анр, который потом у нас навсегда сложился.
Потом мы еще ездили в Звенигород, в пансионат. Это было уже после университета, 1986 год. И впоследствии тоже наше общение с папой было в основном, когда мы проводили вместе какое-то время где-нибудь в Европе (обычно я приезжала в тот город, где папа читал лекции или так или иначе оказывался). Девяностые-двухтысячные: Париж, Экс-ан-Прованс, Женева, Геттинген, Флоренция, Рим. Иногда оттуда еще куда-то ездили — в Неаполе были, на Капри, в Помпеях. С 2006 года мы уже специально каждый год, в апреле, уезжали примерно на две недели куда-то вместе. В 2006 году поплыли на пароме из Венеции в Патрос и там поездили по Греции. В последующие годы — в Париж, Пизу, Барселону, Равенну, на Сицилию. С 2012 года и до последнего, 2017-го, были только в Париже, больше уже никуда не хотелось. Жили всегда в одной и той же гостинице на набережной Сены. И разговаривали с утра до вечера, и никто и ничто этому не мешало.
«В нем была такая легкость, внешняя, во всяком случае»
— Основной мой круг общения, — рассказывает Елена Викторовна Падучева, — были не лингвисты, а математики. Завелось математическое сообщество, включилась Никита [Введенская], которая более-менее регулярно устраивала такие «обстояния». Как обстоит дело. Такие собеседования. Обычно собиралось немного народа, Никитины друзья, короче говоря. Это у нее дома происходило. Там, вопреки ожиданиям, не пели песни. На наших собраниях всегда пели песни, а там не пели песни. Там только разговаривали. Но это, правда, было для избранных. Не для всех.
— Обстоянием, — рассказывает Никита Введенская, — назывался специальный ритуал, когда я приглашала Успенского, Зализняка и Минлоса и пекла утку. Они разговаривали, а я сидела и млела. Это было специально, что не вся компания. Объявляется, что будет обстояние, мы будем обстоятельно обстоять. Некоторое время мы играли в такую игру, что я устраиваю на них прием — на них троих. Не то чтобы это было много-много лет, но какое-то время это продолжалось.
— Я пошла с Никитой в поход, — продолжает Елена Викторовна Падучева. — Собственно, вот, с математиками кроме общения здесь за выпивкой, в общем-то, главная форма общения была — походы. Был такой поход звездный. По-моему, это был Тянь-Шань. Там были Крылов [40], Тихомиров, Арнольд собственной персоной, Добрушин, Лидов: представляете, какой кулак? Еще Танька Коровина, Лорка Филиппова — жена Добрушина тогдашняя, до Кухановой-Пожарицкой… В общем, там было одиннадцать человек. Кто же там еще… Да, Боб ! [41] То есть просто совершенно немыслимо даже представить себе, что столько людей сошлись в одном походе.
Роль Андрея Анатольевича была… Он в горы не ходил никогда. Там его не было. В поход байдарочный он ходил и ходил в поход лыжный по Северу, по Суздалю — вот в этих местах. Озеро Неро. Это Ростов, кажется. Лыжные походы. А тут, значит, 1963 год, собирается поход в Среднюю Азию. Собрали рюкзаки и пришли к Тихомирову, откуда должны запаковываться продукты, — ну, в общем, все сборы из его квартиры. Андрей донес свой рюкзак до квартиры Тихомирова, потом сказал Саше Крылову: «Я поручаю тебе мою жену», — и ушел. И ушел домой, да. Он сначала собирался. Но, я думаю, по мере наступления наступало состояние невозможности. Нет, я думаю, что он честно собирался, не обманывал, да.
— Крылов удивился, что ему такая ответственность была вручена? Нет?
— Я не помню. Мне кажется, что было такое дело. Я, конечно, огорчилась!
А до этого мы еще ходили в один страшный совершенно поход, я буквально там какие-то предпринимала усилия, чтобы Андрей не замерз, просто потому что совершенно дикий был холод и страшное налипание снега. Это было под Уралом. Мы шли по реке, и снег налипал на лыжи. То есть ты носишь килограммы на своих ногах. В общем, очень тяжело было. В палатке было очень холодно! Такой бессмысленный героический поход.
— Я на самом деле не такая близкая приятельница Андрея, — говорит Никита Введенская. — Мы познакомились, как я понимаю, в 1958 году. Это же было очень давно! Мы же все были очень молодые. Андрей был очень подвижным, очень веселым и разговорчивым. На самом деле он же потом был, в общем-то, другой, и к тому же тогда он был совершенно здоровый. В любой момент (у меня такое впечатление) он прыгал на свой мотороллер — его на велосипеде я не застала, это было позже, — и куда-то ехал. Он мог приехать куда угодно поздно. Он разъезжал по Москве, ездил в гости. Во всяком случае, такой был смешной рассказ: я познакомила его с Симой Маркишем [42]. А Сима был как раз мой ближайший друг. И в какой-то очень поздний вечер Андрей к нему заехал просто так. Симка почему-то был очень возмущен, он был, по-видимому, усталый, он сказал: «Андрей, я уже лег спать!» А мне сказал: «Какой-то он легкомысленный, несерьезный!» Потом они очень сдружились, очень любили и ценили друг друга, но первое впечатление у Симки было такое.
