Юность и старость
Когда мир молод, парень,
И зеленеет древо,
И гусь как лебедь, парень,
А девы – королевы.
Коня взнуздай-ка, парень,
И обскачи весь мир!
Свой путь узнай-ка, парень,
И ты придёшь на пир.
Когда мир старый, парень,
И дерева опали,
Пусты забавы, парень,
И все колёса встали,
Ползи к теплу и крову,
Больной, лишённый сил;
Бог тебе явит снова
Лицо, что ты любил.
Данте Габриэль Россетти[104](1828–1882)
Из сборника «Стихотворения» (1870)
Лесной молочай[105]
Метался ветер, и застыл
В лесу, в полях, лишённый сил;
По воле ветра я бродил,
Присев, когда он сбавил пыл.
Не поднимал я головы,
Сжав губы, не шептал: «Увы!»
Копна волос – среди травы,
В ушах стихает гул молвы.
Взгляд пробегает стороной
По сорнякам в тени дневной,
И вдруг – три чашечки в одной —
Цветущий молочай лесной.
Здесь я забыл свою беду
И мудрость, но всегда найду
В осколках прошлого звезду —
Тройных соцветий череду.
Из цикла «Дом жизни» (1881)
Сонет 19 – Тихий полдень[106]
В густой траве ты вытянула руки,
Где пальцы, словно розы лепестки.
В глазах улыбка. Свет и тень легки,
Валы небес над пастбищем упруги,
И, взглядом не объять, по всей округе
Злат-лютики танцуют у реки;
К боярышнику льнут там васильки,
И зрима тишь – часов песочных звуки.
В цветах, облитых солнцем, стрекоза
На ниточке лазурной, егоза: —
Крылатое небесное явленье.
Вольём в сердца безмолвный этот час,
Бессмертный дар, когда вся тишь для нас
Как песнь любви звучала в упоенье.
Сонет 22 – Приют сердца[107]
Она подчас дитя в моих руках,
Средь тёмных крыльев, что к любви стремятся,
И слёзы по её лицу струятся —
Повёрнутом – на нём безмолвный страх.
Как часто, потерпев душевный крах,
В её объятьях я хочу остаться —
В той крепости, где бедствий не боятся,
Где сладость чар несходных на губах.
Эрот – прохлада днём, сиянье ночью —
Поёт нам «баю-бай» и гонит вон
Дневные стрелы буйные в загон.
Сквозь песнь его – его сияют очи;
Лишь волны воспоют луну воочью,
Звонят все наши души в унисон.
Уильям Моррис[108](1834–1896)
Из сборника «Защита Гвиневеры и другие стихотворения» (1858)
Золотые крылья
Посреди большого сада,
Там, где тополь пух ронял,
Древний замок охранял
Старый рыцарь у ограды.
В стенах – стёртый серый камень,
Кладка красных кирпичей;
В блеске солнечных лучей
Красных яблок вился пламень.
Кирпичи во мху зелёном,
И лишайник – на камнях,
Много яблок на ветвях;
Замок воевал с уроном.
Глубокий ров с водой и тиной,
Кирпичный выступ с двух сторон,
Весь мшистый, в каплях росных он.
Ладья с зелёною гардиной
Вокруг резной кормы, скрывавшей
Блаженство пары ото всех,
Там в летний полдень ждал утех
Влюблённый, даму целовавший.
И ветер, западный и сильный,
Носился рябью по воде;
В ров наклонялись кое-где
Стволы тяжёлые осины.
Там позолоченные цепи
Мост поднимали надо рвом;
Как в летний дождь приятно днём
Укрыться в мостовом укрепе!
Пять лебедей всегда там жили,
Но водоросли – не для них:
Ведь дамы с рыцарями их
Пирожным каждый день кормили.
Им домик сделали с любовью:
Он с красной крышей, золотой,
Чтоб яйца высидеть весной
Они могли; ни капли крови
Людской здесь не было пролито,
Никто не видел горьких слёз;
Гирляндами прованских роз
Из года в год здесь всё увито.
Надуты ветром флаг и знамя,
Что с башенок свисали вниз,
С цветочной формою карниз
Смотрелся живо под зубцами.
Кто в саду гулял под ними?
Майлз, и Джайлс, и Isabeau[109],
И Jehane du Castel beau,
Эллис, с косами златыми.
Рыцарь Джервез и красотка
С ним – Ellayne le Violet,
Мэри, Constance fille de fay,
Дамы с лёгкою походкой.
