ал и печатается в Европе — это мерзко. Я, конечно, презираю отечество моё с головы до ног — но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство».
У многих наших современников этот врожденный аристократизм чувств отсутствует, поэтому во время пресс-показа «Смерти Сталина» в зале и в самом деле раздавались хлопки, хотя об «овациях» присяжнолиберальная пресса откровенно наврала. Впрочем, хлопки, подозреваю, были не столько эстетической, сколько политической реакцией. Пару лет назад на 5 марта тоже какие-то бессмертные умники развешивали плакаты «Умер тот — умрёт и этот».
Итак, «Смерть Сталина» — это ни разу не комедия и, сколько бы ни клялся Армандо Йануччи в обратном, содержит насмешку над тем, над чем смеяться не следовало бы. Справедливости ради, и многие британские рецензенты отметили нравственную сомнительность такого юмора, когда высмеиваются не только палачи, но и жертвы. А уж нам, с учётом того, что это наши жертвы…
Но нет сомнения в том, что «Смерть Сталина» — это злая политическая сатира на Советский Союз и его тоталитарную систему, а чтобы подсластить нашему зрителю пилюлю, нам намекают, что она имеет общечеловеческое звучание и якобы содержит намеки на Брекзит и Трампа (мне, впрочем, не удалось уловить ни одного).
Что об этом фильме можно сказать хорошего и что плохого?
Самое хорошее в «Смерти Сталина» — это, пожалуй, озвучка. Компания «Вольга» тут постаралась на славу: аудиодорожка по качеству актёрского исполнения едва ли не выше оригинала. Особенно удались кавказский акцент Берии, нервно-истеричная Светлана Аллилуева и уморительный распорядитель похорон.
При этом прокатчики при озвучивании постарались уменьшить скандалоёмкость фильма, убрав как дикие клюквенные ляпы вроде «НКВД» в 1953 году, так и заведомо оскорбительные фразы вроде маленковского «поцелуйте мой русский зад» — зад понизили до советского. Впрочем, другая выходка, которая могла быть сочтена русофобской, изменена как-то глуповато. Это пассаж в речи Василия Сталина: «Русские щенки, украинские щенки, эстонские щенки, азербайджанские щенки». В оригинале Сталин называется «великими медведем», а все прочие «его медвежатами». Медведь — это, конечно, классический топос британской русофобии (вспомним «Мировую с медведем» Киплинга), но для русского уха «щенки» звучат как раз оскорбительней.
Ещё из хорошего в «Смерти Сталина» тот факт, что главными жертвами кровавого режима выступают всё-таки русские. Никаких рассказов о чудовищных страданиях немцев в ГДР, «оккупированных» венграх и поляках, замученных специальным голодомором украинцах и особенно злостно истребляемых эстонцах — всё-таки нет. Даже тема сталинского антисемитизма, несмотря на упоминания дела врачей, звучит как-то чрезвычайно глухо.
Пианистка Мария Юдина, в исполнении единственной русской актрисы в картине (уроженки Новороссии Ольги Куриленко), также показывается не со стороны своего этнического происхождения, а как русская православная христианка, не принимающая Сталина именно за зло, принесённое им вере, русскому народу и стране.
Авторы фильма вообще стараются сконструировать конфликт Сталин и коммунисты vs Православие. Берия отдаёт бредовый приказ кого-то «расстрелять и положить на алтарь». Топчась у гроба, члены Политбюро долго и яростно обсуждают: кто разрешил допустить на похороны «попов», хотя присутствие и весомый статус представителей Русской
Православной Церкви на похоронах Сталина — факт общеизвестный, и здесь перед нами очевидное отступление от исторических фактов. Юдина спорит с Хрущёвым о вечной жизни.
Однако в этом аспекте и сквозит с наибольшей очевидностью цивилизационная и религиозная разница России и Запада. Ни англичанам, ни французам даже приблизительно не понять устроения русской христианской души. Это проявляется в трактовке в фильме сюжетообразующей истории о сделанной специально для Сталина ночной записи пластинки с 23-м фортепьянным концертом Моцарта в исполнении Юдиной.
В фильме великая пианистка представлена учительницей детей Хрущёва, чуть ли не его любовницей, «подругой Мейерхольда и Купертинского» (кто такой этот загадочный Купертинский? Скорее всего это изощрённая шутка над францисканскими увлечениями молодой Юдиной — св. Иосиф Купертинский знаменитый францисканский мистик и «левитирующий» святой). Эта гламурная фифа требует себе двадцать тысяч гонорара за концерт, а потом подсовывает в конверт с пластинкой записку с проклятьями, которая и доводит Сталина до инсульта.
Реальная Юдина, убеждённая, истовая православная христианка, дружила с Флоренским, Бахтиным, Карсавиным. Шостакович, в передаче которого мы и знаем историю о пластинке, представляет её в своих довольно злобных по тону рассказах Соломону Волкову как настоящую святую юродивую…
«Юдина, насколько я знаю, всегда собирала переполненные залы. Она заслужила известность исключительно как пианистка. А ещё говорили, что она — святая.
Я никогда не был воинствующим атеистом. Если ты веришь — верь. Но Юдина, очевидно, действительно считала себя святой или пророком в юбке. Она всегда играла так, будто читает проповедь. Ладно, я знаю, что Юдина видела музыку в мистическом свете. Например, считала „Гольдберг-вариации“ Баха серией иллюстраций к Библии.
