Но эта апологетика путём отрицания нашего морального права на сочувствие — ещё полбеды. Хуже то, что она сочетается с отмеченным мною выше вторым планом — мол, ничего катастрофичного в детских жертвоприношениях нет, жизнь худо-бедно продолжается, человек такая скотина, что, выбросив ребенка-черновик, вполне может счастливо зажить дальше. Это не вполне соответствует правде жизни и совершенно не соответствует правде и смыслу искусства как преображающей человека духовной деятельности. В случае же «Нелюбви», через телевизионную рифму, это превращается в прямую апологию и даже подстрекательство карателей: «Не обращайте внимания на лицемеров. Не смущайтесь убивать детей. Перемелется, устаканится, всё будет нормально — не вы такие, жизнь такая».
Признаться, такого рода высказывание — это крутовато даже для «Оскара», где до сих пор побеждали фильмы о добре или хотя бы о зле, прикидывающемся добром. Если Звягинцев получит «Оскар», то приз впервые в истории получит Зло как таковое под девизом «с русскими так можно», при этом за авторством российского режиссёра.
Но Достоевский всё-таки останется непобедим. Нам будет представлена история о том, как бесы вырвались из ада и начали снимать кино про землю как про ад. Ад пуст, все бесы на натурных съёмках.
В округе четвертом
«Теснота»
Россия, 2017.
Режиссёр Кантемир Балагов.
Сценаристы: Антон Яруш, Кантемир Балагов
Время от времени в той или иной части нашей большой страны вызревает и даёт сочащиеся кровью бутоны мысль обойтись без русских. Что бывает, когда решаешь обойтись без русских, хорошо показывает фильм российского режиссера Кантемира Балагова «Теснота», в мае 2017 года получивший приз ФИПРЕССИ на Каннском фестивале. Балагов — ученик Александра Сокурова — решил рассказать о жизни своего родного Нальчика в 1998 году, когда вокруг были дефолт, реформы, бандитизм, нищета, а в ста с небольшим километрах полыхала незамирённая Чечня.
Получилось невыносимо длинно, нечётко, и утомительно. Дело не в том, что нам показываются неприятные события и неприязненные разговоры, а в той мутной манере, в которой они показываются. Никакой тесноты там нет и в помине. Напротив, как и у Сокурова, полупустой мир с редкими строениями и людьми, которые, впрочем, отдадим Балагову должное, и впрямь всё время друг другу мешают.
И все-таки я бы почти в принудительном порядке показал бы это кино всем гражданам России. Причём чем мучительней им будет смотреть — тем лучше.
Детям я бы этот фильм показал, чтобы они наглядно увидели, каким адом были 90-е годы, в которые их заманивают современные политические крысоловы. Просто посмотреть на быт, одежду, нравы, состояние улиц, возникающие угрозы…
Представителям нацменьшинств этот фильм наглядно разъяснит, как устроен мир без русских.
Среди героев фильма русских нет вообще. Действуют исключительно живущие в Нальчике евреи и кабардинцы. Центральная сюжетная линия — юношу из еврейской семьи похищают ради выкупа, община, даже несмотря на пламенную речь раввина, оказывается неспособна помочь с его выкупом. А семье, в конце концов, приходится перебраться… в деревню, к тётке в глушь, в заселённый русскими Воронеж, где всё-таки людей не похищают и террористы подальше.
Мы видим, как крах национального и государственного порядка ведёт и к краху цивилизации, к сползанию в родоплеменной строй, который совершенно неэффективен, не готов помочь в трудную минуту, но зато очень цепок. Одна из самых выразительных сцен фильма — воспользовавшись бедой героев, их богатый соплеменник пытается за полцены прикупить их автомастерскую…
Поскольку в роли жертвы выступают не русские, а евреи, Балагов сумел избежать негласного запрета на показ выдавливания «русского и русскоязычного» населения из северокавказских республик. Он продемонстрировал всю цепочку событий, которая уничтожает спокойную жизнь на территории родной страны людей, внезапно оказавшихся «чужаками», и вынуждает их перебираться в российский центр.
Русским зрителям я бы показывал, быть может, не весь фильм, но обязательно сцену, как кабардинская молодежь собирается перед видеомагнитофоном и сперва слушает любимого барда ичкерийских террористов Тимура Муцураева. Одно время он был популярен и у другой фракции тех же террористов — московской интеллигенции. Наш креативный класс обожал врубить что-нибудь про «Гелаевский спецназ» и «Двенадцать тысяч моджахедов». А потом та же молодёжь с интересом смотрит видео, как террористы перерезают глотки и отрезают головы русским солдатам Первой чеченской. Кто-то пытается возмутиться: «Нельзя резать людей как скот». Но на него набрасываются: «Ты что — за этих борщей?», русские якобы устроили «геноцид кабардинцев», а потому им надо отомстить.
Даже главная героиня фильма Илона возмущается только тогда, когда кто-то из гостей говорит про то, что «зря евреев не пустили на мыло». А пока речь идёт о нарезке русских — и она особо в дискуссию не лезет.
