— Вообще работал он очень легко, мог и день, и ночь, — вспоминает Борис Андреевич Успенский. — Я вот тоже мог тогда даже и ночью работать, но я это делал как-то натужно, что ли. А он мог работать, работать, а потом месяц вообще ничего не делать. В отпуске, например. Ну, в отпуске мы все не работаем, но он мог и дома вот так: взять — и месяц ничего не делать совсем.
— Он был настолько трудолюбив, что это даже не черта, а просто такое жизненное свойство, — рассказывает мне Леонид Александрович Бассалыго. — Он всегда работал. Он был увлекающейся натурой, бесспорно. Никакого сомнения нет. Увлекающийся и восторженный такой, пожалуй.
— Моцартианское начало в Зализняке очень высоко, — говорит Николай Перцов. — Я помню, что в середине 1960-х годов я видел Зализняка в университетском дворике, часами проводящего время в прогулках и разговорах. «Как же он вообще успел сделать „Русское именное словоизменение“, — подумал я в совершенном ошеломлении, — когда человек так свободно распоряжается своим временем?» Это невероятно: лучезарный свободный Моцарт — и при этом «Русское именное словоизменение»!
Нам еще предстоит разгадывать загадку Зализняка: как в одном человеке соединяется такое воздушное моцартианское отношение к жизни и такая кротовья работа, такая нужная. Удивительное соединение таких полярностей в одном человеке.
«Кандидатская диссертация А. А. Зализняка называлась „Классификация и синтез именных парадигм в русском языке“, — пишет в некрологе Светлана Михайловна Толстая. — В 1967 году диссертация была издана в виде книги „Русское именное словоизменение“, сразу же ставшей классикой русистики».
— Что вы сейчас скажете о вашей книге «Русское именное словоизменение»? — спрашивает Владимир Андреевич Успенский Зализняка. — Что вы думаете сейчас?
ААЗ: Ничего не думаю.
ВАУ: Вот я не знаю, что нужно считать переворотом в языкознании: эту книгу или [перелистывает французско-русский словарь]… Нет, все-таки эту книгу — «Русское именное словоизменение». Это изложение диссертации Андрея Анатольевича. Это отдельная совершенно эпопея, как это все защищалось. Потому что… Всеобщее мнение его друзей и понимателей было, что, если бы вы защищали, скажем, в Московском университете, или в Институте русского языка, или где-нибудь там, скажем, в Институте языкознания, вас провалили бы вообще. Как мне справедливо сказал Тимофей Петрович Ломтев [80]: «А что, собственно, до вашего Зализняка не знали, как склонять слово „стол“?» Ну, вы не любите слишком сильных комплиментов, поэтому заткните уши. Книга эта совершенно гениальная. Потому ее бы просто и провалили, что это переворот в сознании. В лингвистике и в русистике.
Еще за три года до этой беседы, в 2007 году, на вручении Зализняку литературной премии Александра Солженицына в своем вступительном слове В. А. Успенский сказал: «…из наработок, относящихся к склонению, родилась знаменитая монография 1967 года „Русское именное словоизменение“, вошедшая в золотой фонд русской и мировой лингвистики.
Весной 1965 года мне довелось услышать такой вопрос: „А что, до Зализняка не знали, как склоняют русские слова?“ Знали, конечно, но знали на уровне использования языка его носителем, а не на уровне лингвистического описания. Полностью русское склонение было описано впервые именно Зализняком — здесь существенно слово „полностью“.
Впервые было дано исчерпывающее описание, не использующее слов „и так далее“, „и тому подобное“, многоточий и других апелляций к аналогиям».
«Бешеным, нечеловеческим терпением»
Вспоминая, как он перепаивал пишущую машинку, Зализняк говорит В. А. Успенскому:
— Вы это изображаете как что-то очень похвальное, а это не так. Потому что одновременно это и некоторый недостаток. Недостаток состоит в том, что имеется задача, которую можно решить бешеным, нечеловеческим терпением. И есть некоторые люди — вот я, к сожалению, попадаю в эту категорию, — которые по этому пути готовы идти. А между тем существует более достойный способ организации психической и менталитета, состоящий в том, что — если так, то надо изобрести другой способ! Ну, в этом случае — станок изобрести. Это мне напоминает историю с вашей задачей по стереометрии для поступающих на мехмат.
ВАУ: А именно? Я забыл.
ААЗ: Вы мне дали ее решать.
ВАУ: Давно?