Дама или рыцарь смелый
Так гуляли много лет:
Полнаряда – алый цвет,
Полнаряда – цвет уж белый.
Все венки из роз носили
В замке «Ледис Гард» давно,
И Jehane du Castel beau —
Розы в нём пока не сгнили.
Ведь она чуть-чуть лишь рада:
Что наряд и бел, и ал,
Что венок пока не вял;
Не с кем было ей с усладой
В полдень в лодке повидаться;
Но не плакала она
И была надежд полна:
«Я смогу его дождаться».
Джервез, Майлз и Джайлс, гуляя
Днём по саду напрямик,
Останавливались вмиг,
Всем речам её внимая:
«Лета кончилось обилье,
День пройдёт – наступит мрак;
Если мне подать им знак,
Будут здесь златые крылья?»
Всё ночь она сидела в зале,
Открыв свои глаза и рот,
Как будто диво страстно ждёт,
И все за нею наблюдали.
Спустившись вниз, она присела,
И шею вытянув, рукой
Коснулась чаши золотой;
И как-то пальцами несмело
По ней стучала. На балконе
Пел песню звонкий менестрель:
«Наш Артур не умрёт досель,
Стареет он на Аваллоне»[110].
Она, когда он кончил пенье,
Подняв подол, сбежала вдруг,
Страсть на лице её, испуг,
Но все сидели без движенья.
Потом она в своём чертоге,
Вздыхая, села на кровать:
Могли б за мной все побежать! —
Она подумала в тревоге.
Сняла венок, и разом пряди
Постель заполнили кругом,
И ало-белое потом
Её там оказалось платье.
А после обнажила ноги,
Сняв туфли алые, и вмиг
Её краснеет милый лик,
Она шептала: «Он в дороге;
Не может он не знать, что тело
Моё нагое ждёт его,
И я, Jehane du Castel beau.
Приму его, коль знает, смело».
Взяв меч тяжёлый с рукояткой
Серебряной, затем она
Запела страстно, и луна
Внимала песне той некраткой.
«За морем злато крыл!
Свет бледный мир покрыл,
Злат локон пал, уныл,
Несите мне свой пыл,
О злато крыл!
В воде, у скал
Камышницы клюв ал.
Губ красных сладок лал;
Ржой красной полн фиал,
И красный бьёт кинжал.
О, рыцарь, ты мне мил!
Глаз моих синь не впрок?
Жжёт холодом сквозь стог
Ветр западный у ног;
Зреть не пришёл ли срок
За морем злато крыл?
Ров – с тиной, лебедь – бел,
Плыть – перышек удел,
Чёлн синий их задел,
Бег горностая – смел;
Тон музыки звенел
Сладкозвучной!
Злато крыл,
Слушай злата прядей глас,
Замок Дам звенит сейчас,
За морем злато крыл!
Пурпур ложа – это мне,
Стены красные – вовне.
Рядом яблоки висят,
И осу змеиный яд
Убил в ночи осенней,
Нетопырь весь в движенье,
И рыцарь в страстном рвенье
Целует влажный мох,
Дней скучных бег заглох, —
За морем злато крыл!
За морем злато крыл!
Свет лунный мир покрыл,
Злат локон пал, уныл,
О, рыцарь, ты мне мил!
В ночи злат крыльев шквал,
Бел лебедь мокрым стал,
Целуй мне губ овал,
За морем злато крыл!»
Но лунной ночью нет ответа,
Молчит и пасмурный рассвет,
Лужайка не даёт ответ,
И розы, украшенье лета.
Худы, хладны, усталы ноги
Её, и губы чуть дрожат,
И слёзы жалости скользят
До подбородка в час тревоги.
А чуть приподнятая шея,
Как сломана, упала вдруг;
Как будто рядом сердца стук
Её хотел сломать быстрее.
Она, когда сошла с постели,
Не удержалась на ногах,
И на коленях, на руках
Ползла к окошку еле-еле.
Наружу выглянула в горе,
На подоконнике – рука:
«Нет на пустом холме флажка,
И паруса не видно в море.
Здесь не могу я оставаться,
И лица счастья видеть их,
Бед не боюсь я никаких;
Ведь с жизнью я могу расстаться».
