ВАУ: А где грамоты я могу посмотреть, где они хранятся-то, грамоты эти?
ААЗ: Ну, они в музее, которые свой срок пребывания в работе прошли. А те, которые…
ВАУ: В каком музее?
ААЗ: В Московском музее историческом и Новгородском государственном. Больше в Новгород ушло.
ВАУ: Где, действительно, можно посмотреть фактическую грамоту? Всякий человек может посмотреть?
ААЗ: Нет, ну конечно, бумаги нужны, разрешения… Эта процедура — даже мне она легко не дается. Я должен для этого просить более тертых людей заняться этим вопросом. Я прошу их, чтобы они достали грамоты с такими-то номерами, и… В определенный день они меня приглашают и говорят, что разрешение получено. А главное, что формально там очень сложно. Например, существует такая проблема, совершенно неразрешимая. Одно из великих достижений реставраторского искусства изучения грамот состоит в том, что эти два куска могут сойтись и оказаться одной грамотой. Это счастье. Это замечательный целый текст. Для всех, кроме музеев: пропадает единица хранения. Это не поддающаяся описанию проблема: куда дели, куда продали, в какую заграницу? Вот два разных подхода к проблеме…
ВАУ: Это неразрешимая проблема, это я признаю.
ААЗ: Так что такой совершеннейший бандитизм: пришли и склеили!
ВАУ: Нет, это противоречие между лингвистикой и археологией. Для археологии важно: вот чего нашли…
ААЗ: Ну конечно, единица хранения, как же. Единица хранения — это святая вещь, святейшая.
С грамотами действительно был огромный скачок, когда оказалось, что все может быть доведено до практически полной чистоты, если безупречно сделаны нижние уровни. Ну, это опыт такой. Сейчас у нас уже этот опыт есть.
«Лучшая находка новгородской экспедиции»
— У нас были «Зимние школы по теории информации», — рассказывает мне Леонид Александрович Бассалыго. — Они начались в 1975 году, а кончились в 1992-м в связи с тем, что народ стал разъезжаться за границу. Их было восемнадцать. Вот на восьми из них присутствовал Андрей с Леной [Падучевой], иногда даже Анютка бывала, дочка их. Ну, и там он выступал с разными лекциями. На этих лекциях присутствовало народу, может быть, больше, чем на лекциях по теории информации.
Андрей был на восьми из этих «школ»: в Бакуриани трижды, дважды в Цахкадзоре, в Ворохте, в Кировакане и в Чайковском. Первый раз он приехал в 1976 году. А последний раз, в 1986-м, уже был в Чайковском. И выступал с лекциями. Я его просил, и он рассказывал про старославянский язык, про древнерусский язык, про ударения в древнерусском языке, про берестяные грамоты. Про все это рассказывал, и мы все слушали с большим удовольствием, вся толпа. Он там выступал часа по два, наверное. Как обычно. Как он любит. Увлекался. Начинал он всегда немножко, знаете, так, как костер, когда разгорается — вот вы зажгли костер, и он начинает разгораться, разгораться, потом уже пламя полное идет. Ну, вот он примерно так раньше начинал. В последнее время он на лекциях, по-моему, сразу разгорался. Раньше он чуть-чуть медленнее разгорался. А потом, конечно, приводил всех в восторг, и все не хотели расходиться, слушали его. Хотя там были, в основном, конечно, математики, но такая была ситуация. Андрей, конечно, был нашим таким сокровищем.
Елена Александровна Рыбина вспоминает:
— В 1981 году стало известно, что кто-то где-то у математиков читает про берестяные грамоты, а Янин в это время готовил следующий том изданий берестяных грамот уже без Арциховского [90], потому что Арциховского не было, — и он заодно просматривал предыдущие все тексты. И какие-то тексты перечитывал так, как он понимает их, хотя не филолог и не лингвист, естественно, но тем не менее уточнял какие-то чтения, у нас на семинаре зачитывал кое-что. Мы там развлекались, потому что чтение было настолько не совпадающее с тем, что было… И тем временем он услышал: «Вот знаете, кто-то читает», — и мы так удивляемся, что это человек, который к нам никак не обращается, никак не…
— Кто говорит: «Знаете, кто-то читает»?
— Ну, я не знаю, от кого стало известно. Князевская [91], по-моему, Ольга Александровна. Что Зализняк читает лекции — мы даже не знали, что это Зализняк — о берестяных грамотах у математиков, ну, вот как раз у Бассалыго, который конференции устраивал, школы там всякие математические. И потом Ольга Александровна сказала, что это Зализняк. А в декабре у нас были объявлены «Виноградовские чтения», и там доклад Зализняка. Ну, и мы с Яниным пошли и сидели, открыв рот: потрясающе совершенно. Грамота целая, известная, давняя, ей уже больше сорока лет было со дня находки. Ну, так она более-менее понятна, хотя у Арциховского в издании совсем неправильно прокомментирована. А одно слово там было — «вырути», которое вообще было непонятно. А Зализняк это слово разгадал. А мы слушали, открыв рот, и вообще это как детективная история буквально. Да и потом со всеми грамотами так было, когда он читал. И вот я сама не помнила этого факта, это уже когда я рассказывала, Зализняк сам вспомнил, что он выписывает на доске текст и вдруг слышит голос, что там не «ер», а «ерь». Уже точно не помню. И он очень удивился, кто из присутствующих может знать про эту грамоту, что там так, потому что он и на самом деле ошибся. Потом выяснилось, что это Янин ему подал голос.