ААЗ: Ну конечно, давно. Безумно давно! В пору цветущей нашей деятельности и молодости. Задача, которая оказалась слишком трудной, ее никто не решил, и это был провал для задачной комиссии. Такие задачи бракуются, не должно быть задач, которые никто не может решить. Но я деталей уже не помню… В общем, меня разобрала амбиция, и я стал эту задачу решать. И тупейшим способом, двигаясь через цепь, не знаю там, из восемнадцати треугольников, я ее решил. Притом что настоящее решение состояло вовсе не в этом, а в том, чтобы увидеть сразу: какое-то там сечение дает равное разбиение пирамиды. Или что-нибудь в этом духе, я не помню больше ничего. Этого решения никто не увидел. Но одновременно эта же задача решалась длинным тупым способом тригонометрирования первого треугольника, второго, третьего, пятого, шестого, восемнадцатого — и там она решается. Это решение я предъявил, и вы признали его решением. Это и есть два пути. Так вот, терпение, с помощью которого можно насадить 200 клавиш, — оно из этой же группы. Это то же самое, как известный мой результат Колмогорова.
ВАУ: Какой?
ААЗ: Ну, на семинаре Колмогорова по вычислению энтропии текста. Надо было читать текст Аксакова и угадывать следующую букву. Причем разрешалось угадывать не обязательно точную букву, можно говорить или то-то, или то-то. Или то-то, или то-то, или то-то. И тогда, соответственно, выигрыш стоил не 100%, а 50% или 45% и так далее. Были поданы — весь семинар Колмогорова, там было человек восемь — были поданы результаты. Колмогоров подвел итоги. Сказал, что первое место разделили два решающих: решатель С и решатель З — получив одинаковый результат совершенно противоположными способами. Причем было ясно, на чьей стороне симпатии Колмогорова. Один решатель не упустил ни на одном ходу никакой крошки процентов вероятия, что выпадет правильная буква. Получив изредка 100%, а чаще, там, 50% или 25% и так далее, благодаря чему сумма оказалась замечательной. А другой решатель угадывал слово целиком, шлепал одним ударом и получал сразу 100%, потом проваливался, а потом снова, взрывом, решал все сразу. Довольно ясно, какое из двух решений нравилось Колмогорову.
ВАУ: Второе.
ААЗ: Второе.
ВАУ: Ну, З — это вы. А С кто?
ААЗ: Синай. Так что (как вам сказать?) во всех этих случаях сказывается одно и то же, что меня не особо радует.
ВАУ: Вот эта история с тем, как вы делали пишущую машинку, вас характеризует очень ярко.
ААЗ: Конечно. А «Грамматический словарь» то же самое характеризует.
ВАУ: О, правильно. Не будь этих некоторых черт вашего характера, не было бы «Грамматического словаря».
ААЗ: Ну, правильно.
ВАУ: Вот именно. Так вот, если бы их не было… Вы же так сказали: вот вы меня хвалите, а на самом деле это дурное качество мое, Зализняка.
ААЗ: Ну нет, я не говорю прямо — дурное, но не слишком однозначно похвальное.
ВАУ: Но это то же качество, которое позволило сделать «Грамматический словарь». И это замечательная вещь.
«„Грамматический словарь русского языка“, вышедший через десять лет [после краткого грамматического очерка русского языка], — пишет Светлана Михайловна Толстая в некрологе [81], — первое полное описание всех грамматических форм русского языка, по которому для каждого из почти 100 тыс. слов можно было построить все его словоизменительные формы. И вся эта грандиозная работа была выполнена до появления компьютеров, вручную! Впоследствии это описание, в полной мере удовлетворяющее самым строгим требованиям автоматического порождения всех словоизменительных форм русского языка, легло в основу русского интернета. Такого рода труд, казалось бы, несоизмеримый с возможностями одного человека, был под силу только такому ученому, как ААЗ, с его потребностью и способностью „наводить порядок“ в бескрайнем море фактов и „идти до конца“» по пути установления истины».
В 2003 году в предисловии к четвертому переизданию «Грамматического словаря», Зализняк рассказывал:
Первое издание «Грамматического словаря русского языка» вышло в свет четверть века тому назад, в 1977 г.; а начало работы над ним, длившейся 13 лет, относится к 1964 г. Словарь уже прожил, таким образом, довольно длинную жизнь, начало которой относится к области отдаленных воспоминаний. Нынешним молодым читателям уже трудно представить себе, что эта работа делалась вручную. «Это же немыслимый абсурд — делать такую работу без компьютера», — доводилось мне слышать. В действительности рабочим инструментом были четыре хлебных лотка, раздобытых в соседней булочной; в каждый входило по 25 тысяч карточек из тонкой бумаги. Работа делалась вне каких бы то ни было планов Академии наук, и именно это позволило словарю выйти в свет, причем в том виде, который соответствовал замыслам автора: тогдашний директор Института русского языка АН СССР Ф. П. Филин требовал от издательства «Русский язык» снять словарь с производства, но издательство, которое в ведомственном отношении было независимо от Академии наук, ему не подчинилось».
— «Грамматический словарь…» почти не содержит ошибок, — говорит Алексей Шмелев. — За одним исключением, про которое я даже долго не решался сказать Зализняку: что слова типа «столько» там предполагались неизменяемыми по числу. В Корпусе [82] во фразе «я ему стольким обязан» «столько» размечалось как дательный, а не творительный падеж, потому что не предполагалось существование единственного числа.
Вентцель [83]