Часы пробили семь, потом восемь. А Малюков еще не выходил из комнаты.
– Как вел себя Суханов? – спросил Вадим Стрельцова.
– Сначала о чем-то разговаривал с матерью, потом ушел к себе в комнату и не выходил.
– А ты что делал?
– Телевизор смотрел. Все подряд.
– Тоже занятие.
– Я заснуть боялся, товарищ подполковник.
Наконец распахнулась дверь, и густой баритон Малюкова заполнил квартиру:
– У нас все.
– Валентин Андреевич, – Вадим подошел к Суханову, – мы уезжаем. Я прошу вас обещать мне, что до моего звонка вы никуда не выйдете из квартиры. Это необходимо нам для успешного завершения дела.
– Обещаю.
– Я вам верю. Всего доброго.
В машине Малюков, повернувшись на переднем сиденье, сказал Орлову:
– Вот уж не знал, что ты такой человеколюб. Странная черта для работника розыска.
– Ты, видимо, путаешь уголовный розыск с какой-то другой организацией. Я в данный момент боролся не только за Суханова.
– А за кого? – с иронией спросил Малюков.
– За тебя, за себя, за всех нас.
– Ты, видать, к старости стал сентиментальным. Я помню, как ты колол Николаева.
– Николаев бандит, насильник и убийца. Не надо путать его с такими, как Суханов.
– Тебя не переспоришь.
– А ты и не спорь.
Дверь им открыла Марина. Малюков на секунду смешался, потом хмыкнул понимающе.
– Олег Малюков, – представился он, – мне приходится работать вместе с Вадимом.
– Марина Денисова.
– Ну вот мы и познакомились, Марина, а то что-то наш друг несколько застеснялся.
– Он еще не привык, Олег. Мойте руки и к столу.
В ванной Малюков посмотрел на Вадима и неодобрительно покрутил головой:
– О таких делах предупреждают. Я бы цветы купил.
В комнате их ждал накрытый стол. И хотя на нем не было ничего необычного, он выглядел сказочно. Они сели за стол и ели необычайно вкусную печеную картошку, помидоры и соленые огурцы, яичницу с колбасой. И водки они выпили из запотевшей, покрытой изморозью бутылки. Потом пили чай и говорили о книгах и фильмах, о грибах, рыбалке. Только о работе они не говорили, но тем не менее помнили о ней. Малюков ушел, а Марина осталась убираться.
Вадим проснулся среди ночи. В комнату падал зыбкий свет фонаря. Марина спала, положив голову ему на руку, и он боялся пошевелиться, чтобы не разбудить ее. Лицо ее в этом ночном свете казалось особенно красивым, и впервые он подумал о том, что счастье его окажется недолгим. Ему захотелось курить, и Вадим начал осторожно освобождать руку. Наконец ему это удалось, и он, встав, подошел к столу и взял сигареты.
Телефон звякнул и подавился, Вадим успел снять трубку.
– Орлов.
– Это Калугин.
– Да, Игорь.
– Есть новость, я могу приехать?
Вадим взглянул на часы, фосфор стрелок застыл на двадцати минутах четвертого.
– Вы один?
– Да.
– Жду.
Когда он обернулся, то увидел Марину, сидящую на кровати.
– Ты уезжаешь?
– Нет, приедет мой помощник.
– Орлов, а так будет всегда?
– Иногда да.
– Ты будешь стрелять, выпрыгивать из-под машин, улетать, а ночью к тебе будут приезжать сотрудники.
– Это издержки нашей профессии. – Вадим привычно быстро одевался.
– А на столе вместо цветов всегда будет лежать пистолет, – грустно сказала Марина.
– Нет, почему же, я буду покупать цветы.
– Значит, все это окажется вместе.
– К чему этот разговор, Марина? Ты же знаешь, что я работаю в угрозыске, а не в филармонии. Если бы я работал там, то на столе лежала бы скрипка.
– Это все очень грустно, Вадим, и особенно грустно потому, что я тебя люблю.
– Не вижу связи.
– Просто я уже вижу перспективу.
– Она пугает тебя?
– Во всяком случае, не радует.
– Я не уйду со своей работы.
– Я знаю.
В прихожей раздался короткий звонок. Вадим вышел и открыл дверь. На пороге стоял Калугин.
– Прошу простить за поздний визит, – улыбнулся он.
– Вернее, за ранний.
– Пусть так. Куда мне пройти?
– Пойдемте на кухню.
Калугин сел у стола, а Вадим поставил на огонь джезву.
– Сейчас попьем кофе.
– Ох, хорошо бы. А выпить нет ничего?
– А вы разве не за рулем?
– На этот раз нет.
Вадим пошел в комнату, открыл шкаф, взял бутылку. Он старался не смотреть на Марину, слишком знаком ему подобный разговор.
– Ты скоро? – спросила она.
– Не знаю.
– Твой друг хочет есть?
– Мы попьем кофе.
Вадим вышел, плотно прикрыв дверь. Кофе уже был готов, и Калугин разливал его по чашкам. Вадим налил коньяк в бокал Калугину, подумал и плеснул немного себе. Калугин выпил коричневую жидкость залпом, сделал маленький глоток кофе.
– Вроде я пришел в себя. Теперь о деле. Каин – это Долгушин.
– Не понял.
– Каин – Долгушин.
Вадим засмеялся.
– Вы что веселитесь?
– Я-то больше всего боялся этого таинственного Каина.
– Мы установили, – Калугин отхлебнул еще кофе, – что настоящая его фамилия Хомутов.
– Вы шутите?
