(1788–1824)
Из сборника «Еврейские мелодии» (1815)
Идёт прекрасная, как ночь…[37]
Идёт прекрасная, как ночь
Без облаков, где звёзд мерцанье,
Глубокой тьмы и блеска дочь,
Чьи очи – их же сочетанье;
Нежнейший свет она точь-в-точь,
Что отвергает дня сиянье.
Один лишь луч, лишь тень одна
Ухудшат облик безымянный,
Где чёрных кос кипит волна,
Иль свет на лике несказанный;
В ней безмятежность дум видна —
Приют безгрешный и желанный.
На том лице в тени пылал,
Столь нежном, сдержанном, но ясно
Улыбки блеск, румянца лал
От добродетели прекрасной:
Согласья ум её желал,
Душа – любви, невинной, страстной.
Душа мрачна моя!
Душа мрачна моя![38] О, дай
Мне в звуки арфы погрузиться,
Своими пальцами создай
Напев, что негой заструится.
Коль сердцу вновь надежда снится,
То очарует звук меня.
А коль в глазах слеза таится —
Избавит мозг мой от огня.
Играй неистово, певец,
Дари безрадостное пенье,
Хочу поплакать, наконец,
Иль сердце лопнет в исступленье.
Лелея скорбное смятенье,
Томясь в бессонной тишине,
Оно иль страждет от мученья,
Иль песне внемлет в полусне.
Из сборника ««Шильонский узник» и другие стихотворения» (1816)
Сонет к Шильону[39]
О, вечный Дух нескованных Умов!
Свобода! Ты всех ярче в подземелье,
Коль сердце здесь твоею стало кельей,
Тебе одной даря свою любовь.
Когда твоих сынов в плену оков
Тьма окружает и сырые своды,
Их мукой восхищаются народы,
И Вольности ветра разносят зов.
Шильон! Твоя тюрьма – священный храм,
Твой пол – алтарь; ведь тяжко ставя ногу,
Оставил отпечатки здесь и там
(Не плит как будто – дёрна было много)
Наш Бонивар! Не сгинуть тем следам,
Взывающим от тирании к Богу.
Из книги «Письма и дневники лорда Байрона» (1830)
«Не бродить тропою ровной…»
Не бродить тропою ровной
Нам уж больше допоздна,
Хоть и в сердце – пыл любовный,
В небе – яркая луна.
Меч изнашивает ножны,
А душа стесняет грудь;
Сердцу – биться б осторожно,
Чувствам – отдохнуть.
Хоть и ночь, и пыл любовный,
И приходит день вослед,
Не бродить тропой нам ровной
Там, где лунный свет.
Послание к Августе[40]
Моя сестра! Коль имя лучше есть,
Оно – твоё, всех чище и милее.
Через моря и горы дай мне весть,
Не со слезой, но с нежностью лелея:
Везде, где я – ты жизнь моя и честь,
Любовь я не отвергну, сожалея.
Две вещи мне подарены судьбой:
Мир, чтоб скитаться, дом, чтоб жить с тобой.
Все первые – ничто, коль был бы я
Последним[41], это мне и рай, и счастье;
Но у тебя другая есть семья,
И разрушать её не буду страстью.
Напомнило мне прошлое – судья, —
Что не прогнать своей судьбы ненастье.
Не знал покоя на море наш дед[42],
А я – на берегу средь многих бед.
Вот если б я наследовал шторма
В другой стихии, на скале опасной,
Которую сокрыл туман иль тьма,
Я б выносил удары ежечасно,
Коль виноват; и хитростью ума
Ошибки не стремился б скрыть негласно:
Я был искусен в гибели своей,
Усердный лоцман собственных скорбей.
Мои – ошибки, мне – страдать от кар.
Вся жизнь моя – борьба; когда мне дали
В тот день тебя, ухудшили сей дар
Судьба иль воля, что впотьмах блуждали.
Порой судьбы я чувствовал удар,
Оковы плоти снять хотел в печали.
Но склонен я пожить ещё чуть-чуть,
Чтоб видеть, чем закончится наш путь.
Империй, царств за свой короткий рок
Я много пережил, хоть я не старый;
Смотрю на них, и мелких брызг поток
Тревожных лет, крутившихся столь яро,
Как бурные буруны, тает в срок:
Не знаю, что-то держит, что за чары?
