52 Moeglin J.-M. Harmiscara. P. 43-44.
53 Ту же особенность принесения покаяния в случае публично нанесенного оскорбления отмечает Клод Говар. Она пишет, что положение, в котором оказывался провинившийся человек, являлось по сути обратной проекцией той ситуации, в которой он совершил свое преступление. При его покаянии присутствовали те же люди, оно происходило в том же месте, и даже слова, которые произносил кающийся, были почти те же — только со знаком отрицания. Например, X 2а 14, f. 35-35v: "Je vous ay sans cause navrez, villenez et injuriez dont
il me deplaist et m'en repens. Je vous supplie...me pardonner l'offense que j'ay en ce mesprins et faicte envers vous et chacun de vous" (Gauvard С "De grace especial". P. 746-747).
велел провести священника, и подвергнуть его диффамации, выставив
57
его голым и открыв [для обозрения] его срамные места» .
ÿc ÿc
С места своего преступления провинившийся судья в сопровождении родственников и друзей погибшего, а также стражи отправлялся в церковь. По дороге - помимо тела своей жертвы - он часто был обязан нести зажженные свечи (обычно весом в 1-2 кг), как в описанном выше
58
случае с покаянием Гийома Тиньонвиля . Эти свечи, как отмечают исследователи, символизировали очищение от зла и преступления, а
59
также примирение сторон .
Свечи устанавливались и в церкви, где для судьи наступал, наконец, момент покаяния в буквальном смысле этого слова - церковного покаяния перед Богом, который, единственный, мог простить оступившегося человека. Здесь же служилась заупокойная месса с просьбой ко Всевышнему благословить захоронение невинно убиенного в освященной земле.
Для судьи, приносящего публичное покаяние, было также обязательным присутствие на похоронах своей жертвы60. Впрочем, эта часть процедуры была часто отнесена во времени, как и установление специальных знаков в память о совершенном преступлении. Ими могли стать таблички (ymages), сделанные из камня, кожи или серебра (очень редко из дерева), на которых кратко излагалась суть дела и последовавший за ним приговор61. Иногда, как в деле из Каркассона, на табличке изображалась как само преступление (повешение клириков), так и сцена принесения покаяния всеми виновными, «согласно их статусу»314. Вывешивались такие таблички в публичных местах для всеобщего обозрения: около виселицы, на рыночной площади, в церкви
57".“ ...comme il avoit fait mener le prestre et diffamer, les pudibondes nuz et descouvers". -Ibidem.
58 Например, X 2a 6, f. 349vB-350vA: зажженная свеча весом в 2 кг.
59 Benveniste Н. Strategies judiciaires et rapports sociaux d'apres les plaidoiries devant la chambre criminelle du Parlement de Paris (vers 1345-vers 1454). These 3e cycle dactylographiée. Université Paris-1.1986. P. 205-206; Gauvard С "De grace especial". P. 747.
60 Например, X 2a 6, f. 342vB-345; X 2a 8, f. 35vB-37A: присутствие на похоронах оговорено в приговоре отдельно.
61 X 2а 10, f. 77: серебряная табличка; X 2а 14, f. 8v: серебряная табличка; X 2а 16, f. 221v: табличка из кожи.
или в здании суда . Интересно, что их название (amende honorable) совпадало с названием всего ритуала в целом64.
Иногда вместо табличек (редко - вместе с ними65) устанавливались статуи (также обозначаемые термином "ymages") или «портретные» надгробия66, как в случае двух клириков, повешенных Гийомом Тиньонвилем. Они изготавливались на деньги обвиняемого и
67
изображали его самого и/или его жертв . К сожалению, отсутствие сколько-нибудь детальных описаний лишает нас возможности порассуждать о достоверности этих изображений (как, впрочем, и
«имитаций в натуральную величину», заменявших при необходимости
68
разложившийся труп) . (Ил. 3)
Памятным знаком могла стать и часовня, построенная на средства все того же проштрафившегося судьи. В ней назначались заупокойные
69
мессы .
63 X 2а 10, f. 77: табличка была установлена в часовне королевского дворца в Париже; X 2а 16, f. 81v: таблички были установлены сразу в двух местах : две таблички — в церкви, еще одна — в ратуше Амьена; X 2а 16, f. 135v-136: одна табличка была установлена в приходской церкви Шато-Тьерри, другая — в соборе Суассона.
64 Эти памятные таблички не имели ничего общего с обличительными рисунками, весьма популярными в Италии, начиная с XIII в. вплоть до XVI в. На них обычно изображались преступники, приговор которым был вынесен заочно. Подробнее об этом см.: Edgerton S.Y. Pictures and Punishment. Воспроизведение некоторых таких рисунков см. в: Ortalli G. "Pingatur in palatio...". La pittura infamante nei secoli XIII-XVI. Rome, 1979. Судя no «Дневнику» Парижского горожанина, такие рисунки имели распространение и во Франции: Journal d'un bourgeois de Paris. § 738-741. P. 378-379.
65 В деле X 2a 15, f. 291 v специально оговаривалось, что памятным знаком может стать либо табличка, либо статуя жертвы. Окончательный выбор оставался за обвиняемым.
66 термин М.А.Бойцова: Бойцов М.А. «Индивидуальность» умершего государя.
Репрезентация покойного правителя в позднесредневековых погребальных церемониях // В своем кругу. Индивид и группа на Западе и Востоке Европы до начала Нового времени / Под. ред. М.А.Бойцова и О.Г.Эксле. М., 2003. С. 129-190, здесь С. 138.