– Нет. Хомутов его старший брат. Родители их развелись в 1930 году. Отец забрал старшего себе, младший остался у матери. Потом она вышла замуж за инженера Долгушина и переехала в Москву. Так Юрий Степанович Хомутов стал Юрием Петровичем Долгушиным.
– Но кличка! Откуда?
– Это работа Хомутова. Пока мы ничего не знаем, как братья нашли друг друга. Знаем только одно: Каина придумал Хомутов, чтобы пугать им своих сообщников. Так родился миф.
– И его боялись?
– Во всяком случае, им пугали коллекционеров.
– Да, действительно говорят «наука умеет много гитик».
– Теперь о Долгушине. Вам известно, что Хомутов ушел к стенке молчком, более того, у него ничего не нашли. Мы со Смолиным предполагаем, что все деньги и ценности переданы Долгушину.
– Странный у нас клиент. Искусствовед, книги…
– Я навел справки. Сам Юрий Петрович может написать только заявление в баню. За него работали «негры».
– Как это? Почему тогда они не писали для себя?
– Долгушин отдавал им весь гонорар плюс оказывал массу услуг. Книги и статьи были его общественным лицом.
– Но премия, звание?
– Это действительно было. Но в те страшные годы подобные вещи делались очень легко.
– Мне, Игорь, кажется, что я вижу многоцветный сон.
– А вы пейте, шеф, и проснетесь.
– Любопытно, как вы узнали о «неграх»?
– Случайно. Наружное наблюдение сообщило, что нынче Долгушин встретился с неким Григорием Мазиным, дальше дело техники.
– Постойте. Я же приказал…
– Его никто не допрашивал, просто мы со Смолиным в кафе сели с ним за один стол. Он-то и, находясь в средней степени опьянения, как любят писать в наших протоколах, поведал нам эту трагическую историю.
– Но почему вам?
– Во-первых, он был пьян. Во-вторых, мы угостили его. В-третьих, и это самое основное, я вместе с ним учился.
– Он знает, где вы работаете?
– Конечно нет. Он и подумать не мог, что я искусствовед в штатском. Сначала Долгушин писал в соавторстве с Андреем Мининым. Я уверен, что он писал, а Долгушин пробивал. Потом Минин защитился, стал известным искусствоведом, а у Долгушина образовались разные соавторы. Десять лет назад начали появляться статьи, подписанные только его фамилией, потом пришло время книг.
– Вы проверяли это в Ленинке?
– Да. У меня есть список всех его публикаций. Десять лет назад в Москве появился Хомутов, приблизительно в это же время и начался творческий расцвет Долгушина.
Калугин не договорил, в прихожей хлопнула дверь.
– Простите. – Вадим встал.
Дверь комнаты была открыта. Вадим вошел, зажег свет. Марины не было. Он вернулся на кухню, налил себе в бокал коньяк, выпил. Калугин внимательно, с сочувствием смотрел на него.
– Простите, Вадим Николаевич, видимо, мой приход был не совсем ко времени. Но вы сами несколько дней назад сказали – о новостях сообщать в любое время.
– Все правильно, Игорь. Все правильно.
– Тогда, если вы позволите, я пойду. Все новости вам известны.
Вадим проводил Калугина, вошел в комнату и погасил свет. Он лег в постель. Наволочка пахла Мариниными духами. Вадим взял сигарету, закурил. Затянулся пару раз и погасил. «Спать, – скомандовал он себе, – спать. Впереди тяжелый день».
Этот день начался для Долгушина с хлопот приятных. Сегодня он получал паспорт и валюту. И хотя об этом он знал еще вчера, он, Юрий Петрович, как человек осторожный, встретился с Гришей. По привычке отругав его за пьянку, он дал ему деньги и забрал почти готовую рукопись. Мало ли что! Он слишком много повидал в жизни, а она приучила его к осторожности. Если быть честным перед собой самим, многие его начинания заканчивались крахом. Получив премию, он начал усиленно ухаживать за дочкой академика, руководителя их монографии, она работала в их институте. Про нее говорили: «Некрасивая, зато стерва». В 1952 году он женился на ней, переехал в огромную квартиру на улице Горького, начал судорожно готовить кандидатскую диссертацию. Тема работы по тем временам была весьма актуальна и проходима: «Роль работ товарища Сталина в советском изобразительном искусстве». В конце 1953 года тестя-академика освободили от всех постов, и он уехал в Гагру, где у него был дом, запивать горе кинзмараули. Кандидатскую диссертацию разгромили на заседании сектора, и Долгушину пришлось уйти из института. Женившись на дочке академика, он пошел по неверному пути всех временщиков: немедленно порвал со старыми друзьями и окружил себя подхалимами. Жена его действительно была стервой. В этом он убедился на суде во время развода. Но все же ему удалось разменять огромную квартиру тестя и выбить для себя вполне приличную двухкомнатную. Теперь у него была квартира, одежда, даже мебель. Но полностью отсутствовала такая мелочь, как перспектива. Ему удалось пристроиться в Худфонд. Он ездил по стране с передвижными выставками. Дело это оказалось тяжелым, но хлебным. Но уж слишком близко примыкала его деятельность к УК РСФСР, и он ушел с этой работы. Потом Долгушин подвизался в маленьких музеях, потом стал посредником и экспертом у коллекционеров. Это оказалось простым и вообще-то доходным. В «Национале» он встретился со своим сокурсником Андреем Мининым. Так родился тандем Минин-Долгушин. Андрей был талантлив, но бесконечно инертен. Юрий Петрович доставал материалы, пробивал статьи и брошюры. Но, на его горе, Андрей женился на редакторе из молодежного издательства, женщине умной и энергичной. Через год Минин защитился, а «творческий коллектив» их распался. Жена не д