Происхождение этой версии становится отчасти понятным, если сравнить дело Жиля де Ре с ранними ведовскими процессами, в которых мотив убийства маленьких (т. е. невинных) детей (с их посвящением Дьяволу и последующим поеданием) был одним из основных. Причем, как отмечают исследователи, очень часто подобные преступления приписывались именно мужчинам[707].
Эти наиболее ранние «ученые» представления о «типичном» колдуне («типичной» ведьме) сложились, как принято считать, в районе современной Швейцарии. Именно здесь возник целый ряд трактатов по демонологии, основанных на конкретных судебных протоколах[708]. Там же во время Базельского церковного собора (1431–1449 гг.) ведьмы впервые стали героинями художественного произведения — знаменитого «Защитника дам» (Champion des dames) Мартина Ле Франка, будущего прево Лозанны и секретаря анти-папы Феликса V (он же — герцог Савойский Амедей VIII)[709]. «Защитник» был написан в 1440–1442 гг., а его автор в силу своего высокого положения был неплохо осведомлен о современной ему ситуации в других частях Европы. Так, в его сочинении появилось упоминание «новой и свежей истории» — процесса над Жилем де Ре[710].
Произнося очередную речь в защиту дам, Защитник указывал на то, что Дьяволу намного проще соблазнить своими посулами мужчин, нежели женщин[711]. Он вспоминал о Толедо, некогда одном из центров учености в Европе, где, в частности, процветало изучение алхимии и некромантии. Однако эти науки были скорее уделом мужчин, а не женщин, что, по мнению Защитника, лишний раз доказывало: «высокое» колдовство всегда оставалось мужским делом. Здесь-то и возникала ссылка на Жиля де Ре: «Но зачем говорить об Испании, / Да еще о таких далеких временах? / Давай, спроси у бретонцев, / Что они недавно видели, / На протяжении 14 или более лет: / Некий маршал де Ре / Замыслил колдовство, / Ужаснее всех, какие были раньше»[712].
Интересно, в какой контекст был помещен здесь наш герой. Он снова превращался в некроманта, причем подчеркивался ученый характер его занятий. Это особенно важно, если учесть, что обычное колдовство (arts et sorceryes perverses), по мнению автора (отраженному в речах оппонентов Защитника дам), было исключительно женским делом. Это касалось и пакта с Дьяволом, и участия в шабаше, и основных ведовских преступлений (детоубийства, антропофагии, насылания порчи и болезней и т. д.)[713]. Занятия «добрых ведьм»[714] и некромантия, следовательно, в корне различались и представляли собой два полюса колдовства, разделенных как по половому, так и по культурному признаку.
Тем не менее, делая из Жиля де Ре некроманта и оставляя ему, таким образом, его пол и социальное положение, Мартин Ле Франк, возможно, первым из демонологов называл детоубийство типично «женским» преступлением[715].
В Северной Франции связь между женщиной, детоубийством и ведовством стала «очевидной», как мне представляется, значительно позже — во второй половине XVI в.[716] И вот здесь Жиль де Ре превратился вдруг в женщину. Жан Боден в своей «Demonomanie des sorciers» (1580 г.) описал его как повитуху (образ, ставший к концу XVI в. полностью идентичным образу ведьмы, превратившийся в топос, не требовавший дополнительных пояснений), которая своим недобрым мастерством добивается смерти еще не родившихся детей и посвящает их Дьяволу: «… барон де Ре, который был приговорен в Нанте и казнен как колдун (sorcier), признался в восьми убийствах маленьких детей (huit homicides des petis enfans) и в том, что он хотел убить еще девятого и посвятить его Дьяволу (sacrifier au Diable). Этот ребенок был его собственным сыном (son fils propre), которого он решил убить во чреве его матери (au ventre de la mère), чтобы также отдать Сатане (pour gratifier d'avantage à Sathan)»[717].
Возникает, однако, вопрос: откуда мотив убийства младенцев (с последующим посвящением их Дьяволу) проник в хроники Ж. Шартье и Э. Монстреле? Эти авторы писали в 40-е годы XV в., когда мало кто во Франции располагал необходимой суммой знаний о ведьмах и их преступлениях. Кроме того, ни в материалах судебных дел, ни в демонологических трактатах не упоминался мотив убийства беременных женщин. Не мог ли он возникнуть из какого-то иного источника?
Как мне представляется, таким источником для наших хронистов могла стать собственно средневековая литература, в которой данный сюжет был хорошо разработан[718].