Затем походкою дрожащей
Она пошла, от мук хладна,
Рыдая; наконец, она
Огромный меч взяла лежащий,
На рукоятке пальцы сжала,
И, тихо лестницу украв,
Босой ступила в зелень трав
В одной сорочке, и сказала,
Когда в ней вспыхнула надежда:
«Господь, пусть он придёт, любя;
Пусть видит: сбросила с себя
Я красно-белую одежду.
Его я встречу; ожиданье
Пусть даже длится десять лет,
Пусть на сердце кровавый след,
Но всё ж закончится страданье.
Пусть не придёт, кого я славлю,
Но я смогу придти к нему,
Что знаю, покажу ему,
И говорить его заставлю».
О Жанна! Солнца отблеск красный
Ей ноги золотом омыл,
Сорочку, складки им покрыл,
Что были, словно день ненастный.
Майлз, и Джайлз, и Isabeau,
И Ellayne le Violet,
Мэри, Constance fille de fay!
Где ж Jehane du Castel beau?
Скачет Джервез долгожданный!
Где песок лежит петлёй,
Где вода сошлась с землёй,
Слез с коня он рядом с Жанной.
Почему здесь меч разбитый?
Мэри! мы скорбим о ней;
Забери её скорей,
Но без слова над убитой.
Джайлс, и Майлз, и Джервез бравый —
В «Ледис Гард» все ждут войны;
Коль вы рыцари, должны
Лезть бесстрашно в бой кровавый.
Яблони рубить всем надо
И осины. Без труда
Сделают из них тогда
Преотличную преграду.
О, бедняжки Isabeau
И Ellayne le Violet;
Страх потери! Ведь во мгле
Там Jehane du Castel beau.
В бедной Мэри всё мертво!
Плачет Constance fille de fay!
Сколько стало грустных дней
Без Jehane du Castel beau.
Теперь и яблоки не зреют
У старых мхом покрытых стен
И падают в дернистый тлен;
На башне флаги не пестреют.
И грязный лебедь ест в охотку
Траву зелёную во рву;
Мужчина мёртвый, наяву —
Внутри гнилой текущей лодки.
Старая любовь
«Сэр Джайлз, а ты уже старик, —
Сказал я. «Да! – ответил он.
С улыбкой грустною поник,
В сплошных морщинах, иссушен.
– «На бацинете острия
Мне смяли – сделали салад[111],
Хоть шею трут его края;
Но бацинет был кривоват».
Смотрел он долго на костёр:
– «И ты, сэр Джон, в руках зимы;
(Он был и грустен, и хитёр),
Как видишь, износились мы».
Въезжают рыцари во двор,
Глядят надменно; лишь мой лорд
И леди свой смягчили взор,
Мой старый меч служить им горд.
(Миледи! Не застынет кровь
От слова этого во мне).
– «Джон, правда ль, что напали вновь
Войска неверных, и втройне,
И что Венеция платить
Должна в морях восточных дань?»[112]
– «Да, и Распятье повалить
Посмела там злодеев длань;
Константинополь может пасть[113].
Но это – трогает слегка.
Не мелочь – лишь старенья власть;
Я думал, всё здесь – на века,
Но каждой вещи срок дан свой».
Вновь герцог средь людей своих,
Он дремлет, гордой головой
Одежд коснувшись золотых,
Но был бледнее, чем вчера;
С ним – герцогиня, быстро к ней
Пришла осенняя пора.
От счастья голова сильней
Моя кружилась, как узрел
Я леди в те былые дни;
Но блеск волос не потускнел
Её – чуть пепельны они.
В глазах не стало глубины,
В них будто серое стекло,
Для поцелуев не годны
Ни впалость щёк, и ни чело.
Иссохли губы, много лет
Супруга герцога она,
Лобзаний слёзных больше нет,
Как в те былые времена.
Исчезла цепкость милых рук,
Они так вялы, и лежат
На шёлковых подушках вкруг,
Расшитых яблоками в ряд
Зелёными, их поместил
На щит свой герцог, мой сеньор.
И лик её когда-то был
Свежее, чем апрельский бор.
Ушло всё это; не видать
Походки трепетной её,
Но царственна, прекрасна стать.
Она, как лилии копьё,
Увядшей, летней, вдруг меня
Пронзила этим вешним днём:
Когда цветы – что звёзды дня,
Чудесно пенье птиц кругом.
Она однажды, я узнал,
Его, лобзая, обняла,
Потом в ней шаг его звучал,
Как в праздник все колокола.
Быть может это всё – мечта,
Что жизни подлинной претит,
Иль рай потерянный, тщета.
Страсть слабую не тронет стыд.