Ну вот потом, когда «чтения» кончились, мы, естественно, спустились с ним познакомиться, но Зализняк был — просто вот такое впечатление — застегнут на все пуговицы.
— Почему?
— А потому что он — и потом это всегда было — с людьми, с которыми он незнаком и которых не знает и вообще не знает, какие они и как с ними вести себя, он очень сдержан. Буквально такое ощущение, понимаете. Очень сдержанный, очень корректный, вежливый и все, что хотите, но вот просто застегнут, да. А мы: пожалуйста, и к нам в Новгород грамоты читать, и все, и это все открыто. И пригласили его в Новгород: приезжайте! А, сначала мы пригласили его на кафедру тут же, показать грамоты — живые грамоты. Ну, должно быть интересно человеку.
Как-то Зализняк так, не очень… но посмотрел. Потом, уже когда мы познакомились, когда стало ясно, что он занимается грамотами, я ему предложила, говорю: «Андрей Анатольевич, у нас есть архив — фотографии грамот всех, с первого номера, и прориси грамот». Он сказал: «Нет, мне это не надо, я только по тексту». В общем, что ему этого не надо. А потом я над ним смеялась, потому что мало того, что «этого не надо», — он потом каждую грамоту проверял! Саму грамоту, лично, это была целая эпопея, конечно.
А когда он уже вплотную стал заниматься текстом грамот и вообще диалектом новгородским… Вот пишут, что Зализняк его открыл, но он сам подчеркивал, что не он открыл. Что даже вот эти филологи, которые потом от грамот отказались как от источника, — ну, там, Аванесов и другие, у них даже есть том, «Палеографический и лингвистический анализ грамот», это 25 грамот за первые годы, наиболее целые; и там они пишут, что древний новгородский диалект есть. Но только они про него пишут, что он развивается с каждым годом, а по Зализняку ровно наоборот. А Глускина [92] такая (ее Андрей Анатольевич очень чтил) — она гораздо раньше к каким-то вещам пришла, которые Зализняк отдельно от нее открыл. Что не было второй палатализации и вообще что у нас древненовгородский диалект. Но это у Андрея Анатольевича тоже в статьях написано. Вот, так что он сам по себе диалект не открыл, но он его просто миру открыл — как язык — и грамматику создал. Это создавалось буквально на моих глазах! Я была погружена во все это.
А дальше Зализняк приехал к нам в Новгород на следующий год, в 1982 году. В тот год были грамоты у нас, находок было немало. Но он был пять дней, и грамот при нем не было. Потом он приехал на две недели на следующий год, а тот год был такой, когда грамот вообще не было, потому что мы работали в слоях очень ранних, и там была одна грамота в начале сезона, одна в конце — и все, потом уже не было. А тем временем мы уже хорошо, так сказать, познакомились, поняли, что мы друг другу подходим.
Валентин Лаврентьевич Янин и ААЗ, 1986 год
Вот буквально первый год, когда он приехал. Ну, у нас база экспедиции, где кабинеты разные: янинский кабинет, моя лаборатория, мой кабинет, где хранятся вещи, ну и так далее. Ну вот, я все время торчу либо со своими художниками, которым даю задания, — находки зарисовывать, описи такие создаются, — либо в лаборатории. И захожу к Янину в кабинет. Ну, они с Зализняком, значит, позавтракали — у нас общая столовая была, — позавтракали и как-то там зацепились за разговором, зашли в кабинет к Янину и сидят, разговаривают. Я зашла через полчаса — сидят, разговаривают. Одним словом, они проговорили до обеда. Вот несколько часов. И ясно, очевидно, что — не специально, конечно, но так, в разговоре — устанавливалась общая позиция и по отношению к науке, и в жизни, и в мировоззрении. Ну всё, в общем: поняли, что оказались одной крови люди. А дальше Янин — он готовил очередной том грамот. Вот это тоже нужно отдать должное Янину: он тут же пригласил Зализняка участвовать в подготовке публикации этих грамот. Он не стал: «Нет, вот я сам буду!»
Янин же сказал про Зализняка: «Это лучшая находка Новгородской экспедиции». Я уж не помню, по какому поводу это было сказано, но в связи с тем, что без него нельзя было уже грамоты читать, это было ясно.
— Если не нашли грамоту, — рассказывает Изабель Валлотон, — то каждый живет примерно в своем мире. Зализняк — в «Садко», в гостинице. Если ему там скучно и просто захочется, может прийти на базу, посидеть. У нас там отдельный кабинет, так называемая берестяная, где археологи собираются, и там посидеть в кабинете, что-то пообсуждать. А когда есть грамоты, то начинается! Когда у нас еще была общая столовая, было известно: если нашли грамоту, от Зализняка надо скрывать. Потому что, если вдруг Зализняку кто-то скажет в столовой, что нашли грамоту, он бросит сразу тарелку и побежит. Так что это была целая игра глаз: нашли, не нашли. Это всегда был первый этап.