– Но если это не Филипп, – перебил Иоганн, – тогда что делает незнакомый человек среди ночи в твоем доме?
– Я пыталась его…
Иоганн опять не дал мне договорить, – не давал даже слова произнести.
– Если это не Филипп, тогда почему никакие органы не распознали ошибку?
Я старалась сохранять спокойствие, но чувствовала, будто по телу моему семенит целая армия муравьев.
– Не знаю, но вместе мы могли бы разуз…
– Если это не Филипп, – продолжил Иоганн, почти срываясь на крик, – почему ты тогда не позвонила в полицию?
– Я хотела позвонить! Но он сказал, что…
– Если это не Филипп, – голос Иоганна опять стал ледяным, – тогда почему, черт побери, на фотографии, которая лежит сейчас передо мной, Лео сидит у него на руках?
Я окончательно растерялась. Все шло не так, как я предполагала.
– Проклятие, ты позволишь мне наконец договорить до конца. Если бы ты послушал хотя бы секунду, то понял бы! Этот тип хитер! Он…
– Это ты лучше выслушай меня, девочка, – сказал Иоганн.
От его растерянности не осталось и следа, в голосе звучали холод и угроза; мне говорили, что иногда на Иоганна находит, но мне довелось пережить это его состояние впервые.
– Я не знаю, что с тобой творится, и не желаю знать. Меня не интересует, водишь ли ты шашни с другим или просто свыклась с ролью охренительно богатой вдовушки и считаешь слишком напряжным принять мужа, семь лет проведшего в плену, потому что теперь помимо себя хорошей надо заботиться и о ком-то другом. Все это мне до лампочки. Но ты, черт побери, возьмешь себя в руки, поняла?
Он положил трубку.
Меня обдало холодом. Ледяным холодом.
Только сейчас я заметила, что металась в раздражении по комнате из угла в угол. И тогда опустилась на кровать.
Что с ним случилось?
Подумай, черт подери, о ребенке, ведь именно так сказал Иоганн. Или я ослышалась? Неужели это скрытая угроза забрать у меня ребенка? А кампания, какую развернули в Сети, – связана ли она как-то со всем этим?
Что здесь творится, какого дьявола?
Нет времени даже отдышаться, не говоря уже о том, чтобы переварить разговор. Только я повесила трубку, как мобильник снова зазвонил. Опять скрытый номер.
Телефон надрывался. Но потом умолк. Затрезвонил снова. И тут я почувствовала, что силы меня оставили. Жестокость самозванца, растерянность Лео, колкости Констанции, угрозы, страх, обман, кошмары, кровь на моих руках, жуткая ночь, вся эта треклятая путаница. Я легла на кровать, съежилась в клубок и разрыдалась, а телефон все звонил, звонил и звонил.
Вдруг воцарилась тишина, и мозг мой снова включился. Наконец-то я мыслила ясно.
И наступило прозрение.
Иоганн.
Я перебрала факты: внезапное отсутствие телефонной связи.
Финансовые трудности на фирме.
Его неоднократные попытки подобраться через меня к состоянию Филиппа. Официально заявить о смерти Филиппа, хотя время для подобного заявления еще не наступило.
Иоганн.
С самого начала это был Иоганн.
С помощью сообщника и каким-то еще пока не известным мне способом он пытался присвоить Филипповы миллионы. Насчет этого типа Иоганн не обманывался. Он прекрасно знал, что это не Филипп. Черт возьми, да ведь самозванец сам предложил кандидатуру Иоганна, когда, еще при Барбаре Петри, речь зашла о том, чтобы обратиться к человеку, знающему Филиппа. Разве он сделал бы это, не будучи уверенным, что Иоганн на его стороне? Вот тебе и ответ на мучительный вопрос, откуда у него информация о прошлом – моем и Филиппа – и о нашей совместной жизни. А что если мои обвинения несправедливы? Может, Иоганн просто любой ценой хочет поверить в то, что Филипп вернулся? Он же пока не встречался лично с этим негодяем…
Тихое потрескивание под дверью прервало мои размышления.
Я откашлялась, совладала с давящим ощущением в горле. И только когда убедилась, что голос мой не выдаст ни слез, ни страха, громко произнесла:
– Я знаю, что вы здесь!
Никакой реакции. Наверное, почудилось, подумала я. Но тут увидела, как ручка двери пришла в движение. И через несколько секунд незнакомец уже стоял в моей спальне.
– Что вам надо? – спросила я.
– Увидеть тебя. Убедиться, что ты в порядке.
Его игры мне уже осточертели.
– Здесь нет свидетелей, – сказала я. – Почему бы вам не покончить со всем этим театром.
Незнакомец открыл рот, снова закрыл. Покорно улыбнулся, словно признав поражение. Я поймала себя на том, что все еще пытаюсь разглядеть ямочки на его лице. Отвела глаза.
– Вы, похоже, хорошо знали моего мужа, – заметила я. – Если он вам так много о нас рассказал.
Человек не ответил.
– Или у вас есть другой осведомитель?
Человек молчал.
– Где мой муж?
Я слышала, как он дышит. Слышала, как тикают часы на стене. Незнакомец упорно молчал.
– Я даю вам последний шанс сказать мне то, что я хочу знать. Потом я спущусь вниз, вызову полицию и сделаю официальное заявление.
Самозванец не шевелился, думал, наверное, что я блефую.
