Уильям Батлер Иейтс считается одним из величайших поэтов XX века. В 1923 г. он был удостоен Нобелевской премии по литературе. Как сообщает официальный сайт Нобелевской премии, Нейтс был выбран «за свою всегда вдохновенную поэзию, которая в высокохудожественной форме выражает дух целой нации». Уильям Хью Оден, современник Йейтса, высоко ценил поэзию последнего, считая её одной из самых прекрасных в то время. В его раннем творчестве ощущается влияние Эдмунда Спенсера и поэтов-романтиков, его интерес к оккультизму и магии были тесно связаны с идеями Блейка и Шелли, и в сборнике «Ветер среди тростников» (1899) есть несколько стихотворений, использующих оккультную символику. На Йейтса оказали влияние также прерафаэлиты и французские символисты. Он подружился с английским поэтом-декадентом Лайонелом Джонсоном, и в 1890 г. они основали «Клуб Рифмачей», куда входил и Эрнест Даусон. Хотя Иейтс считается поэтом уже XX века, а не викторианцем, его верность поэтической традиции не распространялась на то, что он считал часто неясным и слишком научным использованием литературных и культурных традиций, как в поэзии Т. С. Элиота и Эзры Паунда.
В 1898 г. Йейтс встретил леди Огасту Грегори, аристократку и поэтессу, разделявшую его страсть к старинным ирландским сказкам и легендам. Йейтс проводил каждое лето в доме леди Грегори в Кул-парке в графстве Голуэй. В конце концов, он также купил разрушенный Нормандский замок под названием «Thoor Ballylee» в этом районе. Живя там, Йейтс проводил много времени с семьей леди Грегори, включая её внучку, юную Энн, имя которой он взял для своего весёлого стихотворения «Посвящается Энн Грегори».
Большой любовью жизни ирландского поэта Уильяма Батлера Йейтса была ирландская актриса и революционерка Мод Гонн, в равной степени известная своими националистическими взглядами на судьбу Ирландии и своей красотой. Мод оказала сильное влияние на поэзию Йейтса. Он много раз делал ей предложение, но всегда встречал отказ; она утверждала, возможно, в качестве оправдания, что его безответная любовь способствовала эффективности его творчества. Чувства, выраженные в стихотворении «Когда, состарясь…», предполагают именно эти отношения поэта к прекрасной ирландке.
Стихотворения Ричарда Миддлтона, традиционные по сюжету и образам, похожи на лирическую поэзию 1890-х годов в своей структуре, мелодике и метрике. Однако за годы его жизни несколько издателей отказались публиковать поэзию Миддлтона. И всё же изящные и замысловато построенные стихотворения поэта демонстрируют тонкую чувствительность и заметный литературный талант.
Альфред Нойес в возрасте 21-го года опубликовал свой первый сборник стихов «Ткацкий станок времени» (1902), который получил похвалу от таких уважаемых поэтов, как Уильям Батлер Йейтс и Джордж Мередит. В течение следующих пяти лет Нойес выпустил в свет еще пять поэтических сборников. В своих ранних работах он утверждал, что стремится «следовать за беспечными и счастливыми ножками детей обратно в царство тех снов, которые…есть единственная реальность, ради которой стоит жить и умереть; эти прекрасные мечты или причудливые проказы». Его ранние произведения часто вызывают прихотливые, сказочные эмоции, его поздняя поэзия всё чаще имеет дело с религиозными темами. Нойес – литературный консерватор, придерживающийся традиционных поэтических стилей: его поэмы и стихотворения романтичны, цветисты и немного сентиментальны. Он был известным критиком модернистских писателей, особенно Джеймса Джойса. Точно так же его работу в это время критиковали за отказ принять модернистское движение. Как и Киплинг, Нойес писал отличные стихи, но они не всегда были высокой поэзией.
И всё же многие произведения Нойеса являют необычный метрический диапазон. Он – повествовательный поэт, рассказывающий живую историю, полную очарования прошлого, с удивительным юмором и музыкальностью. В своих лучших произведениях, например, в «Разбойнике», одной из самых известных своих баллад, Нойес демонстрирует своё умение рассказчика, напоминающее нам о двух поэтах, оказавших на него самое большое влияние: Вордсворте и Теннисоне. Во многих стихотворениях Нойеса есть что-то по существу прекрасное, их тонкий и чистый поток всегда приятен на вкус, но редко удовлетворяет. Дерек Стэнфорд в статье «Поэтическое достижение Альфреда Нойеса» (1958) отмечает «полихроматические свойства визуальных образов» поэта, а описание событий в его балладе сравнивает с краткостью и сжатостью кино».
