преступника этим животным. Уже известный нам Йоханн фон Бюх писал в своих комментариях к «Саксонскому зерцалу»: «Собака означает, что такой человек никогда не относился с уважением к своим родителям – как собака, которая бывает слепа первые девять дней жизни. Петух означает само преступление и необузданную самонадеянность, угрожающую отцу или ребенку этого человека. Гадюка означает несчастье его родителей… Обезьяна означает самого преступника, физический облик его, но не деяния. Ибо как обезьяна во многом похожа на человека, но все же не является человеком, так и этот преступник похож на человека, но в своих поступках и в сердце своем он – не человек, поскольку способен действовать столь жестоко против собственной плоти и крови»[737].
То, что идея уподобления преступника животному на самом деле была заимствована средневековыми юристами из римского права, не вызывает никаких возражений. Во Франции эта ассоциация возникла даже раньше, чем в Германии, поскольку уже в 1260 г. в своде обычного права Livres de Jostice et de Plet (представляющем собой частичное переложение «Дигест»[738]) упоминалась та же самая «казнь в мешке» – с петухом, собакой и змеей[739].
Однако в римском судопроизводстве не существовало практики повешения с животными, да и самих животных не вешали[740]. Этот обычай появился, по-видимому, только в эпоху Средневековья. Во Франции, к примеру, процессы над животными велись уже с конца XIII в.[741] Они сопровождались весьма оживленной полемикой (прежде всего, среди теологов) о необходимости и возможности наказывать (в частности, вешать) подобных преступников. Ведь в этом случае животные уподоблялись людям: признавалось существование у них разума и ответственности за совершенные поступки, т. е. наличие души[742]. Типичным, с этой точки зрения, можно назвать один из наиболее хорошо задокументированных процессов, состоявшихся во Франции, – дело свиньи из Фалеза (Нормандия) 1386 г. Виновная в убийстве младенца, она была приговорена к повешению за задние ноги на площади перед замком. Однако, прежде чем привести приговор в исполнение, палач переодел свинью в мужское платье (куртку, перчатки на передних ногах и штаны на задних), а на ее морду прикрепил маску, напоминавшую человеческое лицо[743]. Не менее показателен процесс 1457 г., имевший место в Савиньи-сюр-Этанг в Бургундии, когда свинья, сожравшая вместе со своими шестью поросятами пятилетнего мальчика, призналась на пытке в совершении этого преступления[744].
Интересно, что в Бургундии повешение за ноги животного, виновного в убийстве или нанесении увечий, являлось не просто неким обычаем, но и законом. Об этом свидетельствует текст «Кутюм Бургундии», записанных между 1270 и 1360 гг. Для нас особое значение имеет тот факт, что казнь животного упоминалась здесь в одном контексте с казнью еврея: «Говорят и считают, что, в соответствии с законом и обычаем Бургундии, если бык или лошадь совершат одно или несколько убийств, их не следует казнить или судить, но они должны быть схвачены сеньором, на территории которого они совершили преступление, или его людьми. Их следует конфисковать [у их хозяина], продать и использовать для возмещения ущерба этого сеньора. Но если какие-то другие животные или евреи совершили подобное преступление, они должны быть повешены за задние ноги»[745].
Этот текст, где впервые в Средние века был официально зафиксирован обычай вешать евреев наподобие животных, т. е. вверх ногами, безусловно, был всегда известен специалистам по «еврейской казни», однако вызывал у них сомнения и споры. Так, Гвидо Киш настаивал на ином (и, замечу в скобках, совершенно неверном) переводе интересующего нас пассажа, видя в нем указание на «других животных, принадлежащих евреям»[746]. Соответственно, он не рассматривал и саму возможность проведения аналогии между подобными процессами и судебной практикой в отношении евреев[747]. В отличие от него, Рудольф Гланц указывал на близость текста «Кутюм» к описаниям «еврейской казни». Он, однако, отказывался признавать идентичность двух процедур на том основании, что данное наказание полагалось в Бургундии за убийство, тогда как в Германии повешение предназначалось только для воров[748].
