бенка, всю свою жизнь.
На несколько секунд я засомневалась.
Кто знает, что ему известно.
Я смотрела в его глаза. Целую вечность, еще одну, и еще. Он выдержал мой взгляд.
Нет.
Он блефует.
Я стала набирать номер.
– А может, это и не твоя вина, – сказал он. – Может, полиция тебе даже поверит.
Я снова остановила на нем свой взгляд, на этот раз недоуменный. И как будто почувствовала внутри движение. Что-то высвобождалось, поднималось на поверхность, что-то злое. Я стояла перед дверью. За ней послышался грохот. На долю секунды мои глаза застила чернота, за которой не было уже ничего. Только темнота, черная ночь, дверь, глухой удар, Филипп. И кровь. Кровь на моих руках.
Я с трудом заставила себя открыть глаза, тело мое сделалось невесомым, только бы не упасть в обморок, я боролась изо всех сил и вроде как пребывала пока в сознании.
Что это было?
Из горла вылетел звук, совершенно незнакомый.
Во рту пересохло.
Негодяй разглядывал меня.
Что он хочет?
Я увидела в своей руке телефон.
Увидела, как рука с телефоном опустилась.
Медленно.
Я отложила трубку в сторону.
Осторожно.
Чужак смотрел на меня еще несколько секунд, потом ушел.
Незнакомец
Я один. Это хорошо. Я заряжаю свои аккумуляторы. Я перенастраиваюсь. Осознаю, что у меня есть причина находиться здесь. Набираюсь сил. По поводу полиции можно больше не беспокоиться. Эта женщина все поняла. Если мне придется погибнуть, я возьму ее с собой.
Женщина осталась там стоять, за мной не последовала. Я достаю из сумки необходимые принадлежности. Бесшумно открываю дверь и направляюсь к ванной комнате в конце коридора, вхожу, закрываюсь. Встаю у раковины, рассматриваю в зеркале свое лицо.
Говорю: Филипп Петерсен. Волей-неволей начинаю смеяться и сам почти пугаюсь этого звука, ведь я не смеюсь никогда. Точнее, только тогда, когда это служит определенной цели: кого-то успокоить, выразить согласие или сигнал о своей принадлежности к обществу, снять напряжение, и все такое прочее.
Раскладываю предметы по местам, встряхиваю тубу с пеной для бритья. Затем начинаю сбривать бороду, которую отрастил за последние месяцы. Закончив, я разглядываю представшее мне после бритья лицо.
Вернувшись в комнату, которую я занял, начинаю размышлять. До сих пор мои действия были обусловлены поведением этой женщины. Теперь пора мне поступать, а не отступать. Мобильный телефон лежит в сумке. Включаю. Набираю. Долгие гудки. Разъединяюсь. Снова набираю. Ничего. Подавляю чувство разочарования. Я действую. Нажимаю «отбой», укладываю телефон в сумку. Сажусь. Осматриваюсь. Гостевая комната. Светло. Пустовато.
По сути, я не нуждаюсь в той последней информации, которую сейчас жду. Самое главное мне давно известно. Вина написана на лице у этой женщины.
Но я должен знать это точно.
21
Я казалась себе главной героиней любимой сказки Лео. Чувство такое, будто я во дворце Снежной королевы, где все вокруг изо льда. Стены, мебель, ковры на полу и картины на стенах, даже люди. Меня трясло от холода. Я дрожала, хотя на улице лето в разгаре, залезла под одеяло и пыталась согреться. Закрыла глаза. Заставляла себя заснуть. Ведь теперь ночь. Сегодня мне уже ничего не наладить, хотя мысль эта мучительна. Но что бы ни принес завтрашний день, встретить его я должна хотя бы чуточку успокоившись.
Сон мне попросту необходим, но осознала я это лишь тогда, когда едва не свалилась в обморок.
Понятия не имею, что такое вдруг со мной случилось, что за картинки вспыхнули у меня перед глазами – то ли фильм какой-то, то ли сон.
Нет, сказала я себе. Это не просто сон, и ты прекрасно это знаешь.
Как будто передо мной открылась дверь.
Но я еще не готова в эту дверь войти.
Кроме того, у меня сейчас другие проблемы. Мне следует взять себя в руки. Ведь я отвечаю не только за себя, но и за своего ребенка.
Плохо я делаю, что не веду наблюдение за незнакомцем, но ведь не могу же я следить за ним круглые сутки, с этим уж придется мне согласиться. Ко мне он войти не может, я заперла дверь спальни, да еще прижала ручку стулом. Я забаррикадировалась, со мной ничего не может случиться, он сюда не войдет. Во всяком случае, я пыталась себя в этом убедить.
Кто знает, что он сейчас делает. Спит ли? Строит планы? Говорит по телефону? Размышляет? А может, он смеется? Хохочет-надрывается над наивностью Барбары Петри и беспомощностью Зары Петерсен? Что ему известно? До чего он докопался в нашем с Филиппом прошлом? Известно ли ему что-то такое, чего не знаю я? А хорошо ли я знала своего мужа? А хорошо ли я знаю себя? И снова, и снова: зачем он все это делает? Зачем он выдает себя за моего мужа?
Я слишком взволнована, не могу больше лежать в постели. Все вместе – настоящий абсурд. Нет, надо найти способ его изобличить. Сейчас. Здесь. А не через несколько дней или недель. Опять мне пришло на ум родимое пятно. Встаю, хватаю мобильный телефон, нахожу на дисплее значок камеры. Ой, нет, это идиотизм. Зато меня осенила другая идея, я включила диктофон в мобильнике. Сначала негодяй контролировал себя, по крайней мере, создавалось такое впечатление, но после той выходки он знает, что по его безупречному фасаду пошла трещина. Может, если мне удастся его спровоцировать, он выскажется как-нибудь необдуманно? Я оттащила стул от двери в спальню. Повернула ключ в замке – осторожно, бесшумно. Хотела было и дверь открыть, но вдруг засомневалась. А что если он только того и ждет? А что если он тоже прислушивается?
