– Мой сын! – Констанция издала горький смешок, пожалуй, слишком звучный для хрупкой старушки. – Вполне вероятно, что он лежит на дне Эльбы.
В полном оцепенении я смотрела, как молоко капельками стекает из опрокинутого молочника на пол. Держалась за спинку стула и заставляла себя рассматривать маленькую белую лужицу на кухонных половицах. Лужица становилась все больше, кап, кап, кап. Отключившись от остального, я глядела на ровную белую гладь. Чувствовала, что рот у меня открыт, а закрыть его никак не получается, тело отказывается принимать сигналы мозга, будто меня парализовало. Да и не только меня, все в этом помещении застыли, как замороженные, ни звука, ни слова, ни движения. В воздухе – ужас и легкий аромат ванили.
Оцепенение разрушила Мириам. Ей удалось утихомирить Констанцию, и та в конце концов стала спрашивать, где же ее муж, хотя тот умер много лет назад. Я с трудом держалась на ногах, чуть ли не рухнула на стул, как вдруг кухня словно пришла в движение. Оказалось, это соседка Тайс поднялась с места, чтобы распрощаться:
– Пожалуй, домой я пойду, порядок в саду наведу.
И исчезла в мгновение ока, я и не думала, что она может быть такой шустрой.
Мириам предложила отвезти Констанцию домой, но я не согласилась. Это дело я возьму на себя. Мириам посмотрела на меня долгим взглядом, который мне не удалось разгадать, затем молча кивнула и потащила мою свекровь к дверям, а по пути успела сообщить мнимому Филиппу, что рада с ним наконец познакомиться и надеется продолжить знакомство при более благоприятных обстоятельствах.
Не хотелось мне оставаться наедине с самозванцем, но я полностью утратила контроль над ситуацией.
– Это что такое? Что это значит? – напустился он на меня, перегородив дорогу.
Я не ответила.
– Может, мы лучше о твоей матери поговорим?
Вот это меня и достало. Упоминание о моей матери.
– Да уж, приятного тут мало, – шепнул он.
Незнакомец
За прошедшие годы я попадал в самые экстремальные ситуации и научился выкручиваться. Мне постоянно приходилось бороться с природной стихией – с влажностью, холодом и зноем. И более того – с животными тварями самого разного помола. Наверное, так и буду до конца своих дней сначала проверять ботинки и уж потом только обуваться – я хорошо заучил этот урок, преподанный в лагере товарищами. Помнится, однажды утром, сидя на нарах, подобрал сапоги, вытряхнул левый, потом правый – и к своему ужасу увидел, как выпал оттуда огромный птицеед. Со всем этим я умею справляться.
Здесь, в Гамбурге, подвоха жди не от зверей. Но только от людей.
Открываю холодильник, достаю ветчину и сыр. Ем и то, и другое прямо из упаковки. Еще раз прокручиваю в голове все, что учудила эта женщина. Делаю вывод: скорее всего она себе только навредила. Но что же тогда это означает?
Не важно, думаю я. Пока она не обращается в полицию, дело не проиграно. А в полицию она не пойдет. Как пить дать, не пойдет. Я убираю продукты, наливаю стакан воды, залпом выпиваю.
И тут меня пронзает догадка. Усталость снимает как рукой. Разве возможно забыть об этом? Ведь подобный промах мог стать роковым.
Я немедля принимаюсь за дело.
29
Солнце палило изо всей силы. В такие дни, как сегодня, дети попадают в больницу от солнечного удара, а слабоумные старики умирают от обезвоживания. Я катила по мерцающему от жары асфальту и пыталась переварить инцидент с Констанцией, которая сидела теперь рядом, на переднем сиденье. И в отличие от меня была настроена, кажется, очень даже благодушно: что-то тихо напевала себе под нос и пребывала в веселом расположении духа. Похоже, изливание желчи воздействовало на старушку так же живительно, как раньше.
Я включила правый поворотник, пропустила велосипедистов и свернула на главную дорогу. Улица поражала непривычной пустынностью. Кто мог, уехал из города на пляж или, по крайней мере, схоронился дома, где прохладно. Я осторожно взглянула на Констанцию, та сидела с закрытыми глазами и улыбалась.
– Все в порядке? – спросила я.
– Спасибо, Моника, – ответила старушка. – Все хорошо.
Я понятия не имела, кто такая Моника – одна из медсестер, работавших в доме для престарелых, где жила Констанция, или же видение из прошлого. Только сейчас я осознала, как мало знала об этой женщине, за исключением того факта, что она мать моего мужа.
Машины за пределами моего тихого квартала еле ползли. Некоторое время мы не вступали в разговор вовсе. Когда молчание сделалось невыносимым, я включила радио. Из колонок полилась летняя поп-музыка, и я тут же снова заглушила приемник, предпочтя тишину.
– Сегодня во сне я видела своего Зеленушку, – вдруг сообщила Констанция. А я почувствовала, как учащенно забилось сердце.
– Он не любил, когда его так называли, – добавила она. – Значит, Филипп. Сегодня мне приснился Филипп.
Ее глаза по-прежнему были закрыты, словно сны так легче вспоминались.
– Очень интересно, – сказала я осторожно.
