иногда представляют собой нечто вроде аллитерированных или
рифмованных пар, которые, к сожалению, практически не поддаются 36
- 36
адекватному переводу на русскии язык .
Так, обвиняемый бывал отведен и препровожден (seroit menez et conduis) в зал суда, обвинения ему предъявляли и зачитывали (а И imposez et declarez). Он бывал спрошен и допрошен (examine et interrogue) о всех проступках и преступлениях (faussetez et mauvaistiez), которые содеял и совершил (qu'il avoit faites et commises). Эти обвинения он мог признать и подтвердить (confermer et affermer) по своему желанию и доброй воле (de sa bon gre et de sa bonne volente). Но он мог быть послан и отправлен на пытку (mis, lie et estendu a la question), чтобы узнать побольше о других возможных проступках и преступлениях (crymes et larrecins), и эти признания он затем признавал и подтверждал (rattiffia et approuva). Если по делу требовалась дополнительная информация, нет сомнения, что местному бальи бывало предписано и приказано (sera mande et commis) узнать побольше о прошлом предполагаемых преступников. Если речь заходила о судье, то это всегда оказывался достойный и сведущий человек (honorable homme et sage maistre). Если же в ходе дела бывали получены королевские письма, в материалах процесса всегда присутствовало упоминание о пожелании и повелении короля (le гоу avoit voulu et ordonne).
Вернемся, однако, к ссылкам на авторитеты, присутствующим в текстах судебных протоколов. Верность принимаемых решений могла также подчеркиваться их соответствием обычному праву (кутюмам) и/или королевскому законодательству. И хотя точность цитирования законов не всегда можно проверить97, содержание подобных отсылок, безусловно, бывало более конкретно, чем ссылки на прецеденты.
Уголовные регистры Парижского парламента второй половины XIV в. свидетельствуют, что наиболее часто цитируемыми являлись ордонансы о запрете частных вооруженных конфликтов (guerres privees) во время ведения королевских войн98, а также о правилах проведения судебных поединков (gages de bataille), которые относились, скорее, к старой обвинительной, нежели к новой инквизиционной процедуре99 . Интересно, что в последнем случае могло упоминаться и обычное право
- - 40
той или инои провинции .
37 Так, например, в деле X 2а 8, f. 134vB-135vA (4 août 1369) имеется любопытная ссылка на запрет в "pays coutumier" апеллировать в уголовных делах. Выглядит эта фраза довольно странно, если учесть, что регистры приговоров (arrets) Парижского парламента второй половины XIV в. переполнены апелляциями по уголовным делам, которые были приняты к рассмотрению. В другом деле X 2а 9, f. 83vB-85A (6 juin 1377) речь идет о смерти обвиняемого после примененных к нему пыток "ad modum vertibuli". В конце протокола упоминается, что по результатам расследования был издан запрет «всем судьям королевства использовать пытку ad vertibulum». Однако, никаких следов этого постановления ни за этот год, ни за последующие мне обнаружить не удалось. Возможно, впрочем, что именно на него намекает дело X 2а 9, f. 89-91А (23 juin 1377), в котором указывается, что обвиняемого несправедливо приговорили к пыткам: «послали его на пытку, приготовив для него пыточное орудие, запрещенное королевскими ордонансами, привязали его к нему и пытали».
38 X 2а 6, f. 5vB (17 dec.1352): упоминается указ короля о запрете всех частных вооруженных конфликтов во время королевских войн. X 2а 6, f. 23vB (s.d.): упоминается, что обвиняемый-экюйе напал на истца-шевалье во время королевских войн, «что запрещено». Тот же состав преступления в деле X 2а 6, f. 299v-304 (7 mai 1356). Здесь упоминается «нарушение обычаев и кутюм Нормандии, а также королевских ордонансов». См. также: X 2а 6, f. 449vB-452v (26 sept. 1360). X 2а 7, f. 34В-35А (4 sept. 1361). X 2a 7, f. 170B-172vA (21 mai 1365). X 2a 7, f. 351B-353A (31 juillet 1367). Подробнее о королевском законодательстве, направленном против частных вооруженных конфликтов см.: Cazelles R. Op. cit.
39 X 2а 7, f. 145- 150 (28 fev. 1363/1364): ссылка на ордонансы Филиппа Красивого, а также «обычай и кутюму королевского двора». X 2а 7, f. 179vB-183vA (30 mai 1365): ссылка на ордонансы Филиппа Красивого. Интересно, что в этом деле указывается, что судебный поединок относится к «экстраординарному процессу» - т.е. к инквизиционной процедуре. О судебных поединках и их месте во французской системе судопроизводства см.: MorelH. La fin du duel judiciaire en France // RHDFE. 1964. № 42. P. 574-639; ChabasM. Le duel judiciaire en France (XlIIe-XVIe siecles). P., 1978.
