Мы видим: все то в католичестве, что явлено как структура, находится — если взглянуть на это под правильным углом зрения — на службе у церковной любви, долженствующей задать единственную модель, по которой мир может составить представление о своем собственном чаемом единстве, — чаемом, но так и не обретенном. Будь эта модель реальным образом Церкви, не пришлось бы так много говорить об изменении церковных структур и печальных перспективах самой Церкви. Но в том-то и дело, что изменению подлежат в первую очередь не структуры: чтобы в церковные члены хлынула новая жизнь, нужно, чтобы последние правильно поняли свою истинную функцию и тем самым как бы заново поступили на службу любви. Только любовь задает образ, который должен быть предъявлен миру и привлечь к себе его внимание. «По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин 13, 35). Эта любовь не имеет образа, сконцентрированного на самом себе, она не строит себя как произведение искусства на глазах у зрителей, она есть непреднамеренный, спонтанный результат множества самоотречений. И в этом — предначертание той безббразности, в которой ей суждено быть распятой и погибнуть в этом мире.
Как именно христиане выходят в мир изнутри церковной любви, чтобы свидетельствовать своей жизнью любовь Христа, — на этот счет не существует никакой простой формулы. Существует огромный диапазон типов такого поведения: на одном полюсе — незаметная жизненная жертва кармелиток, приносимая за спасение мира, служение самым одиноким и покинутым, на другом — активное участие в общественной жизни, экономике и политике, борьба за права и достоинство человека. Свидетельство церковной любви может быть явлено как одиночками, которые стараются расширить вокруг себя сферу communio, известной им по церковной жизни, так и группами, которые совместными усилиями укореняют Церковь в этом мире. Воля к сотрудничеству с некатоликами, нехристианами, атеистами во всех возможных областях составляет неотъемлемую часть католической апостольской миссии. Свидетельство внутрицерковного духа может выражаться посредством совместной рациональной и профессиональной планируемой светской деятельности любого рода, равно как через непредсказуемый выплеск профетической энергии из круга, где происходит тайное общение с Богом.
В Церкви, молитвенно связанной с Господом в Святом Духе, не бывает недостатка в пророках. Неверно, что приход святых не может быть приближен молитвой и покаянием; правда лишь, что эта молитва и это покаяние должны уже изначально нести в себе качество святости (быть может, абсолютно незаметной). Правда и то, что в Церкви нет более плодотворного и активного реформаторского начала, чем истинная святость и профетизм — если они реально присутствуют. Они взламывают постоянно нарастающую кору предрассудков относительно «институционального» в Церкви, снова и снова являя его трансцендентный смысл. Они образуют питомник новой святости в Церкви: внезапный приход великого святого вызывает распространение святости подобно кругам на воде. Вспомним Василия, Бенедикта, Франциска, Игнатия, Иоанна Креста, Шарля де Фуко. И сегодня — где бы ни происходило в Церкви глубокое внутреннее обновление, всегда можно подняться вдоль этого потока до источника — будь то источник профетизма, харизматичности или мистики. Бывает, что подобное обновление выводит из освещенной сферы привычных представлений и постулатов, однако Святой Дух лучше программирующего человека знает, в чем состоит в данный момент самая острая нужда.
Человек, посланный Святым Духом и послушный ему, также сознает размеры и пропорции полученного им поручения. С какими бы далекими целями и опасностями это поручение ни было сопряжено, он не утонет в фантастическом и абстрактном. Громкие протесты против войн в далеких странах, крикливые лозунги, призывающие изменить всю структуру экономики — все это менее действенно, чем сосредоточенный труд, усердное накопление подлинной компетентности и самоотреченное — а не только пробное и дилетантское — участие в том, в чем имеется наибольшая нужда. При этом провидение всегда следит за тем, чтобы диспропорция между Голиафом мирских властей и христианским Давидом оставалась наглядной: речь идет не о том, чтобы этот последний нарядился в броню власти и стал у кормила мировой политики и экономики, взяв курс на достижение царства Божия на земле. «От нас ждут не победы, а противостояния» (Клодель).
И Церковь, как ее Господь, противостоит на всех уровнях человеческого существования: свой детскостью — ложному, в глазах Бога, совершеннолетию мира; своей умной взрослостью, всеми ее духовными силами — духу, восставшему на Бога. Она противостоит миру мудрой старостью, насытившейся «пребыванием в любви», и особенно — бессилием смерти, которое Церкви дано превратить в сильнейшее свидетельство трансцендирующей любви. «Всеоружие» духа — это нечто совсем иное, чем всеоружие плоти. И линия фронта, где применяется оружие, пролегает здесь абсолютно иначе. Мир бьется за благосостояние, Церковь — за спасение, пусть даже оба — и мир, и Церковь — работают над преодолением нужды. Благосостояние и счастье большинства остаются на переднем плане, за ними — непреодоленная смерть. Спасение же предполагает, что человек и мир связаны единой участью, которая вполне воплощается по ту сторону времени и смерти. Единство Церкви, как контур единства грядущего царства, скрепляет единство непрерывно разрушаемого смертью мира — но добивается этого тем, что препоручает себя смерти, преодоленной Господом.