Не очень понятно, с какой внутренней субъективной целью Балагов это всё показал (бывают же сны «просто так»), но то, что он дал снимок той магмы, которая кипит под слоем пыли на Кавказе, — это несомненно. И на основе его фильма русским и как народу, и как движителю российской государственности следует сделать выводы весьма определённые и жёсткие. Мир без сильной власти в России, без русской культуры, русской силы и русского человеческого излучения, показанный Балаговым, слишком уж похож на ад. Причём отнюдь не первого круга…
Они сдавались за Лувр
«Франкофония»
Франция, Германия, Нидерланды, 2015.
Режиссёр и сценарист Александр Сокуров
Александр Сокуров — режиссёр экспортный, если не сказать — «экспатный». Его фильмы снимаются для европейских и американских кинофестивалей. Хотя в большинстве случаев дело ограничивается номинациями («Золотого Льва» Венеции Сокуров получил один раз — в 2011 году за «Фауста», а «Золотую пальмовую ветвь» Канн — ни разу), это даёт режиссёру достаточный статус «внутреннего иностранца», чтобы требовать от России «вернуть острова принадлежащие японскому народу», или призывать «не вмешиваться в дела Украины».
Однако в «Франкофонии» Сокуров зачем-то решил показать Европе саму Европу, да ещё и напомнить о старых грехах. А потому — предсказуемо провалился.
От Сокурова ожидался оригинальный фильм-экскурсия по Лувру, наподобие действительно удачного «Русского ковчега», посвящённого Эрмитажу. Вместо этого на зрителя обрушиваются без малого полтора часа какофонии: обрывочные и перепутанные сведения по истории великого музея переплетаются с историей катастрофы голландского сухогруза, везущего музейные коллекции за океан. По залам Лувра бегают, выкрикивая бессвязные фразы, символ Французской Республики Марианна и император Наполеон — выглядит всё это как дешёвая низкобюджетная пародия на голливудскую «Ночь в музее».
Монолог самого Сокурова построен так, что режиссёр кажется плавающим у доски двоечником. Он непрерывно повторяет слова, как люди, которые не знают что сказать: «Боже, боже. Что? Что? Лувр! Лувр!». Дальше следует какая-нибудь банальность, историческая ошибка или паясничание, вроде обращения к фото мёртвого Льва Толстого: «Спит. Просыпайтесь!». Весь фильм русского зрителя будет съедать чувство неудобства за так позорящегося перед французами соотечественника.
Единственной связной линией «Франкофонии» является история Лувра в оккупированном Париже, когда французский бюрократ (но отнюдь не искусствовед) Жак Жежар и немецкий граф и профессиональный музейный хранитель Франц Вольф Меттерних защищали от разграбления коллекции величайшего музея.
История эта изложена Сокуровым настолько путано, что её смысл от зрителя, скорее всего, ускользнёт. Навидавшись в годы Первой мировой войны чудовищных картин разрушенных памятников на оккупированной немцами территории Франции и Бельгии (расстрелянный собор в Реймсе, сожжённая Лувенская библиотека, взорванный донжон замка Шато де Куси), Меттерних твердо решил впредь такого не допустить и поэтому истово делал карьеру в нацистской партии, чтобы добиться крупных музейных постов.
В годы Второй мировой войны возглавляемая им организация следила за выполнением немцами соглашений об охране памятников, и главным смелым поступком Меттерниха стало то, что он, вопреки прямому распоряжению Гитлера, не допустил возвращения в Лувр его коллекции, укрытой в начале войны в замках долины Луары на территории формально независимого коллаборационистского «Французского государства» маршала Петэна со столицей в Виши. Тем самым Меттерних не подпустил к сокровищам Лувра ни нацистского идеолога Розенберга с его идеей «Музея фюрера», ни «коллекционера» Геринга, желавшего полакомиться трофеями. До конца войны шедевры так и остались в самой тихой части Франции, вдали от политических бурь и боевых действий, за что французы немецкому графу, безусловно, обязаны.
Сокуров превращает эту историю о человеческой порядочности и долге искусствоведа в какой-то странный гимн французскому капитулянтству и коллаборационизму. Не поймёшь — серьёзно это режиссёр или с сарказмом, но получается, что незачем было французам сопротивляться, так как это стоило бы разрушений и утраты памятников архитектуры и культуры. В конечном счёте, спрашивает Сокуров, «что такое Франция без Лувра?». Лувр важнее Франции, а значит, надо было сдать Париж немцам, чтобы его красоты не пострадали.
Этот аргумент в годы Второй мировой звучал не раз и не два. Проиграв войну в результате блицкрига, драться за свою столицу французы и в самом деле не собирались, боясь разрушений. Галльский дух, надломленный тяжелейшей борьбой 1914–1918 годов оказался не готов к новой битве, в отличие от духа жаждавших реванша тевтонов. Тем более что с немцами оказалось несложно договориться: Гитлер желал лишь почётного покорения Франции, а не её уничтожения.
Сокуров справедливо напоминает, что так повезло не всем народам. Войну в России гитлеровцы вели под лозунгом фельдмаршала Рейхенау: «Никакие культурные ценности на Востоке не имеют значения». Но с трагедии русских музеев и усадеб — взорванных, разграбленных и сожжённых — режиссёр переводит разговор на ужасы Ленинградской блокады, а настойчиво показываемое фото Сталина должно навести на заезженную нашими либералами мысль, что надо было сдать город и в жертвах блокады виноват диктатор с длинными усами, а не с короткими.