– Я не хотела шумихи. В первую очередь из-за сына, ведь я уверила его, что отец возвращается, и теперь не знаю, как объяснить, что тот, кого все принимают за его отца, на самом деле не его отец. Мне следовало вызвать полицию уже давно.
В горле у меня пересохло.
– Чего вы хотите? – спросила я.
Человек молчал.
Я медленно досчитала до десяти. Потом вскочила и бросилась к двери. Я вздрогнула всем телом, когда незнакомец схватил меня за локоть. Потянул обратно к кровати, обеими руками впиваясь в мои плечи, его лицо приблизилось к моему.
На секунду меня посетила блажная мысль о том, что сейчас меня попробуют поцеловать. Но незнакомец только провел языком по губам. Глаза его сузились до щелок, лицо оказалось совсем рядом. Я уже не могла выносить его взгляда, не могла выносить такой близости, стояла мертвая тишина.
– Ни звука, – произнес незнакомец.
Он почти перешел на шепот. Лицо его было так близко, что я кожей чувствовала его дыхание.
– Только попробуй пикнуть, если проболтаешься хоть словом о том, что тут происходит, я с тобой разделаюсь.
Еще секунду он смотрел на меня пронизывающим взглядом, потом отпустил мои плечи, поднялся.
– Поняла?
Я только хлопала глазами.
– Поняла?
Я продолжала молчать. Его угрозы больше меня не пугали.
– Вы не мой муж.
– Все верно. Я не твой муж, – произнес он. – Слава богу, не твой. Бедный идиот.
Это был настоящий плевок в лицо.
– Ну и что? Поверь, я и без того знаю о тебе достаточно, куда больше, чем ты себе представляешь. И лучше меня не испытывать.
Я почувствовала, что стою с открытым ртом.
Наконец маски сброшены.
Незнакомец
Слова эти сорвались с языка. Досадная ошибка.
А я всего лишь хотел – когда она так и не успокоилась, когда продолжала истошно рыдать, – лишь хотел удостовериться, что она ничего с собой не сделает.
Я отворачиваюсь. Глухая боль в голове снова дает о себе знать, то нарастая, то стихая. Это хорошо, думаю, когда болит, это хорошо. Боль не может усыпить, боль означает, что ты еще жив. Как говаривал тот парень из лагеря? Боль – только лишь слабость, покидающая тело.
Я смотрю через окно в сад и на соседние дома. Летняя ночь в Гамбурге. Через приоткрытое окно доносится тихий шум голосов. Где-то на улице люди устроили гриль, сидят на террасах и наслаждаются вечерней прохладой. Все это кажется сюрреалистичным, в моей жизни нет летних праздников, не бывает пивных попоек с приятелями. Там, откуда я пришел, ничего подобного не случалось. Нормальности я не знаю. По крайней мере, не припомню ничего такого.
В моей жизни есть только вот это.
А что, если выбраться отсюда и пойти на звуки, думаю я. Что если просто оставить эту женщину, пусть себе сидит в доме? Неужели так важно, вызовет она полицию или нет? Имеет ли еще хоть что-то хоть какое-то значение?
Я провожу рукой по лицу. Нет. Мне знакомы эти мысли, они уже частенько меня посещали. И в том нет ничего зазорного. Мысли – это всего лишь импульсы, которые вспыхивают между синапсами. Мысли – это не проблема. Они становятся проблемой, когда ты идешь у них на поводу.
Я собираюсь с силами. Я не могу себе позволить сказаться усталым, не могу себе позволить думать о боли. Все, что тут происходит, еще не кончено, совсем наоборот. Я допустил ошибку. Я позволил себе увлечься. А потому ничто не потеряно. Я вернусь к этой женщине. Все происходящее здесь напоминает игру в шахматы, но такую, где на обдумывание следующего хода у тебя не больше нескольких секунд. Эта женщина совершенно непредсказуемый игрок. Трудно сказать, насколько действенны будут дальнейшие угрозы с моей стороны. Но ее надо остановить. Она ни в коем случае не должна пойти в полицию. Кроме того, я не любитель насилия, и если прибегаю к нему, то только в крайнем случае.
36
Ужас, страх, облегчение – все эти чувства невероятным образом соединились. Наконец-то он сказал правду. Хотя бы так. А ведь я чуть не лишилась рассудка. Напряжение, теперь меня отпустившее, было столь велико, что я едва не залилась слезами.
Чужак оставил меня в спальне одну, звук, с которым дверь за ним захлопнулась на замок, до сих пор отдавался у меня в ушах.
Во рту пересохло, голова кружилась, мне просто необходимо было что-нибудь выпить. На улице темно, должно быть, уже поздно, уже кончался вечер или наступила ночь. Я открыла дверь, пошла по коридору и занесла было ногу над верхней ступенькой лестницы, собираясь спуститься в кухню и налить себе стакан воды, как вдруг моих ушей достиг голос этого человека. Неужели к нему кто-то пришел? Голос звучал приглушенно, и не только потому, что доносился издалека, нет, он нарочно старался говорить тише. Звук шел из гостиной. Осторожно я подкралась ближе, стараясь не производить никакого шума. Дверь в гостиную прикрыта. Скрипнула половица, когда я сделала еще один шаг вперед, я сжалась от страха, остановилась. Вдруг он заметил? Но нет, я опять услышала его голос, потом наступила тишина. Он говорит по телефону! Я напрягла слух. Сначала – ничего, и я уж было испугалась, что он заметил меня и прервал разговор, но тут его голос зазвучал снова.