Дух лёгкого терпенья; ведь не зря
Боль ради боли ловим мы, горя.
Во мне, возможно, теплится отпор,
Или прилив отчаянья холодный,
Коль горестей я чувствую повтор;
Но чистый воздух, климат превосходный
(Или души изменчивость с тех пор,
Умение в броне ходить походной)
Покою научили, много зим
И лет он не был спутником моим.
Вновь чувствую, что мог я ощущать
В счастливом детстве: ручейки, растенья,
Что помнят, где я начал проживать,
Пока свой ум не отдал в жертву чтенью[43],
Ко мне явитесь, чтобы умилять
Мне сердце вашим обликом цветенья;
И кажется: любимые черты
Я вижу, но любима только ты.
У ног пейзаж альпийский, он влечёт,
Чтоб размышлять; и в этом любованье
Ты ощущаешь времени полёт;
У тех картин достойней есть влиянье,
Пусть одинок ты – грусть тебя не жжёт;
Всё осмотреть – сильнее нет желанья:
Вот озеро прекраснейшее, но
Не так милей, чем наше, всё ж оно[44].
О, если б ты со мной была! – я б стал
Глупцом от страсти пылкой, забывая,
Что здесь уединенье восхвалял:
Раскаянье несёт хвала былая.
Другие чувства я не показал;
Я не грущу, но чувствую и знаю,
Что принципы мои идут на спад,
Зато подъём другой приносит взгляд.
Об озере я вспомнил, о родном,
У замка старого[45], не мой он ныне.
Леман[46] красив; но наш любимый дом
И берег милый для меня святыни:
Печаль разрушит память мне потом,
Их или тебя забуду на чужбине;
Всё, что любил я долгие года,
Далёко, иль отдал я навсегда.
Мир предо мной[47]; но просьба есть одна
К Природе, чтоб я мог здесь оставаться:
Под летним солнцем греться дотемна,
И с тишиной небес её сливаться,
И видеть нежный лик её сполна
Без маски и всегда им любоваться.
Она мой друг, сестра, родная кровь —
Пока тебя я не увижу вновь.
Все чувства скрою, кроме одного;
Его бы скрыл; но предо мной картины
Как и в начале детства моего,
И с ранних лет – то, может, путь единый —
Отвергнул бы я черни шутовство,
То лучше был бы, чем сейчас, повинный.
Страстей моих дремал бы буйный вал,
Ты б не рыдала, я бы – не страдал.
С Тщеславьем ложным что же делать мне,
С Любовью, ну и, может быть, со Славой?
Они пришли непрошенны извне
И сделали мне только имя, право;
И всё ж оно не цель моя вполне,
Конец я видел боле величавый.
Но всё прошло, примкнуть – вот мой удел —
К ушедшим ране миллионам тел.
Ведь будущее мира, может, ждёт
И от меня, пусть небольшой, заботы;
Я прожил не один, конечно, год,
Не спал, дремать мне не было охоты,
И множество выдерживал невзгод;
Всё потому, что моей жизни йоты
Хватило б на столетье, до того
Как пролетела четверть его.
И всё ж доволен я остатку лет,
За прошлое благодарю я бога,
Ведь где борьбой наполнен целый свет,
Там счастье иногда крадёт немного.
Пока что не скажу я чувствам нет.
Скрывать не стану, что видна дорога,
Всё это осознав, я осмотрюсь
И с мудростью Природе поклонюсь.
Любимая сестра, как ты – в моём,
В твоём живу я сердце безмятежно,
Мы были, есть, – я, как и ты, вдвоём, —
Друг друга не отвергнем мы небрежно;
Хоть вместе иль отдельно мы живём,
Всю жизнь (конец наступит неизбежно)
Мы сплетены – пускай приходит смерть,
Но узы те вовек не истереть[48].
Из поэмы «Паризина» (1816)
1. Сумерки
Вот час, когда среди ветвей
Мы слышим трели соловья,
Вот час, когда он шепчет ей:
(О, сладость клятвы) Ты моя!
И ветерок с журчаньем вод
В тиши им дарит нежность нот.
Цветы чуть тронула роса,
Покрыли звёзды небеса,
Волна – густая синева,
Трепещет бурая листва,
У неба непонятный цвет,
И нежный мрак, и мрачный свет:
Так исчезает мир дневной,
И сумерки слабеют под луной.