Пытаясь найти прообраз «еврейской казни», Гланц обращался к давнему исследованию Карла фон Амиры (хотя и не ссылался на него прямо). Основатель «правовой археологии» видел истоки интересующего нас наказания в древнегерманских ритуалах, а точнее – в процедуре жертвоприношений некоторым языческим богам, в частности, Одину. Как отмечал фон Амира, обычай вешать жертву вверх ногами в компании собак или волков имел хождение в Германии и Скандинавии, а затем трансформировался в уголовное наказание для евреев[749]. Почему именно евреи удостоились такой сомнительной чести, немецкий ученый не уточнял. За него это пытался сделать сам Гланц, указывавший, что эта казнь предназначалась не для всех евреев, а только для воров. Жертвы, посвященные Одину, также помещались «между небом и землей», а поскольку повешение было уделом исключительно воров, оно и оказалось задействовано в «еврейской казни». Положение вверх ногами должно было лишь подчеркнуть унизительный характер наказания и позволить окружающим различать евреев и христиан[750].
К сожалению, гипотеза Р. Гланца не выдерживает никакой критики, если принять во внимание повсеместное распространение «еврейской казни» в странах средневековой Европы, системы уголовного судопроизводства которых были отнюдь не идентичны немецкой. В частности, и в Бургундии, и во Французском королевстве смертная казнь через повешение полагалась не только за воровство, но за целую группу особо опасных уголовных преступлений: убийство, разбой на дорогах, похищение, поджог, измену сеньору (позднее – королю)[751]. Эта система сложилась не позднее конца XIII – начала XIV в., поскольку на протяжении XIV в. она превратилась в обычную практику, о чем свидетельствуют судебные архивы[752]. Понимание того, что повешенный за воровство или убийство повисал, по образному выражению автора уже знакомых нам статутов Гларуса, «в воздухе, оторванным от земли», было весьма близко и французским судьям. В деле Пьера Аршилона, казненного за воровство в середине XV в., мы встречаем не менее поэтические строки: «…и будешь ты повешен высоко и далеко от земли, чтобы ты понял, что эта земля, которую ты не побоялся осквернить, отныне не дарует тебе ни укрытия, ни поддержки»[753]. Однако представить, что в основе этого и многих других приговоров лежали смутные воспоминания о жертвоприношениях Одину, будет весьма затруднительно.
Скорее, необходимо еще раз внимательно присмотреться к уголовным процессам над животными и отметить, что за ноги их вешали не только в Бургундии – это была весьма распространенная практика и касалась она не одних лишь свиней, но кошек, быков и собак (об отсутствии упоминаний которых в «Кутюмах Бургундии» так сожалел Гвидо Киш)[754]. То, что животных вешали действительно в основном за убийство, объяснялось тем, что воровство, совершенное животным, в интересующий нас период не рассматривалось как уголовное преступление. В этом случае виновным считалось не само животное, а его хозяин, который платил штраф в гражданском суде[755].
Что же касается повешения за ноги, то и здесь, как представляется, указания на унизительный характер такой казни являлись недостаточными. Дело в том, что основная масса животных, для которых средневековая судебная практика предусматривала подобное наказание – кошки, собаки, свиньи, быки, ослы – принадлежала к так называемому «дьявольскому бестиарию». Это были животные дьявола, его помощники в земном мире[756]. К тому же бестиарию, как отмечал Даниэль Санси, уже с XII–XIII вв. относились и евреи[757]. Вместе с тем считалось, что именно за ноги вешали грешников, попадавших в ад[758]. Очевидно, что и в реальном мире приспешников дьявола должны были казнить точно так же, чтобы лишний раз напомнить об их подлинной сущности. (Илл. 42)
Насколько можно судить, понимание связи, существовавшей в воображении людей Средневековья между дьяволом, евреями и некоторыми животными, отсутствует в существующих работах по «еврейской казни», что, в частности, мешает исследователям ответить на вопрос, почему рядом с казненным евреем вешали именно собак. Р. Гланц видел истоки этого обычая в уже упоминавшихся древнегерманских языческих жертвоприношениях[759]. Г. Киш упирал на римскую традицию и ее интерпретацию немецкими глоссаторами, считавшими собаку неблагодарным, нечистым животным, символом слабости и позора[760]. Он, впрочем, шел чуть дальше своего коллеги, упоминая мимоходом, что так же воспринимали собаку христианская и иудейская традиции