А.А. Зализняк на Соловках, каналы; 1961 год.
Л.А. Никольский:
«Мы с Залей и Мишкой Рачеком ездили в эту поездку. Это был вообще первый рейс „Архангельск — Соловки“ туристического свойства, абсолютно пустой лайнер, человек 20–30 всего».
А я жила — тогда это было черт-те где, транспорт, по-моему, не ходил, во всяком случае, бывали случаи, когда кто-то из ребят оставался у меня ночевать, просто потому что поздно уже уходить. Да мы и выпить любили, и это как-то тоже воспринималось совершенно спокойно, потому что ну мы все походники, все привыкли спать в одной палатке, какой-то у меня матрац, какой-то у меня диван, так что никаких проблем. И Андрей как-то оставался, и другие оставались. Вот такая была очень веселая жизнь. Андрей, который все-таки хорошо знал, что такое коньяк, учил нас пить коньяк. По этому поводу я еще тогда купила такие кругленькие плошечки специально для коньяка, чтобы можно было его нюхать и пить, — это Андрей все объяснил, как делать.
Что я помню: как-то я улетала в Ригу на несколько дней. И мы разговаривали, когда я улетаю, пятое-десятое. Я возвращаюсь из Риги, выхожу из аэропорта — тогда аэропорт был «Внуково-1», стоит Андрей. Точнее, сидит на своем мотороллере. Приехал меня встретить — просто так, потому что знал, что я приезжаю: почему бы не встретить! Вот настолько он был подвижным человеком.
— В 1977 году у Вячеслава Всеволодовича была операция первая, ему меняли тазобедренный сустав, — вспоминает Светлана Леонидовна Ивáнова. — В начале Ленинского, там, где Институт сердечно-сосудистой хирургии, рядом с Первой градской. И Андрей пришел его навестить. Я тоже была там. Андрей был на машине, и он сказал: «Давайте я вас довезу!» Мы вместе вышли, сели в машину. А прямо напротив входа в ворота этой больницы была булочная — на той стороне, и мне нужно было туда. Я не водила, ничего, конечно, не понимала и сказала: «Если можно, вы…» — это было буквально прямо напротив. И он сделал какой-то лихой разворот. И потом несколько раз при мне — ну, в своей манере, не то что улыбаясь, но чуть-чуть ухмыляясь, он говорил, что не мог признаться, что там нельзя было этого делать, что это слишком лихой вираж.
— Было еще такое, — продолжает Никита Введенская, — мы плавали на байдарках на май. А выезжать раньше 30-го Андрей не мог, естественно: 29-го его рождение, он всегда справляет рождение. Иногда бывало так, что мы выезжали раньше, а потом Андрей с Леной догоняли нас. А тут мы плыли — по-моему, это было на Пруту — в Мещеру. В моей байдарке были Тихомиров и Зализняк. Лена плыла в другой байдарке. Неважно совершенно, потому что мы всегда менялись. Это был очень большой разлив, и вся Мещера стояла в воде. А само русло — оно же такое, петляет; и вот плывешь, и видно, что за лесом какая-то байдарка плывет навстречу, а еще дальше байдарка плывет в том же направлении, но далеко. Мы не очень спешили и всегда говорили: «Ну, мы этих сапогов догнать сможем. Догоним этих сапогов, когда надо будет». Оттуда я выучила (мне тогда Андрей все объяснил), что одушевленные и неодушевленные мужские существительные склоняются по-разному. И «эти сапоги» у меня — одно из основных лингвистических знаний, вот эти сапоги, которых мы не догнали. А не догнали мы их, потому что в какой-то момент мы заинтересовались, за что задела наша байдарка, посмотрели — и перевернулись. Мы вытащили байдарку — речка-то узенькая — на берег. Повесили на какую-то веточку сушить сушки, веточка пригнулась, обнаружилось, что сушки сушатся в воде. Это вызвало абсолютный восторг Андрея, что сушки сушатся в воде!
Загорянка, справа налево: ААЗ, Ольга Никольская, Леонид Никольский, художница Ирина Мещерякова (по кличке Рыжая), 1979 год
У меня собирались довольно большими компаниями. И был знакомый, который работал на Мосфильме. Он иногда привозил фильмы, которые показывались студентам, привозил экран, и у меня мы смотрели это. Тоже было интересно какого-нибудь Хичкока, скажем, посмотреть, что тогда было довольно трудно иначе. И Андрей приезжал, привозил с собой целый хвост из нескольких девочек.
Совершенно не было впечатления, что Андрей много работает. А потом как-то выяснилось, что, с одной стороны, он уже не такой здоровый, с другой стороны, что есть понятие «рабочий диван». Это Лена [Падучева] объяснила как-то — или Андрей сказал, что есть рабочий диван и что делать, как не лежать на диване и не работать.
Андрей действительно стал больше работать. Оказалось, что он занят, что у него нет настроения… Нет желания просто взять и куда-то вечером сорваться и куда-то ехать. Он сидит и занимается или, там, читает или что.
Это, наверное, где-то в конце 1970-х годов уже. Точно не раньше. Потому что довольно долго не было такого чувства, что вот Андрей сильно занят. Хотя уже пошли его лекции в университете, у него уже было большое имя, но все еще в нем была такая легкость, внешняя, во всяком случае.