В уме досчитала до трех и распахнула дверь. Была готова, даже ожидала того, что увижу его прямо перед собой, но темный коридор за дверью спальни оказался пуст. Только сейчас я заметила, что невольно затаила дыхание, и выдохнула. Подождала, пока дыхание совсем успокоится, а глаза привыкнут к темноте, взглянула налево в коридор, направо в коридор, убедилась, что я действительно одна, и только после этого направилась к лестнице. Снизу пробивался слабый свет.
Бесшумно спускалась я по ступенькам, перешагнула через четвертую сверху – она ведь скрипит, я знаю этот дом, как свои пять пальцев. Свет шел из гостиной. Как я могла допустить, что ночую в своем доме с этим незнакомым человеком, как до такого дошло?
Почти не дыша, потихоньку, на цыпочках я кралась к гостиной. Какой-то звук меня напугал, но я вдруг сообразила, что это урчит мой собственный пустой желудок. Осторожно заглянула за угол. Телевизор был включен, но без звука. Какой-то частный канал, никогда его не смотрю, и как раз пошла реклама. Молодая семья с двумя детьми, мальчиком и девочкой, все красивые, мальчик брюнет, как папа, девочка блондинка, как мама, все съели йогурт и отправились на прогулку за город на большом, темного цвета, семейном автомобиле, вместе с их крупной, добродушной собакой.
Три красивые девочки-подростка болтают про мальчиков, одновременно умывая лицо каким-то средством от прыщей, вода брызгает, девочки хихикают. Приятная пара среднего возраста, на вид влюбленные, наслаждается пиццей из заморозки, модель радуется своим длинным густым ресницам, спортсмен – волосам без перхоти. Я бы с удовольствием прилегла на диван да наслаждалась бы нормальной и счастливой жизнью йогуртовой семьи. Лампочка возле кресла, где я обычно читаю, горит, но ни в кресле, ни на диване никого нет. Выключила телевизор.
Я вздрогнула, услышав тихий щелчок. Молниеносно повернулась, стала вглядываться в темноту гостиной, которую только что пересекла. Но и там никого. Никого. Просто старинный дом время от времени издает подобные звуки, напоминая своим хозяевам, что он все еще живой. А этот-то где? Чем он занят? Мысль о том, что я понятия не имею, где находится чужой человек, вдруг стала для меня непереносимой. Хватит осторожничать, бродить тут без толку! Я прошлась по всему дому и всюду зажгла свет. Затем поднялась по лестнице на верхний этаж. Распахивая одну дверь за другой, я всюду нажимала на выключатели. Спальня, ванная комната, детская – всюду пусто.
Где он находится?
В комнате сына я задержалась: вдруг обратила внимание на сделанные карандашом черточки в проеме, так мы отмечали рост Лео. На кровати валялась его рубашка в синюю клетку. Он все не мог решить, как одеться для первой встречи с отцом. Переодевался несколько раз, а я наблюдала, как он гелем укладывал волосы и гляделся в зеркало, оценивая свой внешний вид, и с трудом скрывала от него охватившее меня тогда волнение.
«Вообще-то нам пора, – сказала я наконец, – ты готов?» Лео кивнул, а потом все-таки снова передумал: «Сейчас буду готов!» И стянул через голову рубашку в синюю клетку, заодно изрядно испортив свою прическу, бросил на кровать, а сам схватил другую, оливково-зеленую. Я смотрела, как он застегивает пуговицы, но совладала с собой и не стала помогать, хотя дело пошло бы быстрее. Как могла, набралась терпения, ожидая, пока Лео тщательно разгладит складки. «Давай, сейчас мы поедем за папой», – только и сказала я.
Эти слова я выговорила с большим трудом.
Теперь мне казалось, что все это было давным-давно.
Стояла, смотрела на эту рубашку в синюю клетку, как вдруг зазвонил телефон. Опрометью я бросилась вниз по лестнице, влетела в гостиную, схватила трубку:
– Алло!
Тишина.
Нет, не тишина. Дыхание.
– Алло? – повторила я, чувствуя, как зашкаливает пульс.
На другом конце раздался сигнал «занято».
Нахмурившись, я положила трубку, но не успела и двух метров отойти от аппарата, как тот снова зазвонил. Взяла трубку.
– Алло! – произнесла я.
Нет ответа.
– Алло, кто это?
Щелчок – и сигнал «занято».
В замешательстве я тоже положила трубку и направилась в кухню. Достала хлеб и арахисовое масло, поставила на стол тарелку, положила нож. Знала, что еда покажется безвкусной, как и все, что я пыталась есть в последнее время, но хоть что-нибудь проглотить все же надо. Взяла ломтик хлеба, выложила на тарелку. Пыталась не обращать внимания на телефонный звонок, хотя он раздался почти сразу. Намазала немного арахисового масла на хлеб, откусила. Телефон замолчал. Во рту – никакого вкуса, только съедобная масса. Клей для обоев на куске картона. Телефон зазвонил снова. Меня замутило, но я попыталась проглотить хлеб, с трудом мне это удалось. Телефон замолк и тут же зазвонил опять. Я выкинула намазанный маслом хлеб в помойное ведро. Быстро убрала тарелку с ножом в посудомоечную машину и вернулась в спальню. Решила игнорировать телефонные звонки. Скользнула в постель, надеясь, что тошнота скоро пройдет, и размышляла.