светское преступление[547]. Однако обстоятельства, при которых Жанна была передана руанским властям, указывают, что ее процесс не должен был стать исключительно церковным: в 1431 г. судьи допустили грубую процессуальную ошибку, отмеченную в 1456 г. в материалах по реабилитации:
– французскую героиню захватили на поле битвы, следовательно, она являлась военнопленной, что подтверждалось фактом уплаты за нее выкупа, чего не полагалось делать в том случае, если человек обвинялся в преступлениях против веры и должен был быть выдан церковным властям;
– о еретических взглядах Жанны никто ничего не знал, и именно потому, что основным ее занятием на тот момент считались военные операции (т. е. обвиняться она могла теоретически лишь в преступлениях, подпадавших под юрисдикцию светского суда);
– попав в руки епископа Кошона, девушка на протяжении всего процесса оставалась в светской тюрьме, ее охраняли английские солдаты, хотя церковный характер процесса предполагал помещение обвиняемой в церковную тюрьму, с более мягким режимом содержания и охраной, состоявшей из женщин[548].
На процессе по реабилитации отмечалось и еще одно важное нарушение процедуры: отсутствие в материалах дела решения светского суда, которому Жанна была передана для приведения приговора в исполнение. По правилам, утвержденным еще в конце XIII в.[549], бальи Руана не мог сразу же отправить обвиняемую на костер: он должен был изучить выводы следствия и подтвердить справедливость вынесенного решения своим собственным постановлением. Однако никаких дополнительных слушаний проведено не было, и никто не зачитал приговор светского суда перед казнью.
Об отсутствии приговора упоминали очевидцы событий: Жан Масьё[550], Пьер Кускель[551], Гийом Колль[552], Жан Моро[553], Жан Рикье[554], Жан Фав[555] и Пьер Дарон[556] отмечали состояние небывалой спешки, в котором пребывали судьи Жанны. Они так торопились доставить осужденную на место казни, что, как вспоминал Можье Лепармантье, он просто не смог понять, был ли зачитан вслух светский приговор[557]. Нарушение процедуры тем сильнее бросалось в глаза, что на процессе присутствовал бальи Руана со своими помощниками: об этом говорили видевшие его собственными глазами Пьер Бушье[558], Изамбар де Ла Пьер[559], Мартин Ладвеню[560]. Однако, по свидетельству Гийома Маншона, чиновник не пожелал уделить девушке должного внимания, приказав сопровождавшим ее солдатам: «Уводите, уводите»[561].
Несоответствия принятой процедуре наиболее полно были изложены в показаниях Лорана Гедона, занимавшего в 1431 г. должность лейтенанта бальи, а в 1456 г. – должность адвоката в светском суде Руана. Будучи юристом, справедливость собственных суждений он подтверждал ссылкой на похожий прецедент, имевший место некоторое время спустя после процесса Жанны д’Арк: «…заявил, что он присутствовал на [площади]Старого Рынка в Руане, когда была прочитана последняя проповедь, и находился там вместе с бальи, поскольку являлся тогда [его] лейтенантом. И был зачитан приговор, по которому Жанна передавалась в руки светского суда. Сразу же после того… без промедления, она была передана бальи; затем палач, не ожидая, чтобы бальи или свидетель (т. е. сам Гедон. – О.Т.), которым надлежало вынести [свой] приговор, произнесли его, схватил Жанну и отвел ее туда, где были уже приготовлены дрова [для костра] и где она была сожжена. И ему (свидетелю. – О.Т.) показалось, что это было сделано с нарушением процедуры, поскольку спустя некоторое время некий преступник по имени Жорж Фольанфан был точно так же после вынесения приговора церковным судом передан суду светскому, затем этот Жорж был отведен на рыночную площадь, и ему был зачитан светский приговор. Таким образом, он не был казнен столь же быстро»[562].
И все же заседание светского суда вполне могло изначально планироваться. Об этом, на мой взгляд, свидетельствовала первая часть списка Жана д’Эстиве, посвященная иным преступлениям Жанны – занятиям колдовством и проституцией. Основание для подобной гипотезы дает сравнение с близким по времени и по существу дела процессом Жиля де Ре, также обвиненного в колдовстве и ереси и сожженного на костре в 1440 г. Предварительное обвинение, выдвинутое против бретонского барона, включало абсолютно все его предполагаемые проступки: от вооруженного нападения на замок Сен-Этьен-де-Мер-Морт и многочисленных убийств малолетних детей до занятий алхимией и вызова дьявола. Дело Жиля де Ре рассматривалось как церковным, так и светским судами и завершилось вынесением двух приговоров[563].
