азалось, что английскую группу разделили пополам, по алфавиту. И те, кто на «О», попали в английскую группу, а начиная с тех, кто на «П», — они попали в испанскую группу, потому что образовалось испанское отделение неожиданным образом и набрали его из английской группы. А те, которые на «З», естественно, попали в английскую группу.
Дальше я положила все свои усилия на то, чтобы перейти в английскую группу.
Декан Зозуля был. Я ходила к нему и говорила, что мне очень нужно перейти в английскую группу. Он говорил: «Ну хорошо. Придите в четверг. Я попытаюсь что-нибудь для вас сделать». Когда я приходила в четверг, он говорил: «Как жаль, что вы не пришли в среду! Вот у меня как раз в среду была такая возможность, но сейчас никакой возможности нет». И тут вдруг оказалось, что лаборантка моей мамы знакома домами с Зозулей — и это решило дело.
Это был первый курс, конец. В общем, со второго семестра. Или мы уже сдавали зимнюю сессию вместе? Я не помню. Во всяком случае, на зимние каникулы я уже была в одной группе с Зализняком и мы вместе с ним…
Е.В. Падучева, май 1953 г.
— А он наблюдал за этими попытками? Одобрял? Не одобрял?
— Абсолютно никак. Мы даже знакомы не были. То есть я была с ним знакома, а он со мной — нет.
И на зимние каникулы… Была там такая Анька Мартынова, у которой была дача. И вот она поехала на дачу, а мы должны были вдвоем приехать к ней, провести там какое-то время зимних каникул. А почему так получилось, что она позвала меня на дачу, это я до сих пор не объясняю, не имею объяснения.
А там я помню, что мы с этой Анькой очень существенно различались: Анька любила говорить, а я любила слушать, и это, в общем, как-то… решило дело.
Это, конечно, только начало было. Потом были латинские стихи, сонеты Шекспира… Общие увлечения. Стихи Гейне. Читали вместе. Это все-таки некоторое искусство: пропуск слогов, как попадать на нужные сильные места… Вместе готовились к экзаменам.
Потом были вместе в колхозе. Вместе в двух колхозах. У-у, один колхоз был совершенно замечательный, и, собственно, определил в очень существенной степени мою биографию и, в общем, можно сказать, и нашу, потому что это был колхоз, в который поехали мы с Андреем, Галка Федорцова — это моя подруга с русского отделения, Элка Венгерова, переводчица, она переводила «Парфюмера» Зюскинда, и Мельчук. Компания была очень хорошая.
Едем мы в автобусе, значит. Это в Красновидове колхоз. Сошли с электрички, едем на автобусе по своим деревням — добираться должны были своим ходом — и выясняется, что в этом же автобусе в другую деревню едут математики. И Мельчук тут же знакомится с этими математиками. Выясняет, из какой они деревни, завязывает разговор, в общем, поступает, как Мельчуку свойственно. Поэтому после работы Андрей закладывается в палатку спать, а Мельчук и три девицы (я, Галка и Элка) отправляются за пять километров к математикам петь песни.
И там мы пели песни, и все прочее, и оттуда пошла наша дружба с математиками. Тихомиров там был, там был Ленечка Волевич [14], который умер, к сожалению. Потом появилась и Никита Введенская [15]. Они все были с мехмата.
Но считалось, что у нас с Андреем связь чисто такая вот, научная. Так что на самом деле это большое удивление вызвало. Мы, правда, поженились уже после того, как кончили университет. После того как Андрей окончил университет с опозданием на год.
Владимир Михайлович Тихомиров вспоминает:
— Летом следующего, 1956 года я стал собираться в байдарочный поход по Пруту и Днестру. Как-то встретил Лену Падучеву. Разговорились. Рассказал о летних планах. Пригласил в поход. Подумав, она сказала: «А можно с мальчиком?» В голове пронеслось: «Лучше бы без мальчика», — но я сделал хорошую мину при плохой игре и сказал что-то вроде «с мальчиком так с мальчиком». Мальчиком оказался тот, шестой. Звали его Андрей.
В ту пору меня окружали замечательные люди из моего поколения, значение и величие которых я смог оценить только со временем. Это были люди, ставившие перед собой грандиозные задачи постижения устройства Вселенной и микромира, строения Земли и эволюции растительного и животного миров, строения и развития языка. Назову лишь математиков, лингвистов и филологов: Володя Алексеев [16], Дима Аносов [17], Володя Арнольд [18], Алик Березин [19], Толя Витушкин [20], Миша Гаспаров [21], Роланд Добрушин [22], Кома Ивáнов [23], Миша Лидов [24], Юра Манин [25], Боб Минлос [26], Яша Синай [27], Володя Успенский, Людвиг Фаддеев [28]…
В этот же ряд встал и навсегда остался в нем мальчик, которого звали Андрей.
ААЗ и Владимир Тихомиров, байдарочный поход, 1956 год
От того похода сохранилось несколько фотографий. Одну я особенно люблю: мы с Андреем стоим посреди нашего совершенно порушенного байдарочного флота и смеемся. Кругом разбросаны разломанные деревянные стрингеры и лодочные резины — все в дырах.
