<…> И тогда было решено провести для учащихся девятых, десятых и одиннадцатых классов олимпиаду, потому что именно олимпиада, состоящая в решении задач, может дать наилучшее (хотя, конечно, все равно неполное и даже неизбежно утрированное) представление об атмосфере научного поиска.
Первая «традиционная олимпиада по языковедению и математике» прошла в феврале-марте 1965 года. Причем традиционной она стала называться с самого начала.
Оргкомитет олимпиады по языковедению и математике.
Слева направо: В.В. Раскин; С.В. Кодзасов; Б.Ю. Городецкий; А.Е. Кибрик;
А.А. Зализняк; А.К. Поливанова; В.М. Алпатов; М.В. Ломковская; около 1967 года
«Заслугу придания олимпиаде по языковедению и математике статуса ежегодной и традиционной я приписываю себе, — пишет В. А. Успенский там же. — Но сама мысль о проведении олимпиады для школьников с лингвистическими задачами принадлежала Альфреду Наумовичу Журинскому (14.12.1938–28.09.1991)».
Андрей Анатольевич Зализняк входил в оргкомитет олимпиады (наряду с А. Н. Журинским, Б. Ю. Городецким, В. В. Раскиным, В. А. Успенским, А. Е. Кибриком и И. Г. Милославским).
«Помимо „административных“ традиций, возникла еще одна, психологическая, — продолжает Успенский. — Она состояла в том, что олимпиаду следует проводить весело (имеется в виду не столько стиль общения со школьниками, сколько атмосфера в оргкомитете). Знаменитая задача „О, неосмотрительный незнакомец“, сформулированная А. А. Зализняком в кулуарах одной из первых олимпиад (скорее всего, первой), прекрасно иллюстрирует эту симпатичную традицию».
Задача звучала так [73]:
Водитель мотороллера подрезал самосвал. Шофер самосвала открыл окно и произнес фразу, переводящуюся на литературный язык следующим образом: «О неосмотрительный незнакомец, куда вы едете, сейчас я накажу вас ударом по лицу».
Восстановите изначальную фразу, если все богатство значений, заданных элементами «неосмотрительный», «незнакомец», «наказать», «удар» и «лицо», было передано с помощью ровно трех полнозначных слов, образованных от одного и того же корня.
«Водителем этим, — замечает Успенский, — был сам Зализняк, который в районе станции метро „Кировская“ (ныне — „Чистые пруды“) резко перестроился из левого ряда в правый и тем самым подрезал самосвал».
«Раз он такой гений, как вы все тут распинаетесь»
В 1965 году он защищает кандидатскую по алгоритмическому описанию русского словоизменения, пишет лингвист Дмитрий Сичинава о Зализняке в некрологе [74]: «Этим алгоритмом пользуются все поисковики, спелчекеры, машинные переводчики, — но тогда или слов таких не знали, или все это было далеким будущим. Коллеги-филологи и великий математик Колмогоров добились, чтобы ему за эту работу сразу была присуждена докторская степень».
Диссертация Зализняка называлась «Классификация и синтез именных парадигм современного русского языка». О том, как проходила ее защита в Институте славяноведения, подробно пишет В. А. Успенский в третьей книге своих «Трудов по нематематике».
Защита кандидатской диссертации была назначена на 31 марта 1965 года. Непосредственно перед защитой председателю ученого совета (он же — директор Института славяноведения) И. А. Хренову было вручено письмо за подписями члена-корреспондента АН СССР Р. И. Аванесова, кандидата филологических наук Ю. Д. Апресяна и двух докторов наук, П. С. Кузнецова и В. А. Успенского. В письме содержалась аргументированная просьба рассматривать предстоящую защиту не только как кандидатскую, но одновременно и как докторскую.
«Результатом письма, — пишет Успенский, — было то, что сразу после его оглашения заседание ученого совета было прервано и квартет подписавших письмо был приглашен Хреновым в свой кабинет. Там хозяином кабинета было высказано следующее суждение (надо признать, довольно справедливое): все это для него, как и для ученого совета в целом, совершенно неожиданно, вопрос должным образом не проработан, а потому имеются две возможности — либо немедленно состоится кандидатская защита, либо заседание отменяется и проблема будет изучаться. С согласия вызванного в кабинет диссертанта из двух указанных возможностей была выбрана вторая. <…> Новое заседание было назначено на 26 мая».
На эту защиту помимо обязательных отзывов оппонентов и сторонней организации (отзыв сектора структурной и прикладной лингвистики Института языкознания АН СССР был подписан завсектором доктором филологических наук А. А. Реформатским и ученым секретарем И. А. Мельчуком) были представлены еще и несколько писем, рекомендовавших присудить Зализняку степень доктора наук, в том числе от академиков А. И. Берга и А. Н. Колмогорова. Колмогоров писал: «Работа „Классификация и синтез именных парадигм современного русского языка“, представленная А. А. Зализняком в качестве кандидатской диссертации, по моему мнению, должна занять выдающееся место не только в русском, но и в общем языкознании, так как, насколько мне известно, ни в отечественной, ни в зарубежной литературе исчерпывающему формальному исследованию современными в смысле логических приемов методами не подвергался столь большой массив фактов».