Так – в идеале – должно было случиться и с Жанной д’Арк, хотя мы вряд ли когда-нибудь узнаем, почему руанские судьи пошли на нарушение процедуры. Было ли это результатом спешки и желания поскорее избавиться от сложного и неоднозначного процесса и от странной обвиняемой – или причина крылась в другом, уже не важно. Интерес для нас в данном случае представляют не ошибки следствия, а внутренняя логика списка Жана д’Эстиве, указывающая, что изначально планировалось провести два процесса, светский и церковный, в полном соответствии с нормами права. Следовательно, и сам список обвинений вовсе не являлся документом, содержащим исключительно ложь и выдумки. Напротив, он был составлен по всем правилам и включал всю информацию, известную о Жанне д’Арк.
Если бы светский процесс все же состоялся, его основой стали бы два пункта, предусмотрительно включенные прокурором трибунала в общий перечень преступлений – колдовство и проституция. Первое из них поставило бы под сомнение законность притязаний на королевский трон дофина Карла, доверившегося обычной ведьме[564]. Его власть, полученную не от Бога, а из рук пособницы дьявола, невозможно было бы признать законной[565]. Что же касается обвинения в проституции – такого незаметного и незначительного на первый взгляд, – то ему, как мне представляется, была уготована особая и весьма важная роль. Об этом, в частности, свидетельствовало то внимание, которое было уделено вопросу о девственности Жанны на процессе по реабилитации. Снова и снова возвращаясь к этой теме, судьи тем самым стремились свести на нет любые домыслы о якобы распутном образе жизни нашей героини[566]. Позднее к данному вопросу обращался и Тома Базен, специально изучавший материалы процесса 1431 г.: «Но она утверждала, что дала обет безбрачия и что она исполнила его. И хотя она долгое время находилась среди солдат, людей распущенных и аморальных, ее ни в чем нельзя было упрекнуть. [Скажу] больше: женщины, которые ее осматривали и проверяли, не смогли ничего найти [предосудительного] и объявили ее девственницей»[567].
Вполне возможно, что обвинение в проституции изначально планировалось связать с обвинением в колдовстве. Здесь Жан д’Эстиве мог использовать известные ему материалы ведовских процессов, для которых подобная зависимость являлась само собой разумеющейся. Однако в данном случае речь шла не о реальных фактах биографии обвиняемой, поскольку девственность Жанны подтверждалась не один раз и, в том числе, уже во время процесса. Обвинение в проституции, выдвинутое против нее, следует, как мне кажется, рассматривать исключительно в символическом ключе – точно так же, как историю Юдифи. Если допустить, что в его основе лежала легенда о библейской «блуднице», которая также сняла осаду с города, но добилась своей цели самым неблаговидным, а, следовательно, незаконным путем, то оно должно было впоследствии развернуться в наиболее серьезное светское обвинение, которое можно было бы выдвинуть на тот момент против Жанны д’Арк, – обвинение в ведении несправедливой войны.
Не об этом ли писал Жан д’Эстиве в статье LIII своего заключения, объявляя Жанну военачальником против воли Бога? Не потому ли так настаивали на сомнительном облике французской героини ее противники, подробным образом перечисляя всех ее возможных любовников[568]? И не по этой ли самой причине ее сторонники, пытаясь объяснить себе и окружающим загадку столь неожиданно постигших девушку неудач, списывали их на потерю ею девственности[569]?
Впрочем, завершая рассказ о процессе Жанны д’Арк, необходимо – справедливости ради – заметить, что среди героев Столетней войны она была не единственной, против кого выдвигалось обвинение в колдовстве. От него пострадали и некоторые из самых ближайших ее соратников. Так, герцог Жан Алансонский дважды – в 1458 и 1474 гг. – представал перед судом по этой причине. Во второй раз ему даже вынесли смертный приговор, но герцогу повезло: он умер через два года в заключении[570]. Трагичней сложилась судьба другого компаньона Орлеанской Девы – бретонского барона и маршала Франции Жиля де Ре. Ему инкриминировались занятия к