Итак, ритуал снятия с виселицы и публичного покаяния судьи завершался. Преступник, полностью искупив свою вину, возвращал себе привычный облик, а часто - и прежнюю должность70.
Так, Пьер де Морне, сенешал Каркассона, подписавший в 1402 г. приказ о казни четырех клириков и обвиненный в нарушении прав юрисдикции, пережил многолетнее следствие (дело шло с перерывами, возобновляясь в 1408 и 1411 гг.) и в 1414 г. снова вернулся на свою
71
ДОЛЖНОСТЬ .
В деле уже упоминавшегося прево Парижа Гийома де Тиньонвиля приведение приговора в исполнение вообще оказалось отложенным на неопределенный срок именно потому, что обвиняемый занимал слишком высокий пост в королевском суде. Только его смещение с должности в 1408 г. (при захвате Парижа бургиньонами арманьяк Тиньонвиль был заменен на Пьера дез Эссара) позволило решить дело. Однако и после принесения публичного покаяния Гийом де Тиньонвиль не оставил службу: вплоть до своей смерти в 1414 г. он трудился в королевской Счетной палате.
Впрочем, смысл публичного покаяния заключался, очевидно, не только в возвращении провинившегося судьи на старую (или какую-то новую) должность. Прежде всего этот ритуал был призван продемонстрировать окружающим два основных принципа французского королевского правосудия эпохи позднего средневековья: его строгость и милосердие.
72
Отринув (пускай на время) одного из своих членов , заставив его признать свою вину, пережить символическую смерть и очиститься от совершенного преступления, зарождающаяся судебная корпорация тем самым лишний раз могла продемонстрировать окружающим собственную справедливость и профессионализм. Возможность наказать человека, не уничтожая его физически, свидетельствовала о милосердном характере судебной власти, способной исключить месть со стороны родственников невинно убиенной жертвы315.
Совершенно очевидно, что процедура снятия с виселицы (как и любая другая форма публичного покаяния) представляла собой вариант культурно-исторического ритуала и выполняла именно те функции, которые характеризуют так называемый вынуждающий или запрещающий ритуал: функции сообщения (передачи необходимой для окружающих информации), отвода агрессии и создания единого сообщества людей.
Именно последняя из перечисленных функций получала в ритуале снятия с виселицы особое звучание. Признавая за тем или иным судьей право на ошибку и ее исправление, окружающие тем самым предоставляли ему право вновь стать достойным членом общества. Ту же возможность (хотя и посмертно) обретал и несправедливо казненный человек. Социальный порядок таким образом казался вполне восстановленным.
70 Хотя требование лишить проштрафившегося судью занимаемой должности присутствует в половине известных мне апелляций по abus de justice, только в одном случае состав преступления (убийство подозреваемого, укрывшегося в церкви, что давало ему право неприкосновенности) повлек за собой немедленное лишение права занимать любые «королевские или общественные» посты (X 2а 9, f. 181vB- 185А).
71 К сожалению, неизвестно, приносил ли сам де Морне публичное покаяние, но его подчиненные, как мы знаем, были к этому приговорены и потеряли право занимать какие бы то ни было официальные посты. Подробнее см.: Martin-Chabot E. Op.cit. Р. 251-252.
72 Индивидуальный характер покаяния также брал свое начало в покаянии церковном. Ср. у Псевдо- Августина: ".... docens corporali praesentia confitenda peccata, non per nuntium, non per scriptum manifestanda". - De vera et falsapoenitentia ad Christi devotam. Col. 1122 (курсив мой - O.T.).
О пользе фрагментарной рефлексии (вместо заключения)
В этой книге я попыталась ответить на вопрос, чем же была на самом деле та «истинная правда», которую искали в суде люди средневековья. В мои задачи входило проследить некоторые особенности средневекового правосознания, понять, как в то время вопринимались уголовный процесс, тюремное заключение, система наказаний, институт обязательного признания. Что говорили и как вели себя люди в зале суда, как пытались защитить себя, оказавшись в роли обвиняемых.
Для этих людей, как представляется, существовала своя «правда» - та, которую они пытались донести до окружающих. И далеко не всегда эта «правда» заключалась в признании преступления. Напротив, как показывает анализ регистров уголовных дел, добровольное признание (этот идеал средневекового правосудия) слишком часто оказывалось недостижимой мечтой. Люди, подозреваемые в преступлении, вступали в зале суда в опасную игру в слова, где выигрышем могла стать их собственная жизнь. Ради нее обвиняемые готовы были на все: притворяться клириками, пытаясь избежать светского наказания; переодеваться в чужую одежду и прикрываться чужими именами, рассчитывая изменить свой социальный статус; симулировать беременность или сумасшествие, надеясь получить снисхождение; рассказывать небылицы о женах, возлюбленных, многочисленных детях и прочих родственниках, не имеющих никакого отношения к делу; искать поддержки у друзей и заступничества у высокопоставленных лиц, способных повлиять на ход дела. Кто-то пытался изменять установленную процедуру следствия, предлагая вместо пытки проведение судебного поединка (атрибута, скорее, Божьего, нежели инквизиционного процесса); кто-то проявлял чудеса выносливости, не признаваясь в совершении преступления ни после первого, ни после второго, ни после третьего (и даже четвертого) сеанса пыток; кто-то нанимал адвоката, не в силах противостоять обвинению в одиночку. У каждого из наших героев была своя, в высшей степени индивидуальная стратегия по