Уже с XII в. мотив посвящения неродившегося ребенка Дьяволу был широко известен во Франции, в частности, благодаря истории Роберта Дьявола. Печальная участь постигла его самого и повлияла на всю его последующую жизнь. Как сообщает Этьен де Бурбон, составивший свой сборник exempla между 1250 и 1261 г., Роберт «начал с того, что кусал своих кормилиц за грудь, а затем стал убивать всех, кто осмеливался ему возражать, красть девственниц и даже замужних женщин и насиловать их…»[719].
История Роберта Дьявола не оставила равнодушными многих средневековых авторов. Ему был посвящен роман, написанный по-французски в конце XII — начале XIII в. В начале XIV в. он был упомянут в «Хрониках Нормандии» как один из известных нормандских рыцарей, а Жан Гоби — вслед за Этьеном де Бурбоном — включил рассказ о нем в сборник своих exempla. Тогда же была создана рифмованная история о Роберте (Dit), которая легла в основу пьесы-миракля — «Le Miracle de Nostre Dame de Robert le dyable». Она была издана в 1496 г. в Лионе и переиздавалась по крайней мере 11 раз до 1580 г.[720]
Миракль о Роберте Дьяволе входил также в широко известный сборник «Miracles de Notre Dame par personnages» (XIV в.), который начинался другой — очень близкой к нему — историей о ребенке, отданном Дьяволу[721]. На основании этого сюжета в середине XV в. была создана мистерия (Муstère d'un jeune enfant donné au diable), в прологе к которой говорилось: «Здесь начинается мистерия или миракль о славной Деве Марии, рассказывающая о маленьком ребенке, посвященном его матерью дьяволу еще до его рождения (que sa mère donna au dyable quant il fut engendré)»[722].
Что же касается мотива убийства беременных женщин (бытовавшего, как представляется, отдельно от мотива убийства новорожденных детей), то он получил весьма интересное развитие именно в бретонской литературе.
Речь идет о легендарном короле Коморе, якобы правившем в Бретани в VI в.[723] Его история представлена в источниках в двух, по-видимому связанных друг с другом, версиях.
Алан Бушар кратко упоминал Комора в своей хронике (конец XV-начало XVI в.). Он сообщал, что этот бретонский король собирался жениться на св. Трифимии (Ste. Triphime) — дочери Героха (Guéroch), графа Ваннского. Он посватался к ней, сыграл свадьбу, и через некоторое время его супруга почувствовала себя беременной. Однажды в часовне, где она молилась, ей явились призраки семи жен короля и стали уговаривать бежать прочь от мужа, говоря, что он убьет ее. Так и произошло — Комор убил свою беременную супругу. Но отец последней обратился с просьбой к св. Гильдасу (St. Gildas), и тот оживил королеву[724].
Более интересный вариант этой истории принадлежит некоему Альберту Великому, священнику из Морлекса (Morlaix), и содержится в «Жизнеописании святых Бретани», составленном в 30-х годах XVII в.[725] Здесь Комор превращался в «злобного и порочного сеньора», графа Корнуальского (comte de Cornüaille, meschant et vicieux seigneur), желающего жениться на старшей дочери Герока (Guerok) — Трифинии (Triphine). Он осмелился просить ее руки, но граф отказал Комору «по причине чрезвычайной жестокости, с которой тот обращался с другими своими женами, которых, как только они становились беременными, приказывал убивать самым бесчеловечным образом»[726]. Комор не признавал также церковного брака, и его жены «находились скорее на положении любовниц, нежели законных супруг»[727].
Огорченный отказом Герока, Комор прибег к помощи св. Гильдаса, настоятеля местного аббатства. Тот отправился к графу и уговорил его отдать свою дочь замуж при условии, что, «если граф Корнуальский будет плохо с ней обращаться, как он делал это с другими своими женами, он будет обязан вернуть ее [отцу] по первому же требованию»[728]. Комор женился на Трифинии, и все шло хорошо, пока женщина не поняла, что ждет ребенка. Вне себя от ужаса, она попыталась бежать из замка своего мужа рано утром, пока тот спал. Однако, Комор проснулся и бросился за ней в погоню: «Он нашел ее, и тогда бедная дама бросилась на колени, подняла руки к небу и со слезами на глазах стала молить о пощаде. Но жестокий палач не обратил внимания на ее слезы, схватил ее за волосы и нанес ей сильный удар мечом, ударив им ее по шее и отрубив голову»