2. Вера и дела
Евангелие сразу сообщает нам все необходимое о вере и действии. «Не может дерево доброе приносить плоды худые… Не всякий, говорящий Мне: "Господи! Господи!", войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного»; «…иди, и ты поступай так же»; «…если пребудете в слове Моем, то вы истинно Мои ученики, и познаете истину, и истина сделает вас свободными»; «У одного человека было два сына; и он, подойдя к первому, сказал: сын! пойди сегодня работай в винограднике моем. Но он сказал в ответ: не хочу; а после, раскаявшись, пошел. И подойдя к другому, он сказал то же. Этот сказал в ответ: иду, государь, и не пошел. Который из двух исполнил волю отца? Говорят Ему: первый». Для нашей темы существенно и следующее: «Иисус говорит им: истинно говорю вам, что мытари и блудницы вперед вас идут в Царство Божие, ибо пришел к вам Иоанн путем праведности, и вы не поверили ему, а мытари и блудницы поверили ему; вы же, и видев это, не раскаялись после, чтобы поверить ему». И последнее, чтобы замкнуть круг: «Итак сказали Ему: что нам делать, чтобы творить дела Божий? Иисус сказал им в ответ: вот дело Божие, чтобы вы веровали в Того, Кого Он послал».
Здесь нарисован круг, в котором вера и дело, ортодоксия и ортопраксия исходят друг из друга и снова друг в друга возвращаются.
1. Прежде всего очевидно, что веру без дел Господь не признает, даже если верующий пророчествует, изгоняет демонов и совершает множество чудес именем Иисуса (Мф 7, 22). Дела, ожидаемые от веры, — это нечто совсем другое, чем эти по видимости высшие христианские свершения. Притча о добром самарянине, завершающаяся словами: «иди, и ты поступай так же» (Лк 10, 37), показывает, в каком направлении должно двигаться дело, вышедшее из веры.
2. Но в словах Иоанна: «…если пребудете в слове Моем, то… познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин 8,31) под пребыванием хотя и имеется в виду некое деяние, но деяние это не вытекает как следствие из какой-то причины, но составляет внутреннее измерение, жизнь самой веры. Павел говорит о «вере, действующей любовью» (Гал 5, 6).
3. После этого притча о двух братьях как будто задает встречное движение. До этого дело исходило из веры, как сияние. Теперь вера оказывается словно зачеркнутой отказом одного из сыновей повиноваться — и остается только дело, которое отныне несет на себе бремя и свидетельство веры. Заметим, что сын идет работать в виноградник не в состоянии бунта, но «раскаявшись». Ниже, где речь идет о мытарях и блудницах, это состояние раскаяния обозначено как вера. Первосвященники и старейшины, к которым обращается Иисус, пренебрегли событием этого раскаяния (Мф 21, 28–32). Поэтому, в том месте, где предпочтение отдается ортопраксии, речь идет отнюдь не о чисто внешнем действии — но о действии, выражающем решимость идти путем справедливости, который был предуготовлен Иоанном Крестителем и о котором хорошо знал поначалу отказавшийся работать брат.
4. В завершение, однако, ортопраксия проникает в самую сердцевину ортодоксии — таким образом, что действие, которое должно быть исполнено, имеет Бога не в качестве объекта, но как субъекта, и вера человека — в которой также заключен акт решения — становится осуществлением и исполнением дела Бога (Ин 6, 28): ортодоксия есть ортопраксия Бога, которая превращает doxie верующего в согласное соработничество с praxie Бога.
Мы, таким образом, сразу попадаем на некую круговую трассу, быть может, оборудованную стоянками, но лишенную развилок и нигде не допускающую полной остановки. Под развилкой мы имеем в виду выбор чего-то одного: веры без дел или дел без веры. Подобной возможности не было ни в Ветхом, ни в Новом завете, ни у Павла, ни у Иакова. Оба апостола были едины в том, что источник всего — в позиции Авраама и что вера состоит не в простом принятии чего бы то ни было за истину, а в полной самоотдаче дарующему и распоряжающемуся Богу. Будет ли потом момент действия как послушания и следования Богу, вслед за Павлом, изначально включен в понятие веры, а любовь истолкована как самоочевидное и неотменное истечение веры, — или сильнее будет выделен на основном фоне веры момент «дела» и будут подчеркнуто его значение для исполнения и действенности веры (Иак 2, 20 слл.) — оба момента в совокупности составляют ответ человека на милость Бога. Этот ответ, однако, исполнен жизни. Его внутренние аспекты динамически взаимообусловлены: они исходят один из другого и друг друга ограничивают — в непрестанном кружении, напоминающем взаимоотношения любящих: свобода, предоставляемая другому, собственное становление в этой свободе, возвращение к источнику собственной самости, которая состоит в даре любви любимому человеку.