Сами отношения Фишера с американским империализмом были, впрочем, далеки от идиллии. Сперва он был, по сути, пешкой в Холодной войне. Несомненно, его использовали. И безумные антикоммунистические проповеди, которые он в фильме слушает по собственному почину, были, несомненно, частью мотивационной накачки на шахматную победу у «Советов». Однако обеспечив вырванные у СССР шахматные очки в гонке сверхдержав за престижем, Фишер оказался, по сути, никому не нужен. Его взгляды существенно меняются. Он становится яростным антиамериканистом и антиглобалистом, демонстративно играет матч со Спасским в попавшей под действие санкций Вашингтона Югославии и навсегда становится изгоем для США, резко нападает на американские интервенции, особенно в Югославии, евреев и «миф о Холокосте». Такой Фишер слишком неудобен для Голливуда, поэтому о его дальнейшей судьбе зрителю сообщают лишь титрами в конце. Впрочем, особо не врут. Только объявляют сумасшедшим.
Смотреть «Жертвуя пешкой» — невероятно увлекательно. И появление таких фильмов — хороший знак. Американцы явно соскучились по миру, где идёт соревнование двух сверхдержав, причём вторая держава не Китай. Им хочется, чтобы их напору противостояли упрямые, но в конечном счёте уступчивые Советы. Но сегодня США предстоит схлестнуться не с СССР, а с русскими, голодными, злыми, обиженными, ничего не забывшими и отнюдь не склонными покупать хорошее отношение уступками, не одержимыми желанием понравиться. И это будут уже совсем другие шахматы.
Человек из картона
Ничего кроме правды об Анджее Вайде
На 91-м году скончался знаменитый польский кинорежиссёр Анджей Вайда. Как говорили античные мудрецы, о покойных либо хорошо, либо ничего, кроме истины. Начну, пожалуй, с первого.
Пан Вайда не считал себя русофобом. Публично высказывался против сноса памятников советским солдатам, освобождавшим Польшу от гитлеровцев. Любил Достоевского и снял по его романам два фильма, «Бесы» и «Настасья», правда, неудачных. Достоевского он, заметим, считал поляком, чей шляхетский род выходит из-под Пинска. Но тут ошибался: Достоевские — ветвь рода боровских Ртищевых, перебравшегося в XV веке в Литву и сохранившего русскую идентичность до воссоединения Белоруссии с Российской империей…
Своих учеников и последователей Вайда учил быть к русским добрыми и, по примеру Адама Мицкевича, отличать их от «москалей». Тот сочинил поэтическое послание «Приятелям москалям и русским друзьям». Как отличать? Нет ничего проще: хороший «русский» приветствует идею «Польши от моря до моря», считает, что Украина — это Восточная Польша, и бесконечно кается перед поляками за исторические вины соотечественников. Ну, а москаль поступает наоборот.
«Галстук завязывать — вот всё, чему нам, полякам, удалось научить москалей», — резюмировал Вайда наши отношения. Не возьмусь спорить, но говорит это о незначительности польской культуры. Русские много и охотно учились. У немцев — математике. У голландцев — кораблестроению. У французов — военной тактике. У англичан — промышленности. Если у поляков, кроме галстука, научиться было нечему, то кто ж виноват. Да и галстук, впрочем, придумали хорваты…
Но мало ли на свете режиссёров с антирусскими настроениями? Тем более что в Польше русофобия всасывается ещё в утробе. Вайда — скажут — был великий кинорежиссёр! Я не ахти какой кинокритик, но как раз режиссёром Вайда, на мой взгляд, был довольно посредственным. Большая часть его славы, по моему мнению, основана не на таланте художника, в каковом качестве он скучноват, длинноват, преснопатетичен и невероятно холоден. Конёк Вайды — это умение находить для своих фильмов актуальный политический контекст, попадать в резонанс с общественными настроениями.
Годы жизни за железным занавесом создали особый формат «прокси-кино», особенно расцветшего в странах Варшавского договора. Местные умельцы в меру возможностей брали голливудские образцы. Те, кто покруче, как немцы в ГДР, создали жанр антивестерна про индейцев. Кто поплоше, вставляли в картины отдельные американские элементы.
Именно так сделан ставший у нас культовым «Пепел и алмаз», посвящённый бандеровской войне боевиков «Армии Крайовой» против коммунистов. Его главными персонажами были не партработники с партизанами, а джинсы, куртка и тёмные очки Збигнева Цибульского. Совершенно немыслимые и анахронистичные в послевоенной Польше, зато напоминавшие культового героя США, «бунтаря без причины» Джеймса Дина. Мачек Цибульского пьёт, соблазняет официанток, обаятельно улыбается и убивает присланных из Москвы начальников — то есть исполняет мечты большинства молодых поляков (да и части влюблённой в этот фильм советской интеллигенции).
Столь же безупречно «социальное попадание» дилогии «Человек из мрамора» и «Человек из железа». Первая лента — выражение польского умеренного либерализма 70-х, когда можно стало ругать сброшенного протестами гданьских докеров партийного вождя Гомулку. Зато «Человек из железа» — продукт массовой кампании по выводу Польши из советского блока, в которой кто только ни участвовал: рабочий вожак Валенса, папа римский, ЦРУ и Вайда со стопроцентно конъюнктурным (что не значит, конечно, плохим) фильмом, обречённым стать классикой, ибо он идеально соответствовал международному социальному запросу. Если бы на свете существовал афганский кинематограф, то автор хита о «мужественной борьбе моджахедов против советских оккупантов» снискал бы точно такую же славу.