Назад, обезумев, он скачет, и небу проклятия шлёт,
Дорога клубами пылится, направлена шпага вперёд.
Кровавые шпоры сверкают, камзол – как вишнёвый сок.
От пули он пал на дороге,
Упал словно пёс на дороге,
Лежит он в крови на дороге, у горла из кружев пучок.
Нойес был склонен к некоторому романтическому упрощению. Но эту опасность успешно преодолела его баллада с чётким ритмическим движением. Несмотря на ограниченность темы, в «Разбойнике» сохранена поэтическая сила – в резком, быстром и графическом повествовании. Во многих его произведениях разбросаны восхитительные образы, которые встречаются и в призрачном «Тумане в низине», и в лирической «Японской серенаде».
Франц Винтерхальтер. Портрет королевы Виктории в свадебном платье. 1842. Версаль, национальный музей, Франция.
Уильям Блейк[1](1757–1827)
Из сборника «Песни опыта» (1794)Тигр
Тигр! О, Тигр! Огонь и блеск
Озарил полночный лес;
Кто задумал изваять
Этот ужас, эту стать?
Где, в глубинах или в выси
Глаз твоих огонь родился?
Как на крыльях он взлетел?
Кто огонь схватить посмел?
Чье скрутило мастерство
Жилы сердца твоего?
И оно забилось вдруг
Посреди могучих рук!
Кто ковал рукою властной
Мозг твой в кузнице ужасной?[2]
И клещами, что есть сил,
Злобный дух туда вложил?
Тигр! О, Тигр! Огонь и блеск
Озарил полночный лес.
Кто решился изваять
Этот ужас, эту стать?
Уильям Вордсворт[5](1770–1850)
Из сборника «Лирические баллады» (1798)Каторжник
На запад стремился роскошный закат;
Я встал на холме, у вершины,
Восторг, что предшествует дрёме, стократ
Звенел сквозь леса и долины.
Должны ль мы покинуть столь благостный дом?
Сказал я, страдая душою,
И скорбно к темнице пошёл я потом,
Где каторжник был за стеною.
Ворота в тени от массивнейших стен, —
Тюрьмы ощутил я дыханье:
Сквозь прутья я вижу вблизи, как согбен,
В ней страждет изгой состраданья.
Лежат на плече чёрных прядей узлы,
Глубок его вздох и взволнован,
В унынье он видит свои кандалы, —
В них будет всю жизнь он закован.
Не мог я без горя смотреть на него,
Покрытого грязью, щетиной;
Но мыслью проникнул я к сердцу его,
Создав там ужасней картины.
Ослабший костяк, соков жизненных нет,
О прошлом забыл он в надежде;
Но грех, что его угнетал много лет,
Чернит его взгляд, как и прежде.
Лишь с мрачных собраний, кровавых полей
Король возвратится в покои,
Льстецы его славить спешат поскорей,
Чтоб спал он безгрешно в покое.
Но если несчастья забыты навек,
И совесть живёт без мученья,
То должен ли в шуме лежать человек;
В болезни и без утешенья.
Когда его ночью оковы теснят,
Чей вес не выносится боле,
Бедняга забыться дремотою рад,
На нарах вертясь поневоле.
А взвоет мастифф на цепи у ворот, —
В холодном поту он проснётся,
И боль его тысячью игл обожжёт,
И сердце от ужаса бьётся.
Глаза он запавшие поднял чуть-чуть
С трепещущей влагою взгляда;
Казалось, чтоб скорбную тишь всколыхнуть
Спросил: «А тебе что здесь надо?».
«Страдалец! Стоит ведь не праздный бахвал,
Чтоб сравнивать жребии наши в гордыне,
А тот, кто добро воспринять пожелал,
Придя, чтобы скорбь разделить твою ныне.
Хоть жалость к тебе и не так велика,
Хоть портит тебя твоё грубое слово,
Была б у меня столь могуча рука,
На почве другой ты цвести мог бы снова».
Из сборника «Лирические баллады» (1800)Родник «Прыжок оленя»[6]
Охотясь в Уэнсли, рыцарь прискакал
Неспешно, словно облако в зените,
К усадьбе, где живёт его вассал,
И крикнул: «Мне коня скорей смените!»
«Скорей смените!» – был под этот крик
Осёдлан конь, быстрейший и атласный;
Сэр Уолтер на него взобрался вмиг:
На третьего за этот день прекрасный.
У рысака в глазах восторг блестит,