С изменением политической ситуации в стране в 80-х гг. XIV в., с временным прекращением активных военных действий после подписания перемирия в Брюгге в 1375 г. и притоком большой массы людей в крупные города изменилась и ситуация в уголовном судопроизводстве. Если довериться «Регистру Шатле», основной проблемой в Париже и его окрестностях в конце XIV в. стали банды профессиональных воров, которые выбривали себе тонзуры и выдавали себя за клириков, дабы - в случае поимки - иметь возможность предстать не перед светским, но перед церковным правосудием. Расчет делался на то, что, в отличие от светского, церковный суд не мог приговорить их к смертной казни. Против этих «клириков» и было направлено королевское законодательство, которое чаще всего цитируется в «Регистре Шатле»100.
Из других ссылок на ордонансы и обычное право можно назвать хорошо нам известные по другим юридическим источникам запреты на нарушение мира между сторонами, установленного в судебном
42 /- 43
порядке, и на любые эксцессы во время праздников , а также не менее распространенные обычаи конфисковывать имущество у уголовных
44 -
преступников и передавать их в руки церковных властей, если последние обладают в данном конкретном случае соответствующими судебными полномочиями101. В «Регистре Шатле» также цитируется королевский ордонанс, запрещающий сквернословить102.
41 RCh, II, 151: "... attendu aussi l'ordonnance faite sur teles tonsures abusives portees par gens qui ne scevent lire...". Подробнее об этом см. главу «В ожидании смерти».
42 X 2а 6, f. 369vB-372 (31 août 1357): ссылка на «обычай и кутюму Турне», по которым за данное преступление полагается смертная казнь или — в случае неявки обвиняемых в суд — пожизненное изгнание. Другие примеры: X 2а 8, f. 116В-118 (28 juillet 1369): упоминаются «закон и кутюма города Турне». X 2а 9, f. 185В-187 (7 sept. 1379): упоминается «местная кутюма», по которой также за нарушение мира полагается смертная казнь.
43 X 2а 9, f. 78B-79v (14 fev. 1376/1377). В деле указано, что любое предумышленное преступление является уголовно наказуемым, «согласно кутюме королевства», а «согласно кутюме Пикардии, люди, учинившие беспорядки во время праздника, считаются совершившими уголовное преступление и должны быть наказаны соответствующим образом».
44 X 2а 9, f. 33vB-35A (16 mai 1376): в уголовных делах в судах Chaumont en Bassigny конфискуют имущество. Дела, записанные в «Уголовном регистре Шатле», чаще всего заканчиваются фразой «и не имел никакого имущества» (et n'avoit aucuns biens), что означает, что конфисковывать у приговоренных к смертной казни нечего.
45 X 2а 9, f. 234В-235В (30 mars 1380/1381). Указано, что, согласно кутюме Нормандии, обвиняемый (бальи епископа Руана) должен быть передан епископу, который является его «светским судьей».
Как уже было сказано, ссылки на обычное право и законодательство в судебных протоколах отличались большей конкретностью, нежели подобные ссылки на традицию и опыт самих судей. Как мне кажется, здесь можно увидеть стремление этих людей выглядеть не только знатоками своего дела, но и - прежде всего - лояльными подданными, верными слугами короля, способными в точности исполнить его волю. Такая саморепрезентация заслуживает особого внимания, поскольку судьи Парижского парламента и Шатле, как я уже отмечала выше, по большей части были клириками, т.е. людьми церкви. Однако представляли они королевскую судебную власть - власть не просто светскую, но и ведущую постоянную борьбу с церковной юрисдикцией за право вести уголовные дела с любым составом преступления.
Особенно это заметно по ведовским процессам, которые в XIV в. постепенно переходили в ведение светских судов. Так, в самом раннем из известных мне дел о ведовстве, сохранившемся в регистрах гражданского суда Парижского парламента и датированном 11 ноября
47
1282 г. речь шла о трех ведьмах (tres mulieres sortilege), которых следовало, по мнению парламента, вернуть из королевской в церковную юрисдикцию, поскольку их колдовство не вызвало у их жертв «повреждений кожи и кровотечений (cutis incisio et sanguinis effusio)». Однако уже через 100 лет члены парламента отстаивали исключительные права королевской юрисдикции в любых делах о колдовстве. На процессе Жанны де Бриг 1391 г. все советники Шатле, за исключением одного, «заявили и приняли решение, что одному королю и только ему надлежит судить об этом (delibererent et furent d'oppinion que au roy seul, et pour tout, appartenoit la cognoissance de ce)»103.
Не менее интересна, на мой взгляд, и другая особенность образа средневековых судей, вырисовывающегося по материалам уголовных дел - образ людей, таких же, как и все остальные. Ссылаясь при принятии того или иного решения на общественное мнение, судьи представляли дело так, будто выражают интересы всего общества, равноправными членами которого являются.