– Да.
Я запустила двигатель, но на следующем светофоре снова остановилась. Подумала, что от Констанции больше ничего не дождешься, но та вдруг продолжила:
– Дело происходило на кухне, все казалось таким знакомым и в то же время совершенно чужим – люди, место – все какое-то необычное, как это частенько случается в снах. Мы пили чай с пирогом, и мне невольно вспомнилось сумасшедшее чаепитие из «Алисы в Стране чудес».
– Почему? – спросила я, сворачивая к дому престарелых.
– Потому что все говорили рифмами, – ответила она.
Мне тут же представилась госпожа Тайс. Чаепитие в моем доме.
– Но потом я вдруг перенеслась совсем в другое место, если не ошибаюсь, в свою комнату. И там находилась моя невестка. – Констанция явно пыталась совладать с собой.
Я боялась открыть рот.
– Вы знаете, как происходит во сне: ты вдруг переносишься из одного места в другое, а сон продолжает идти своим чередом, только совершенно в другом обрамлении?
Констанция открыла глаза и посмотрела на меня. Но видела она совсем не меня, а Монику.
– Да, – ответила я. – Мне это знакомо.
– «Логика сновидений», – провозгласила старушка. – Ведь это так называется?
Я кивнула.
– Я слишком часто вижу во сне свою комнату. Умей я управлять снами, в них никогда бы не попадала эта каморка, на мой взгляд, это чистой воды транжирство. Кто знает, сколько еще сновидений выпадет на мою жизнь. Если б мне предоставили выбор, я бы летала на вертолете или гуляла с мужем по пляжу, или же играла с сыном, как в давние времена, когда он был еще маленьким.
Она опять замолчала.
Я вела машину по городу и время от времени плотно закрывала глаза, досадуя, что не захватила с собой темные очки, – солнце стояло низко и нещадно слепило, и требовалась предельная концентрация, чтобы не проглядеть велосипедистов. Я ломала голову, размышляя над тем, как добиться от Констанции разъяснений, ведь совсем недавно та утверждала, будто ее сына убила я. Неужели она всерьез так думает.
– Вы видели во сне невестку? – спросила я осторожно.
Констанция засопела.
– И что же, интересно, вам приснилось?
Мать Филиппа не отвечала.
– Констанция?
Ответа не последовало.
Покорившись судьбе, я проехала последние несколько километров до дома престарелых и проводила старушку внутрь.
Едва мы ступили в парадный вестибюль, который после многократных попыток с помощью цветов и мягких красок придать ему немного уюта производил еще более гнетущее впечатление, навстречу нам уже заспешила госпожа Кавацки.
– Госпожа Петерсен! Вот вы и вернулись.
Опытными движениями она усадила Констанцию в инвалидное кресло. Та терпеливо все снесла, не протестуя, и под эскортом Кавацки мы направились в комнату Констанции. Похоже, сестре не терпелось услышать захватывающие новости о Филиппе. Завозя кресло в лифт, она болтала о гнетущей жаре и о том, что подадут на ужин.
– А как прошел ваш день, госпожа Петерсен, надеюсь, удачно? – спросила она напоследок.
Ее тон действовал мне на нервы, она обращалась с Констанцией, как с маленьким ребенком. Старушка не отвечала, и меня это радовало. Двери лифта закрылись, воцарилось тягостное молчание. Мы с госпожой Кавацки таращились на подсвеченные кнопки, которые показывали, какой этаж миновал лифт, Констанция смотрела в пустоту.
Когда мы завезли кресло в комнату, я попрощалась и с облегчением вздохнула. Все, что мне хотелось, – это поскорее убраться. Подальше от этого здания, от этой женщины, которая все время подмешивала песок в механизм нашего брака и даже теперь, став такой старой и хрупкой, еще обладала невероятным разрушительным потенциалом. Перед глазами у меня до сих пор стояли лица Мириам и госпожи Тайс, объятые ужасом, после того как Констанция излила свою желчь. Я протянула госпоже Кавацки руку, повернулась и собралась идти.
– Я видела странный сон, – сказала вдруг Констанция. – Мне снилась невестка.
Я отвела руку от двери и обратилась к старушке.
Кавацки снисходительно улыбалась, как будто хотела сказать: с Альцгеймером всегда так. Нужно терпение.
– Что же вам такого прекрасного о невестке приснилось? – спросила она.
Я почувствовала, как к горлу подступил комок, конечно, неприятно, что Кавацки тут торчит, но в то же время меня одолевало любопытство.
– Я помню, как сын в первый раз привел эту мышку в дом, – сказала Констанция, не обращая внимания на вопрос.
У меня сердце упало. Вот как она, оказывается, меня называет. Мышкой.
– Студентка из окрестностей Рейна – ни семьи, ни ума, никаких амбиций, простушка обыкновеннее некуда. И взгляд какой-то…
Она задумалась.
– С хитрецой, наверно, точнее тут не скажешь, – наконец заявила она. – Для меня так и осталось загадкой, что Филипп в ней нашел.
Кавацки смущенно опустила глаза, но я была уверена – про себя она упивалась, слыша все это. Семейные тайны. Хоть какое-то развлечение.