ААЗ: Объяснения я никогда не публиковал, потому что оно совершенно другого уровня надежности. Надежен сам факт. Я собрал достаточно материала, чтобы было ясно, что во множественном числе ударение переходит при освоенности. В односложных словах. В неодносложных — там гораздо более сложная закономерность. «Слоны́», кстати, не очень давно стали «слонáми», «слóны» были не так давно, в XVIII веке. Кстати, в этом вопросе очень хорошо помогает диахроническая шкала. Вот. Такое лингвистическое осознание этого факта для меня был тоже такой переход, но, может быть, не мгновенный. В какие-то шаги. Но быстро.
Пожалуй, из мгновенных таких переходов, таких, что потемнеет в глазах, это — могу вспомнить, как я снял с полки в Отделе рукописей Ленинской библиотеки издание «Мерила праведного». «Мерило праведное» — юридический текст, переводной с греческого, очень важный для древнерусской словесности. Это издание самого древнего списка «Мерила праведного». Пока не буду говорить о его времени. И относится все это событие — знаю его дату, 6 августа 1978 года. Я сидел, занимался своими рукописями (обычно у меня было уже довольное большое число прочитанных за день рукописей XVI века), устал к концу дня и — как-то жалко было просто все сдать и уходить — еще решил сделать вещь, которая сейчас стала невозможной благодаря усовершенствованиям библиотечного дела. Открытия бы не произошло, если бы все это было сейчас. Тогда еще отдел рукописей Ленинской библиотеки был устроен таким образом, что по всем стенам стояли открытые стеллажи изданий. Огромное количество. Сейчас уже в открытом доступе ничего нельзя взять, нужно выписать, не понимая того, что процедура с выписыванием означает, что ты должен заранее знать, где будет открытие! Или же ты должен заказать 5 тысяч названий, каждое из них записать: место выхода, автор, название, шифр… А тогда можно было, это не было преступлением, человек мог, вставая из-за стола и гуляя вдоль стен, мог вынуть — ну, с вежливым обязательством поставить на место, или не уносить, а на месте посмотреть.
И вот так я открыл «Мерило праведное» и стал просматривать, что там примерно бывает. У меня потемнело в глазах, потому что я увидел, что это текст с различением двух [о]: открытого и закрытого, где открытое [о] выражается буквой «о», а закрытое [о] выражается «ω» (омегой).
ВАУ: А этот текст факсимильный?
ААЗ: Факсимильный. Факсимильное издание. Фотография. Этот бросок от незнания к знанию был в два этапа. Правда, отделенных друг от друга небольшим числом минут. Первое, что я понял, — что передо мной замечательная рукопись с великолепным различением двух фонем [o]. Идеально какое-нибудь слово «ворона» написано: ворωна. Это был первый момент, половинной значимости. Я понял, что мне это издание будет безмерно ценно — ну, скажем так, просто ценно, и снова посмотрел на обложку. На обложке стояло: «Мерило праведное», XIV века. Я обомлел. Опечатка на обложке? Потому что хорошо известно, что различение двух [о], открытого и закрытого, начинается с XVI века. Что, переставили знаки: XVI и XIV, и на обложке?! Я развернул титул: там тоже — XIV века! Я начал читать предисловие, там сказано: «замечательный памятник XIV века», пятое-двадцать пятое. Тут до меня дошло, что я открыл то, что существует на 200 лет раньше памятник с различением двух [о], про которое всегда было известно, что оно начинается с XVI века.
Грамота №705, переписанная ААЗ; 10 августа 1989 года. А.А. Гиппиус:
«Это почерк Зализняка. В 1989 году я приехал на один день. А накануне нашли такую замечательную грамоту — №705, и это им сделанный специально для меня список этой потрясающей грамоты. Он даже датирован. Поэтому мой первый приезд в Новгород имеет совершенно точную дату, засвидетельствованную автографом. Автографами — и Янин тут еще; у него есть официальная и неофициальная подпись со зверем — вот здесь как раз оба варианта».
ВАУ: Как, «Мерило праведное» издано специалистами?
ААЗ: Верно, но сам способ различения с помощью «ω» был неизвестен. Я неправильно сказал. Первый шок был, что я понял, что «ω» выражает закрытое [o].
ВАУ: А они как считали до этого? Просто «o»? Просто другой орфографический вариант?
ААЗ: Да. Как и бывает в огромном количестве рукописей. Как и есть в 999 рукописях из 1000. Что «ω» есть способ записи такого же [o], как и…
ВАУ: Такого же без всякого различения?
ААЗ: Ну, нет, с различением: если начальный [o], если после гласной — пиши «ω», если после согласной — пиши «о».
ВАУ: Но фонема одна и та же?
ААЗ: Фонем в обоих случаях две! И «о» выражает две разных фонемы, и «ω» выражает две разных фонемы! Дело в том, что древнерусский язык имел две фонемы [o]. Доказать, что какой-нибудь текст не имел их, — это безумная задача.
ВАУ: Имел две фонемы задолго до XVI века?
ААЗ: Да. Имел, вероятно, на хорошие 400 лет раньше.
ВАУ: 400 лет раньше? Но писец по каким-то другим совершенно своим правилам писал «ω» и «о».
ААЗ: Это великое открытие Леонида Лазаревича Васильева — наверно, в 1916 году, ну, может быть, на год раньше. Что имелся графический способ различения этих двух фонем. Он был совсем не «ω», он был с помощью надстрочных знаков.
