— Вы слишком уж часто это повторяете.
— И что? Я ведь до сих пор не могу прийти в себя. Какая ужасная трагедия! — Она передернулась. — Но кто ж знал? Ее никто не хотел убивать. Это была трагическая случайность.
— Вы ведь так и не выпили вино?
— Нет. Не выпили. Господи, да мы и не собирались его пить! Это был мой подарок ей к сорокалетию. Она отлично разбиралась в винах, и именно с ее подачи Дмитрий начал собирать свою коллекцию.
— Так это вы ей звонили? Что-то случилось по дороге?
— Да, — кивнула Елизавет Петровна. — Поэтому она и выскочила из дома. Вот почему мне так неприятно об этом вспоминать. Получается, что я косвенно виновата в ее смерти. Я до сих пор с содроганием вспоминаю тот ужасный день. Я ждала ее на шоссе, у меня сломалась машина. Маша должна была подъехать и подхватить меня. Мы бы посидели, отметили ее день рождения и дождались моего шофера с машиной. Я ждала на шоссе час, а потом позвонила ей на мобильник. Трубку взял незнакомый мужчина, представился следователем. И сказал, что квартиру пытались ограбить, но внезапно вернулась хозяйка и в нее выстрелили. В упор. Я закричала: «Она жива?!!» Мне ответили, что ее отвезли в больницу. Я, естественно, тут же принялась звонить в больницу. И там сказали… «Она скончалась еще в машине» — вот что мне сказали.
— А что стало с той бутылкой вина? — тихо спросил он.
— Да ничего не стало.
— Где она сейчас?
— У меня дома. А что ты так разволновался?
— Я пытаюсь понять… Похоже, мне надо проконсультироваться с Дмитрием Александровичем.
— На предмет?
— У меня вопрос специальный. Касается вина.
— Я могу тебя проконсультировать. Я в этом отлично разбираюсь.
— Скажите… — Он задумался. — А что это за бутылка вина, которую Воронову не следовало покупать на аукционе?
Она вздрогнула:
— Вино? Какое вино?
— Вы же сами об этом говорили!
— Ах, это… Запомнил, значит. Молодец. Память у тебя профессиональная. Хорошо, и это скажу. Год назад в Париже прошел винный аукцион. Закрытый, для нас пятерых. На торги выставлялась одна-единственная бутылка вина, «Мутон Ротшильд» 1949 года. И Дмитрий Александрович назвал запредельную цену. Миллион евро, — сказала она равнодушно.
— Ого!
— Вот и мы так сказали: ого! Это уж слишком! Он хотел сделать подарок любимой жене к сорокалетию.
— Да? Ну тогда я его понимаю!
— А я — нет. И никто из нас его тогда не понял. Разве что Матисс…
— Как-как?
— На ней аппликация Матисса, — пояснила она.
— Постойте-ка… Как вы сказали? Аппликация? Постойте-ка… Я что-то подобное видел… Ну, да! За ужином в пятницу! Вы еще сказали: «Ты это собираешься пить?» Я же прекрасно помню!
— Ну и что? Согласись, что пить такое вино — глупость.
— Воронов ее и убрал. Бутылку. Я так понял, что это была шутка.
— Правильно понял. Ну что? Я ответила на все твои вопросы?
— Почти. Но мне все равно надо спуститься в погреб. Это важно.
— Постой… Ты что, решил провести собственное расследование?
— Но надо же знать, кто убил Таранова и Бейлис?
— Кому надо? — в упор посмотрела на него Елизавет Петровна.
— У нас два трупа. Если Таранов вполне мог сам сорваться с башни, то Бейлис сама себя задушить не могла. Будет возбуждено уголовное дело по факту насильственной смерти, — пояснил он.
— Воронов что-нибудь придумает, — равнодушно сказала Елизавет Петровна. — Скандал никому не нужен.
— Но…
— Я посоветовала бы тебе собрать вещи, — сказала она, глянув на часы.
— Но до вечера ещё далеко!
Он тоже посмотрел на часы. Десять утра. Интересно, ужин в программе предусмотрен? Или это вновь будет поздний обед?
— Думаю, мы уедем отсюда раньше, — Елизавет Петровна поднялась. — Гораздо раньше. Но надо бы позавтракать.
— Вы у себя в комнате будете завтракать? — Он тоже поднялся. Аудиенция Ее Королевского Величества окончена.
— Зачем же? Спущусь вниз.
— Вас теперь и Ника не раздражает?
— Она всего лишь пешка в этой игре. Глупая, своенравная девчонка.
— А Воронов считает ее умницей, — не согласился он.
— Людьми, Миша, очень легко управлять. Если знаешь мотивы их поступков. Еще проще играть на их чувствах, если у тебя самого в душе не осталось никаких. Это цинично, но зато результативно. Если умный человек восприимчив и эмоционален, да еще и не умеет этого скрывать, он становится легкой добычей. И ум тут не поможет.
— Это вы о чем?
— Не в моих интересах называть имена. Я — лицо заинтересованное. Ты тоже не Дон Кихот. Не борец с ветряными мельницами. Твой интерес — деньги. Ты вполне современный молодой человек. Тебе хорошо заплатят.
— За что?
— За свидетельские показания.
— А что я должен буду показать?
— Тебе все скажут, — загадочно улыбнулась Елизавет Петровна и вышла.
«Я ничего не понимаю! Заговор? Кого с кем? Преступление? Кого наказали и за что? Ничего не понимаю!»