— Когда Андрей защищал кандидатскую диссертацию, — рассказывает Елена Викторовна Падучева, — ее защитить не удалось, потому что предложили защищать докторскую, и это все отложилось.
А уже была заказана огромная кастрюля с рисом в ресторане «Узбекистон» на банкет, и все это пришлось отменить. То есть, вернее, банкет был, на который не пришел Владимир Андреевич [Успенский], поскольку, по его мнению, защиты еще не было.
В этот момент пришла повестка из военкомата, что его направляют в парашютно-десантные войска. Повестка на сборы в парашютно-десантные войска Андрею! И мы взяли билеты в Ленинград и уехали из Москвы. В ответ на повестку.
Но каким-то образом — в общем, там была очень длинная история — как-то удалось это снять, но это Андрей никогда не рассказывал. Удалось отвертеться от армии.
— Защиту докторской вместо кандидатской для Зализняка придумал не я, — рассказывает мне Владимир Андреевич Успенский, — а вторая жена Добрушина [75], которая сказала: «Раз он такой гений, как вы все тут распинаетесь, почему вы не сделаете его сразу доктором?» А это, конечно, было очень важно, потому что кандидатов много, а то, что он стал доктором, его сразу выделило среди всех. Кандидатов абсолютно много, и никакого интереса они не представляют. А доктор (особенно тогда, сейчас доктор — это говно собачье), а тогда доктор — это было очень серьезно. Нам было совершенно очевидно, что если мы сделаем его доктором, то на него будут смотреть совершенно иначе. Все лингвистическое начальство и все эти вот личности. Что и произошло, конечно. Поэтому это было очень важное политическое решение.
— А Андрей Анатольевич знал, что такое будет?
— Знал. Так неохотно на это шел, но знал. Не противоречил. Там были чрезвычайно интересные моменты. Например, мы с Добрушиным провели целый день у такого академика Берга [76]. Очень влиятельная фигура. Который, я помню, при начале нашего знакомства сказал: «Я могу остановить любое решение Совета министров на один день. Отменить я не могу, но остановить на один день я могу любое». Мы с ним сидим, и в конце он сказал: «Если бы кто-нибудь когда-нибудь потратил бы столько времени на меня, как я трачу на вашего Зализняка, то я не знаю, что было бы. А тут я сижу и целый день занимаюсь вашим Зализняком».
— Он его не знал?
— Не знал.
— Но верил вам на слово?
— Верил на слово, да. В этом была его сила, что он верил на слово, потому что он не мог объять необъятное. В результате была составлена бумага на имя чрезвычайно влиятельной фигуры, господина Федосеева, члена Центрального комитета партии, члена Президиума Академии наук, такого куратора, я бы сказал блатным языком, смотрящего за гуманитарной наукой. И нас туда отправили, к нему.
Он нас не принял, и правильно сделал, потому что все уже было напечатано заранее. Мы отправились с уже напечатанным письмом на имя еще более высокого лица, о том, что нужно помочь Зализняку (как же там?) освободиться от армии, что-то такое, я не помню уж. Вся проблема была в том, что его забирали в армию. Ну, и мы как наивно решили с Добрушиным? Что сейчас нам выдадут бумагу, где будет написано, там, «на основании решения Совета министров, бе-бе-бе-бе, включить Зализняка в полпроцента не подлежащих призыву по медицинским причинам». Ни хрена! Вместо этого нас послали во второй отдел Академии наук.
Академия наук, старенькая, она полна всяких таких мелких строений сзади здания президиума, туда, где Нескучный сад. Там много всяких особнячков. Вот в один из особнячков нас отправили, это был второй отдел. Нас принял начальник второго отдела полковник Баранов. Принял очень любезно. И мы считали, что он будет… Через некоторое время вышел такой небольшого роста еврей по имени Давид Абрамович Кузинец — я запомнил его на всю жизнь — и тот сказал: «Вот Давид Абрамович Кузинец, он будет заниматься вашим делом. Сотрудник второго отдела». Ну, я решил — и Добрушин решил, — что Кузинец сейчас позвонит, там, в какие-нибудь инстанции, я не знаю какие, и начнется какая-то деятельность по этому вопросу. Ни хера себе, прошу прощения! Кузинец вынул такую огромную простыню, такое расписание всяких мероприятий, спросил, какой военкомат у Зализняка, узнал, какой военкомат Красной Пресни. «Вот, это хорошо, это хороший военкомат, — начал смотреть, по этой бумаге шаря пальцем, всякие даты, и сказал: — Ну, значит, теперь я знаю свою задачу: я должен пойти — когда там ближайший банкет краснопресненского военкомата?» Ну, допустим, пятого марта, не знаю, это я придумал дату из головы. А там банкеты все время происходят, потому что какой-нибудь День полярного летчика или еще что-нибудь такое. «Я должен пойти на ближайший банкет, который будет тогда-то, сесть рядом с военкомом и напоить его вдребезги». Это, надо сказать, произвело впечатление. Мы увидели настоящее действие, то, что происходит в недрах Академии наук. Бумаги, бумаги, печати, академики, члены ЦК, там, то и се — а кончается тем, что нужно пойти и напиться. Вот это произвело на нас тогда фундаментальное впечатление.