ВАУ: Титло какое-нибудь?
ААЗ: Камора. Его замечательная книга называется «О значении каморы в некоторых древнерусских памятниках XVI века». С тех пор, как Васильев сделал это открытие, это известно в русистике. Что две фонемы [o], которые сейчас есть в ряде говоров русского языка и различаются так же, как во французском, были в XVI веке и помечались каморой. Поэтому первый шок, который я испытал: я понял, что «ω» выражает закрытое [o]. Просто по первой странице я убедился, что ничего другого тут не может быть. А второй шок — когда я понял, что это не опечатка. Да, я считал сначала, что мне удалось сделать открытие, что в XVI веке существовал способ записи не только каморой, но и омегой.
ВАУ: В XIV?
ААЗ: В XVI! Я считал, что в XVI веке событие происходит.
ВАУ: А второй шок — что XIV век…
ААЗ: Что это не опечатка. Что это на 200 лет раньше. Ну теперь, конечно, палеограф мне скажет: ты что, идиот, что ли? Ты что, не можешь отличить XVI век от XIV-го? Ну, сейчас я уже отличу легко. Но это, заметьте, было, когда я только приступал к этим занятиям. Вот это, пожалуй, самый сильный электрический ток.
Нет, пожалуй, еще один. Если угодно, это «кѣле», конечно.
ВАУ: Это что значит? Что «кѣле» значит «целый» и что палатализации там не было, значит?
ААЗ: Не было, конечно.
ВАУ: Во всех славянских языках и говорах это происходило в это время, кроме вот этого.
ААЗ: Потом я, правда, обнаружил, что я не первый делаю это открытие, что Глускина это сделала на несколько лет раньше, на основании исследований псковских говоров, но никто ее не признал. Напечаталась в польском журнале, потом даже в русском журнале, и она делала доклад в нашем институте, но никто не… ну потому что этого не может быть, потому что все знают, что палатализация была везде.
«Нередко историк и археолог довольствуются общим содержанием грамоты, не понимая грамматических форм, значения отдельных слов, не зная особенностей древненовгородского диалекта, что ведет к неверному пониманию текста, — пишет Е. А. Рыбина в еще не опубликованной рукописи „Берестяные грамоты как исторический источник“. — Для лингвиста же важно предельно точно понять и объяснить все грамматические формы, значения слов, их порядок и многое другое, после чего текст становится ясным и понятным. Приведу в качестве примера грамоту № 247 XI века, найденную в обрывке, но содержащую интересную информацию (отрывок привожу не полностью): <…> а замъке кѣле а двьри кѣлѣ а господарь въ не тѧжѣ не дѣе а продаи клеветьника того <…>
А. В. Арциховский, а вслед за ним и другие комментаторы переводили этот отрывок следующим образом: <…> замок келии, двери келии, ее хозяин бездельник. Продай клеветника того <…>. Как писали исследователи, речь в грамоте шла о каком-то событии в монастыре.
После лингвистического анализа Зализняка оказалось, что никакие кельи в грамоте не упоминаются. В древненовгородском диалекте, в отличие от остальных славянских языков, не было процесса второй палатализации, т. е. в нем не произошло замены заднеязычных согласных «к», «г», «х» на «ц», «з», «с». Следовательно, в грамоте было сказано, что «замок цел» и «двери целы». Кроме того, слова «продать» имело и другое значение — «штрафовать». В результате этих уточнений содержание грамоты изменилось до неузнаваемости: «<…> А замок цел и двери целы, и хозяин по этому поводу иска не предъявляет. Так что накажи штрафом того обвинителя <…>» (перевод Зализняка). Замечу, что историков не смущали разные окончания в слове «кельи» (кѣле — ед. число, кѣлѣ — множ. число), хотя в их версии это слово должно было быть написано одинаково в родительном падеже».
— А вот все-таки, возвращаясь к старому, — говорит В. А. Успенский, — к тому, о чем вы уже сказали: гипотезу вашу о том, почему в мужском роде в освоенных односложных словах ударение переходит на…
ААЗ: Вы хотите, чтобы я сейчас впервые излагал гипотезу?
ВАУ: Конечно.
ААЗ: Ну хорошо. Я думаю, что… Ну, дело в том, что слово состоит, — ну, там, для простоты, простое слово какое-нибудь, коротенькое, — при склонении состоит из корня и окончания. Какое-нибудь «слоны»: слон-ы. «Кита»: кит-а. Объективно наблюдаемый факт состоит в том, что если слово не освоенное, то ударение будет на корне, а если слово освоенное, то ударение будет на окончании. Думаю, что психологическая основа должна лежать в том, что если для вас слово не освоенное, то вы его опознающую часть должны произносить аккуратно. А ударение, как известно, мощнейший способ выделить, а лишение ударения — сильнейший способ смазать. А если для вас слово такое, что вы ни в коем случае не хотите показаться, что вы первый раз с ним встречаетесь, оно вам запанибрата, то тогда вы его смажьте. А для этого ударение надо вынести за его пределы. Само оно потеряет гласные, там будет еле-еле слышно — что и нормально для человека, который с ним каждый день знаком. Вот примерно такая идея у меня. Почему в таком направлении, а не наоборот. Что вы не должны говорить «лорды́», если вы это слово не очень хорошо знаете, надо говорить «лóрды». Ну, это гипотеза всего лишь.