь, что это значит? Сотни ушедших жизней. Кайто-сан был прекрасным ногицунэ. Он дважды помог нам. Даже трижды, и в третий раз отдал за это жизнь. А у него были свои мечты и свои сожаления, которые он не успел искупить, не успел исправить для себя самого. Один ногицунэ – и море боли об утраченной жизни, но лишь потому, что его мы знали. А все те, кто там сейчас сражаются и погибают, – они ведь тоже живые, у них ведь тоже до нападения была история, которая обрывается прямо сейчас. И их родные будут так же рыдать над ними, как Ёширо-сан рыдал над своим братом.
– К чему ты клонишь? Киоко, мы не можем просто отступить… Если бы не эти смерти, ногицунэ разграбили бы Минато и сожгли его дотла.
– Они и так его жгут!
– Они сами захотели остаться. Захотели попытаться защитить хоть что-то. Уничтожена береговая линия, уничтожен порт, но многие дома не тронуты. И если повезёт, если мы сумеем продержаться, – нетронутыми и останутся.
– То есть это стоит всех потерянных жизней?
– Если бы мы не узнали об их планах, не настояли на том, чтобы увести детей, женщин, стариков, если бы отсюда не вывезли бо́льшую часть продовольствия – у Минато не было бы надежды на возрождение после такого нападения. А если и была бы, то ценой куда большего количества жизней. То, что ты видишь, – меньшее из зол.
Он взял в руки её ладони и поднял их, подставляя под лунный свет.
– Сколько жизней оборвали эти руки? – спросил он, и она попыталась отдёрнуть их, но Иоши не позволил. – Я не нападаю на тебя, лишь показываю правду. За каждым убитым ногицунэ тоже стоит история.
– Я знаю.
– Но ты обеспокоилась этим, только когда погиб Кайто-сан. Потому что знаешь его историю.
– И что ты хочешь сказать?
– Я хочу сказать, что, если ты собираешься вести за собой всех, кто осмелится встать против сёгуна, тебе придётся принять это знание. Истории будут обрываться. Твоими руками и чужими. С нашей стороны и с обратной. И все они одинаково важны.
– Ещё несколько месяцев назад ты бы сказал мне это совершенно иначе.
– Несколько месяцев назад я бы ни за что не позволил тебе убивать. – Он поднёс её руки к лицу и поцеловал обе ладони. – Но ты воин не меньше меня. А может, и больше. Твоё будущее определит будущее всей империи, и я хочу, чтобы ты сумела принять сложное решение, когда в этом будет необходимость.
Они пришли с востока вместе с солнцем. Дзурё встретил целый полк воинов провинции Сейган – не меньше тысячи самураев, готовых отстоять Минато от ногицунэ. Утро казалось ярче, воздух – свежее, Сусаноо тоже был здесь, она знала: чувствовала его кожей и ками.
Сердце наполнилось надеждой, верой в победу. Кайто-сан умер, но он умер не зря.
– Ты наконец это поняла, – раздалось где-то внутри.
– Инари?
– У всего есть цена, Киоко. А в нашем случае часто и одной жизни мало, чтобы её заплатить.
– Я не хотела убивать невинных.
– А эти разве в чём-то виновны?
Она явилась перед ней, и Киоко не могла сказать наверняка, была ли Инари реальна или это её воображение от тревоги так сильно разыгралось.
– Ногицунэ напали.
– И потому ты их убила. Не одного. Не двух. От твоих рук, когтей, клыков и жал погибли десятки отступников.
– Разве у меня был выбор?
– Конечно, он всегда остаётся. Даже когда кажется, что его нет. Просто спасение этих людей, спасение города было важнее жизней ногицунэ. Так что же, свержение сёгуна и возвращение трона важнее жизни одного из них?
– Я убила недостаточно?
– Думаю, ты готова, – вместо ответа сказала Инари.
– Готова к чему?
– К тому, зачем пришла ко мне. К тому, ради чего пересекла море, прошла двухнедельный путь к озеру Созо и от чего сбежала, посчитав себя слишком слабой.
– Я не понимаю…
– Каждый ребёнок вбирает в себя что-то от каждого из родителей. – Она подошла и аккуратно убрала прядь с лица Киоко. – Ты и моя дочь тоже, ты это уже доказала.
Она протянула ей руку. На ладони лежал…
– Лотос?
– Этот лотос хранит то, что я когда-то оставила своей первой дочери вместе с яшмовым ожерельем. Как жаль, что путь Шинджу свернул не туда, куда я надеялась, и женщины растеряли свои дары.
Киоко осторожно приняла цветок из рук богини.
– И что мне… Что я должна с ним сделать?