Моё первое знакомство с творчеством Вайды оказалось не слишком удачным. В нашем окружении почти ни у кого не было видеомагнитофонов, поэтому я шёл в обычный советский кинотеатр. Так и попал однажды на двухчасового вымученного «Дантона». Фильм невероятно нудный, плюс полный политических намёков: неунывающий любимец парижан — это Польша, а холодный фанатик Робеспьер, казнивший былого соратника, но и сам уже обречённый, — СССР.
Не говоря о неисторичности трактовки образа Дантона — коррупционера, демагога, организатора массовых бессудных убийств, — это просто было нереально, до головной боли скучно. Не спасал и Депардье в главной роли. Его вчистую переигрывал Войцех Пшоняк, изображавший априори отрицательного Робеспьера.
Пожалуй, невыносимость «Дантона» предопределила мое предубеждение и к ранним, гораздо более сносным картинам Вайды. Но в целом я оставался к пану Анджею вполне безразличен, пока в 2004-м он не поставил своих «Бесов» на сцене московского «Современника».
Из весёлого, злого и страшного романа у польского мэтра получился довольно тягостный спектакль. Зато в конце всё сделалось понятно. Игравший Степана Трофимовича Верховенского артист Игорь Кваша с таким чувством читал евангельский эпизод об изгнании Христом бесов из гадаринского бесноватого, что не оставалось никаких сомнений: под стадом свиней, в которых вселились черти, Вайда подразумевает не нигилистическую интеллигенцию, как открытым текстом говорит Достоевский, а Россию и русских.
Идея не то чтобы новая. У восточноевропейских русофобов она очень популярна. Ещё в 80-е чешский писатель Милан Кундера высказался в том же духе: что коммунизм, тоталитаризм и прочее — естественный плод русской культуры. Чеху жёстко ответил Иосиф Бродский: все страшнейшие события и явления в русской истории XIX–XX веков — результат как раз западных влияний и заимствований. Именно на Западе были придуманы марксизм, атеизм, либерализм, воспалившиеся в России. А для русской культуры характерно сопротивление импортному злу. Памятником чему являются и «Бесы».
После того спектакля Вайда встал в моём сознании на полку заурядных польских русофобов. Тем более что вскоре он разразился «антимоскальской» лентой «Катынь», для которой даже у либеральных кинокритиков не нашлось доброго слова.
Политически и культурно канонизированный в Польше при жизни, Анджей Вайда умер, исполненный днями, оставив свой творческий расцвет далеко позади. Несомненно, что пока Польска не сгинела, его имя будет называться в одном ряду с Мицкевичем и Шопеном. Вопрос в том, как долго продлится это «пока». Смысловая фигура многих фильмов Вайды — обречённость героя на самоуничтожение. Польша сегодня слишком старательно поджигает Третью мировую, в которой её участь в любом случае — стать вымершей пустыней. А в пустыне никому не будет дела до кино.
Интербригада
«МакМафия»
Великобритания, 2018
Сериал «МакМафия» — это рассказ о том, как тяжело бывает, когда не хочешь быть русским, стараешься поскорее выруситься, но всё-таки приходится. Алекс Голдман (его исполняет недавний Андрей Болконский и возможный будущий Бонд — Джеймс Нортон), сын выдавленного из России олигарха, стыдится своего происхождения, точнее, обоих происхождений сразу — русского цивилизационного и еврейского этнического, старается быть настоящим джентльменом, не говорить на родном языке даже с отцом (который, в исполнении Алексея Серебрякова, напротив, тоскует по Родине несколько больше, чем человеку его положения прилично), не инвестировать в Россию и вообще забыть о существовании такой страны.
Но однажды кто-то запускает слух, что фонд Алекса не просто вкладывается, а нарушает санкции, а из-за русского прошлого его семьи верить самооправданиям молодого финансиста никто не хочет. Вскоре у него на глазах мафиози-гастарбайтеры из Средней Азии убивают прямо в Лондоне дядю — лысоватого человечка по имени Борис (все совпадения, разумеется, случайны). Так Алекса, шаг за шагом, засасывает трясина международных разборок «русской мафии», в коей русские, конечно, составляют незначительное меньшинство. Впрочем, вскоре он сам входит во вкус.
В начале сериал снят так, что напоминает с успехом прошедшего на «Би-Би-Си» «Ночного администратора»: те же стремительные перемещения между точками земного шара, шикарные отели и солнечные пляжи, торговля людьми, наркотиками, оружием. Но только в «МакМафии» не обнаруживается никаких рыцарей Её Величества, творящих высшую справедливость. Спецслужбы там играют только за жестокого русского мафиози Вадима (Мераб Нинидзе). Высокий чин ФСБ (отличный Кирилл Пирогов) шпионит за конкурентами своего брата из «Штаб-квартиры ФСБ в Москве», роль которой выполняет… здание нашего Министерства обороны на Фрунзенской набережной. В следующий раз, когда будем делать кино про црушный «Ленгли», непременно снимем в его роли Пентагон.