А дело было вот в чем. Мы жили в великие туристические времена. Был университетский турклуб, был и московский туристический клуб. При этом надо было утверждать там и сям наши походы, выпрашивать снаряжение, выверять маршруты. Мы наметили поход по Пруту и Днестру. Когда наш поход утверждали, начальство нас очень зауважало: мы оказались первопроходцами, по Пруту до нас еще никто не ходил. Объяснение, казалось бы, напрашивалось: неподалеку располагался сам железный занавес. Но оказалось, что дело было не в нем, а в том, что реки Прут в том месте, где мы должны были стартовать, просто не существовало! Был ручеек, маленький мелкий ручеек. Но нам-то что: байдарки, чай, не свои, а казенные. И мы «проплыли», вернее, начали скрестись. Разбили и разодрали мы при этом свои лодки вдрызг и к Днестру привезли одни дребезги. Вот этот-то разбитый флот и увидал Андрей.
Сначала он пришел в ужас: «А как же мы поплывем?» Я сказал что-то вроде «отремонтируем и поплывем». «А чем же мы соединим стрингеровские щепочки?» — «Бинтами!» Это было для Андрея настолько невообразимо, что он стал смеяться, как умел только он. И я тоже стал хохотать. Вот тогда нас и засняли.
Как-то (в том же походе) увидел я в его руках тоненькую тетрадочку, которую он внимательно изучал: «Что это?» «Перед походом, — отвечал Андрей, — я подготовил эту тетрадь, чтобы выучить молдавский язык». «Ты его учил?» — «Нет, вот сейчас учу». Я замолк в удивлении: такого же не бывает! А где словари, где педагоги, которые ставят звуки, где тексты? Было ясно, что Андрей просто пошутил.
Мы отремонтировали-таки наш флот с помощью бинтов и поплыли. Как-то так вышло, что мы плыли в основном двумя лодками: Андрей и я со своими девушками. Не торопились, остальные лодки были где-то далеко впереди.
И вот мы плывем, плывем, и я сказал: «Неплохо бы молочка!» Возражений не последовало. Плывем себе помаленьку дальше и вдруг видим: бабы полоскают в реке белье. Я говорю: «Надо бы узнать, нельзя ли где поблизости подкупить хлебца и молочка». Подплываем к ним, и только я хотел было спросить про покупки, как слышу — Андрей к ним обратился на каком-то незнакомом языке. Они ему что-то ответили, он им, они снова ему. Хорошо поговорили, и Андрей стал отплывать. Я крикнул: «Спасибо!» Баба удивилась: «Так вы ру-усские, а я подумала, вы молдаване!»
— Это одна из самых фундаментальных историй моей жизни! — говорит Анна Зализняк. — Для папы язык — это не средство коммуникации, «здрасьте — до свидания», а некоторая система, притягательная своей внутренней стройностью.
Когда они плыли на байдарках по Днестру и решили попросить у местных жителей молока, папа просто реконструировал молдавский (румынский) рефлекс латинского lacte(m) —получилось lapti. И совпало! Для остальных участников похода это был очередной пример папиного полиглотства (которое он всю жизнь отрицал!), что вот, мол, ни фига себе, оказывается, он знает еще один язык, и какой-то вообще молдавский. Там еще слово получилось смешное — «лапти». А для папы главное впечатление было от того, что умозрительно построенная по схемам сравнительно-исторического языкознания форма оказалась реальным словом, которым пользуются люди для практической коммуникации, ни на секунду ни о чем про это слово не задумываясь. И бабки, естественно, нисколько не удивились, откуда он это слово знает: ну, молоко — оно и есть молоко («лапти», в смысле).
«Объяснить запредельность этого никому невозможно!»
— Но курс же наш — одни девицы, — рассказывает Елена Викторовна Падучева. — В нашей группе было трое мужчин, не считая Андрея. А в основном девицы. На французском отделении вообще только девицы. Это фактически в свое время решило судьбу Андрея, потому что когда пришло приглашение во Францию, то на всем французском отделении, с первого курса до пятого, не нашлось ни одного мужчины.
— Вы поехали во Францию в каком году?— спрашивает Зализняка В. А. Успенский.
ААЗ: в 1956 году, в сентябре месяце. 22 сентября.
ВАУ: А вернулись?
ААЗ: Вернулся в 1957 году, в июле. 10 месяцев. Сейчас это происходит в массовом порядке. Объяснить запредельность этого никому невозможно!
ВАУ: Как это получилось-то?
ААЗ: Как всегда, по случайности. Благодаря разного рода недоразумениям. Была очередная оттепель. Ввиду оттепели пришлось заключать соглашение с Францией об обмене студентами. Немедленно приехали два француза: Фриу и Окутюрье. А с этой стороны все еще собирались. Ведь это ж надо было пройти 145 инстанций. Смешно говорить.