Юдина смотрела на Мусоргского исключительно как на религиозного композитора. Но Мусоргский, всё-таки, не Бах. Я думаю, это — довольно спорное видение…
Однажды она приехала ко мне и сказала, что живёт в тесной комнатушке, где не может ни работать, ни отдыхать. И я подписал заявление. Я ходил к разным чиновникам, просил множество людей помочь, отнял у них массу времени. С огромным трудом мы получили для Юдиной квартиру. Думаете, всё прекрасно, жизнь продолжается? Но чуть позже она снова приехала ко мне и попросила о помощи в получении квартиры.
— Как? Мы же получили для тебя квартиру! Зачем тебе ещё одна?
— Я отдала квартиру одной бедной старушке.
Ну, как можно так вести себя?
Мне рассказывали о Юдиной такую историю. Она пришла к одним знакомым и попросила одолжить пять рублей. „Я разбила окно в своей комнате и теперь не могу там жить из-за сквозняка и холода“. Конечно, ей дали денег. Дело было зимой. Через какое-то время эти знакомые навестили её, и в её комнате было холодно, как на улице, а разбитое окно — заткнуто тряпкой. „Как так, Мария Вениаминовна? Мы же дали вам денег, чтобы вставить стекло“. Она ответила: „Я отдала их на нужды церкви“. Каково? У церкви могут быть различные нужды, но, в конце концов, попы не сидят на морозе с разбитыми окнами.
У самоотречения должен быть разумный предел. В таком поведении есть привкус юродства. Что, профессор Юдина действительно была юродивой? Нет! Тогда зачем так себя вести?
Разумеется, в жизни Юдиной было много неприятностей, и, конечно, ей можно посочувствовать. Её религиозная позиция подвергалась постоянным, так сказать, артиллерийским и даже кавалерийским атакам. Например, её выставили из Ленинградской консерватории даже раньше меня.
Это случилось так. У Серебрякова, тогдашнего директора, была манера устраивать так называемые „рейды лёгкой бригады“. Он был молодым человеком — ему не было и тридцати — и мог легко обойти всю Консерваторию. Чтобы убедиться, что во вверенном ему учреждении царит порядок.
Директор получал много доносов на Юдину, да, должно быть, и сам писал их. Он понимал, что Юдина — первоклассный пианист, но, очевидно, не желал рисковать своим положением. Одна из атак лёгкой бригады была направлена конкретно против неё.
Конница ворвалась в класс Юдиной и спросила её: „Вы верите в Бога?“ Юдина ответила утвердительно. Проводит ли она религиозную пропаганду среди своих студентов? Она ответила, что Конституция этого не запрещает.
Несколько дней спустя в ленинградской газете появилась запись этой беседы, сделанная „неизвестным“, сопровождаемая карикатурой: Юдина в монашеских одеждах окружена стоящими на коленях студентами. И в заголовке было что-то о проповедниках, пробравшихся в Консерваторию. Конница скакала тяжело, несмотря даже на то, что это была „лёгкая“ бригада. Естественно, Юдину после этого уволили.
Помню, у меня было много проблем в юности: я истощился как композитор, у меня не было денег, и я болел. Вообще, у меня был очень мрачный взгляд на жизнь. И Юдина предложила: „Пойдём к архиерею, он поможет. Наверняка поможет. Он всем помогает“. И я подумал: „Пусть отведёт, вдруг да и поможет“.
Мы пришли. Передо мной сидел откормленный, видный мужчина, а группа женщин перед ним разыгрывала спектакль, бросаясь к его руке, чтобы поцеловать. Около руки было мало места, а каждая дама хотела быть первой. Я посмотрел, увидел, что Юдина — в экстазе, и подумал: „Нет, я ни за что не буду целовать его руку“. И не стал.
Архиерей бросил на меня весьма сочувственный взгляд, но мне было плевать на его сочувствие. Он мне ничуть не помог.
Юдина был порядочным, добрым человеком, но её доброта был истерична, она была религиозной истеричкой. Неловко говорить, но это — правда. Юдина падала на колени и целовала руки по малейшему поводу. Мы вместе учились у Николаева, и иногда мне было очень неловко. Николаев сделает ей замечание, а она упадёт перед ним на колени. Не нравилась мне и её одежда, этакая монашеская ряса. Ты — пианистка, а не монахиня, так что ж ходить в рясе? Мне это казалось неприличным.
Юдина всегда говорила мне: „Ты далёк от Бога, тебе надо стать ближе к Богу“. Однако она вела себя довольно странно…
Мне рассказывали, что на концерте в память Ленина Юдина начала читать со сцены стихи Пастернака. Конечно, разразился скандал. И в результате ей запретили выступать в Ленинграде. Ну, к чему вся эта показуха? Что, она была профессиональной чтицей? Нет, она была выдающейся пианисткой, и ей следовало играть на рояле. Даря людям радость и утешение.
Однажды я столкнулся с нею на кладбище, она била земные поклоны. Она в очередной раз сказала: „Ты далёк от Бога, тебе надо приблизиться к Богу“. Я отмахнулся и пошёл дальше…