Единственное, что он понял, преступление, которое здесь совершено, нетривиальное. И мотив нетривиален. Что с них взять? Коллекционеры! Безумцы! А истина — в вине. Надо знать лицо истины. Начать надо сначала. С винной этикетки. Или, по-научному, с паспорта вина. Что-то он пропустил. Что-то очень важное.
Этикетка, она же ключ к разгадке
Пока они с Елизавет Петровной мило беседовали, гости разбрелись кто куда. Эстер Жановна и Зигмунд спустились вниз, на кухню, и занялись приготовлением завтрака, который сегодня сильно запоздал. Ника вызвалась им помогать. Хозяин замка и Федор Иванович Сивко вяло о чем-то беседовали в холле на первом этаже, разглядывая картину, висящую на стене. Ни тому, ни другому разговор об искусстве удовольствия не доставлял. Оба явно чего-то ждали. И Воронов, и Сивко то и дело поглядывали на часы.
— Когда завтрак? — стоя на ступеньках лестницы, спросила Елизавет Петровна.
— Я вижу, Лиза, убийства не испортили тебе аппетит, — усмехнулся Воронов. — Впрочем, я от тебя другого и не ждал.
«Что-то не похожи они на любовников. И на жениха с невестой тем более, — подумал он. — А Елизавет Петровна меж тем сказала: скоро свадьба. Нет причины ей не верить. Если уж эта женщина что-то задумала…»
— Прошу всех в зал, — торжественно сказал появившийся из кухни Зигмунд. — Завтрак будет подан через пять-семь минут.
— Вот это дело! — обрадовался Сивко.
Федор Иванович был деловит и сосредоточен. Экскурсия на смотровую площадку его успокоила, осенняя прохлада и ветерок взбодрили. Они вчетвером пошли в каминную залу, где Воронов взглядом указал ему на место рядом с собой.
— Ну как? — спросил, улучив момент.
— Есть контакт, -¦ кивнул он. — Мне надо с вами поговорить. Лучше спуститься вниз, в погреб. Мне нужна ваша консультация.
— Хорошо, — кивнул Воронов. — Сразу после завтрака.
Елизавет Петровна изо всех делала вид, что их переговоры вполголоса ей безразличны, но слишком уж старалась. Он уже знал эту ее манеру: за рассеянной улыбкой скрывать свой интерес, нарочно отвернувшись и сосредоточившись на другом человеке или предмете. Она умела подслушивать, почти не разбирая слов не и видя артикуляции губ. Черт ее знает, как она это делала? Кожей, что ли? Полученную таким образом информацию Елизавет Петровна выкладывала внезапно, давала ей ход, когда этого никто не ожидал. И все удивлялись: а разве вы это помните? Разве знаете? А мы думали, вам это неинтересно! Вот если ей и в самом деле было неинтересно, она «внимательно» слушала, улыбалась и кивала, со всем соглашаясь. Вела себя не так, как сейчас. И он понял, что все происходящее между ним и Дмитрием Александровичем для нее крайне важно. Елизавет Петровна прокручивала в уме какую-то комбинацию.
Вошла Ника с подносом в руках. Волосы аккуратно уложены, глаза опущены, губы не накрашены. Подурнела, потому что плакала.
— В чем дело? — спросил Воронов. — Ты здесь гостья, не прислуга. Садись за стол.
Та послушалась. Заменивший ее Зигмунд сделал вид, что все так, как и должно быть. Появление Ники за столом никто из гостей не прокомментировал. И Сивко, и Елизавет Петровна были заняты своими мыслями. Она почти не ела, а вот Федору Ивановичу аппетит ничто не могло испортить. Как и вчера, Сивко намазал маслом кусок хлеба и положил на него ломоть ветчины.
За завтраком молчали. Ника была печальной, Елизавет Петровна задумчивой. Она и нарушила молчание:
— И какие у тебя планы, Дмитрий? Чем нам заняться до вечера?
— Делайте, что хотите.
— То есть, ты хочешь сказать, что в семь часов вечера я смогу выйти из дома, сесть в свою машину и уехать?
— Да, если только не ты убила.
Елизавет Петровна вздрогнула:
— А если я?
— Тогда тебе придется проехать в другое место. И не на своей машине.
— Какая чушь! — раздраженно швырнула она на стол салфетку.
— Отчего же? — пожал плечами Воронов. — Все в рамках закона. Убийца чистосердечно раскаивается, пишет признание, и приехавшая сюда милиция его забирает.
— А я уж подумала, что ты собираешься устроить суд Линча, — усмехнулась Елизавет Петровна.
— Я что, сумасшедший? Просто на этот раз я хочу, чтобы был наказан истинный виновник. Не крайний, и не тот, кто случайно оказался под рукой.
— И как он, по-твоему, должен быть наказан?
— Меня вполне устроит пожизненное заключение.
— И после этого он говорит, что не сумасшедший! — рассмеялась Елизавет Петровна.
— Но Дмитрий Александрович прав, — тихо сказала Ника. — Раз убил — значит, должен отвечать.
— Пока самого это не коснулось, его это почему-то не волновало, — хмуро сказал Сивко, глядя в тарелку. — Все пользовались, и он пользовался.
— Чем это я пользовался? — в упор посмотрел на него Воронов.
— Дырками в законе. А как жену любимую убили: караул! Правосудие продажное! Следователи купленные! Менты ленивые! Пора наводить порядок! Запру у себя в доме ни в чем не повинных людей и буду ставить над ними эксперимент. Виноват-то один. А сколько пострадавших? Все правильно: лес рубят, щепки летят, — сердито сказал Сивко. — Идиотизмом ты занимаешь, Дмитрий.