Филипп отводит руку словно ребенок, вспомнивший вдруг о том, как опасно соваться между железными прутьями клетки.
Я неподвижно смотрела на Филиппа, Филипп смотрел на меня, я чувствовала, что качаю головой, говорю что-то, сама не знаю что. Крепко уцепилась рукой за спинку дивана, чтобы не упасть в бездонную пропасть, граница между сном и действительностью размылась, все определенности исчезли, я ничего не понимала, но в то же время знала все.
Я инстинктивно подалась назад. Сделала шаг, еще один. Сдавленный крик вырвался из моей глотки, я хотела обернуться, убежать, но не могла пошевелиться, так прочно сковал мои члены ужас.
– Зара! Прошу тебя, останься! – сказал мошенник, он же Винсент, он же мой муж, незнакомец, чужак, Филипп и схватил мою руку, но я вырвалась.
Взгляд мой скользнул по мобильнику, валявшемуся на полу, я наклонилась, подняла его, в то же время понимая, что действие это совершенно ненужное, но управлять ситуацией уже не могла. Как одержимая я принялась нажимать на кнопки, чтобы снять блокировку, но дисплей не зажигался. Неужели действительно сел аккумулятор или телефон приказал долго жить после того, как я уронила его на паркет.
– Зара, – сказал Филипп.
От его взгляда мне стало больно. Чужак. Он просто невыносим. И тут я как будто что-то вспомнила, вспомнила самое важное. Бросила мнимого Филиппа и, подстегиваемая внезапно пришедшей мыслью, машинально пошла, словно в моей спине повернули воображаемый ключ. Теперь нужно действовать наверняка. Действовать наверняка. Наверняка. Лео. Наверняка.
На негнущихся ногах я вышла из кухни, чувствуя затылком его взгляд, побрела в гостиную, схватила телефон, набрала номер Мириам, услышала прерывистые гудки и в полном замешательстве стала моргать им в такт. Нажала «отбой», уставилась на телефон в моей руке, подавила потребность еще раз набрать Мириам, не хотела занимать линию, давая подруге шанс перезвонить. Я сосчитала до десяти, но телефон молчал. Я выругалась и опять набрала. С облегчением вздохнула, когда раздался гудок «свободно». Один, другой, третий, никто не подходил.
Потом трубку сняли, и я услышала захлебывающийся в слезах голос Мириам.
– Зара, слава богу. Я так волновалась. У тебя все в порядке?
Я не могла вымолвить ни слова, словно в каком-то трансе.
– Куда ты вдруг сорвалась, и что это все означало – с Лео?
Лео.
– Он у тебя? – прохрипела я.
– Что? Конечно, он у меня. С ним все хорошо. Я о тебе беспокоюсь!
На несколько секунд мир как будто остановился.
– Скажи это еще раз, – потребовала я.
– Лео в полном порядке, – повторила Мириам. – У него все хорошо. Но что происходит с тобой?
Я закрыла глаза. От сердца отлегло и на несколько секунд я забыла обо всем.
– Мириам? – спросила я. – Где он был?
– Да в ванной он сидел, что тут такого!
«Он сидел в ванной», тупо повторила я.
– Тебе разве Филипп не передал? Я ведь ему уже сказала. Зара, с тобой все в порядке? – спросила Мириам. – Ты же знаешь – если я тебе нужна, ты можешь всегда на меня рассчитывать.
– Спасибо, Мириам, – ответила я и положила трубку.
Еще не совсем оправившись от услышанного, я обернулась и увидела его. Он стоял в дверях, как ни в чем не бывало. Филипп. Не тот мужчина из воспоминаний, но мой муж. На семь лет постаревший, за семь лет изменившийся. Я понимала – это он (родимое пятно служило очевидным тому доказательством), и, тем не менее, по-прежнему его не узнавала.
Филипп. Я увидела, как мы, еще совсем юные, стоим посреди людского моря и «Radiohead» играет для нас песню, разгар лета; мы сидим на берегу ночной Эльбы, рука Филиппа утопает в моих мокрых волосах, и губы наши встречаются; мы на пляже, Филипп падает на колени и я изображаю удивление; тучный имитатор Элвиса поет в нашу честь «Love Me Tender»; а еще я вижу Филиппа, его лицо, когда говорю ему, что опять беременна и что на этот раз все получится, я вижу, как он проверяет сумку, собранную для больницы, камеры и аккумуляторы как будто на целую группу, вижу, как держит на руках Лео; как мы ссоримся и как миримся и…
Передо мной – чужак.
Передо мной – мой муж.
Ночь.
Прошлого больше нет, и нет будущего.
Только мы.
И этот момент.
Нужно что-то сказать, непременно, но слова не приходили, повсюду кровь, и боль, и чувство вины, и мертвые шмели ковром.
– Я тебя не узнала, – молвила я, когда почувствовала, что способность речи вернулась, и голос показался мне по-старушечьи сиплым.
Я не представляла, что еще добавить.
Героически подыскивала слова.
– Позабыла, – призналась я.
– Я знаю.
Мы смотрели друг на друга, но не узнавали.
Однажды, подумала я, злобный тролль изготовил зеркало, в котором все красивое искривлялось до неузнаваемости, а в то же время все дурное, отражаясь в нем, становилось еще хуже – таково уж было его свойство. Но в один прекрасный день зеркало разбилось вдребезги и понаделало множество бед. Потому что осколки его разлетелись по белу свету, и кому попадет такой осколок в глаз, тот видит все навыворот и замечает в любой вещи только дурное. А некоторым людям осколки заколдованного зеркала попадали прямо в сердце, и тогда сердце у них замерзало, превращаясь в кусок льда.
Я размышляла о героях «Снежной королевы», которая так нравилась Лео. О Кае, в чьем сердце застрял такой вот осколок, после чего оно превратилось в лед, о другой льдинке, поразившей глаз, после чего он не узнавал даже любимую сестру Герду. О Герде, которая искала Кая и прошла ради него полмира. А когда в конце концов его встретила, тот остался холоден как лед и отвернулся от сестры.
Сколько раз читала я Лео эту сказку? Пятьдесят? Сто? Раньше я часто мечтала о том, чтобы жить как в сказке. Почему-то даже не задумывалась, как часто сказки все-таки жестоки.
Мы стояли так еще долго, и я чувствовала сильное желание преодолеть ту дистанцию, которая между нами установилась, но я знала – нам никогда не сблизиться. Ибо каждый должен пройти половину этого расстояния, но и тогда дистанция не будет преодолена, потому что оставшуюся половину тоже придется сокращать вдвое, и новую, и последующую за ней, но, сколько бы мы ни пытались, в действительности нам никогда друг к другу не прийти.
Лето 2015
Он направлялся в Гамбург. Самолет шел на посадку. Земля стремительно приближалась, и в какой-то миг ему показалось, что посадки не будет, что самолет разобьется. Мысль эта его не пугала. Он по-прежнему неподвижно сидел и смотрел, как все больше и больше становились дома и деревья и все, из чего там внизу складывался мир.
Последние дни он переживал как нечто ирреальное. Слишком уж стремительно развивались события. Освобождение, прощание с товарищами. Свобода. Из грязного сырого лагеря, который стал ему домом, в больницу, оттуда в лимузин, в лобби гостиницы – на всю переброску ушло часов двенадцать. Он пытался осознавать все с ним происходящее. Пытался почувствовать счастье. Но не мог выкроить ни минуты. С ним постоянно что-то обсуждали, от него постоянно чего-то хотели. И только сейчас, в самолете, наконец-то ненадолго оставили в покое. Люди, сопровождавшие его, словно воды в рот набрали. Земля приближалась, и они глазели в окошки иллюминаторов или читали ежедневные газеты. Он смотрел, как несется навстречу родной город, прежняя жизнь, когда-то любимые люди. События разворачивались с быстротой молнии, еще только несколько часов назад он находился в лагере, вместе с товарищами, там, где царили грязь и влажность. Он не знал, что ждало его дома. И есть ли этот дом вообще?
Всякий раз, когда он думал о доме, ему неизменно вспоминался один день, – почему, он и сам толком не понимал.
Это был субботний день в разгаре лета, сад утопал в цвету, а черные стрижи давали прощальный концерт. Зара предложила устроить пикник, и вот они втроем сидели в тени старой вишни. Лакомились клубникой и ванильным мороженым, поглядывая на шмелей, которые время от времени вальяжно пролетали мимо. Лео лежал между нами на одеяле, довольно лопотал и не открывал глаз от света, пробивавшего крону деревьев, и от черешни, которой Зара обычно угощала соседских ребятишек, пока еще урожай не собрали, и ягоды искрились на дереве как маленькие помидоры. Лео время от времени уползал и скрывался в траве в поисках приключений, ловил руками бабочек, заливался смехом, когда травинки щекотали его голые ручки и ножки. Иногда один из них вставал и возвращал малыша обратно на одеяло.
Волосы Зары собраны в пучок на затылке, она босиком, в бледно-желтом летнем платье и с распухшей левой ногой. Она наступила на пчелу, Филипп вытащил жало из ноги и принес лед, чтобы охладить. Зара сидела, скрестив ноги, с книгой на коленях и читала. Ему не терпелось узнать, что это была за книга, но он не хотел отвлекать, боялся, что момент улетучится как вспугнутая птица, если он сделает одно неверное движение. Лео ползал на животе, охотясь за особо упитанным шмелем, тот скрылся за кустом шиповника, словно вращающийся боевой вертолет, но потом, громко жужжа, снова поднялся и исчез в небесной синеве. Филипп удивился: какой же проворный малыш, с поддержкой он уже мог сделать несколько осторожных шагов. Зара подняла глаза, отложила книгу, Филипп увидел, что это Хемингуэй, – наверное, к урокам, к которым она скоро вернется. Зара сделала несколько шагов к ребенку, подняла его высоко над головой, и тот захохотал. Филипп сорвал для Зары маргаритку. Она приняла ее с благосклонной улыбкой и отправила в рот, а он рассмеялся.
Чуть позже Зара пошла в дом, чтобы приготовить ужин, а Филипп еще какое-то время сидел в саду и угощался крыжовником с куста. Вдруг в траве что-то зашелестело, и вскоре после этого прямо перед его носом вынырнула рыжеватая пестрая кошечка, а вслед за ней – другая, с коричневыми пятнышками. Они остановились в ожидании чуть поодаль и стали пристально его изучать. Филипп улыбнулся.
– Ну, что? – сказал он, глядя на парочку. Кошки засеменили в его сторону, потом снова попятились назад, остановились, тихо мяукнули, в конце концов, побороли нерешительность.