[246](1844–1921)
Из сборника «Избранные стихотворения» (1904)
Глаза младенца
В тебе и кровь моя, и кость,
Часть сердца моего,
Ведь ты мой сын, мой странный гость;
Ты всё, ты божество.
Я на твои смотрю черты,
Что с каждым днём милей,
Смесь материнской красоты
В них с дерзостью моей.
Серьёзный, но спокойный взор,
Задумчив, негасим,
Так пролетает звёздный хор
На крыльях херувим.
Два мира сложно увидать,
(Скрывает зрелость их),
В тебе слилась их благодать
Среди теней глухих:
Забытый мир, куда печаль
С фантазией летит,
И новый мир, где как хрусталь
Звезда надежд блестит.
Но время, полное забот,
Погасит быстрый взгляд;
Лишь тайный чудный миг живёт,
Лишь вечный день отрад.
Майкл Филд[247](Кэтрин Харрис Брэдли и Эдит Эмма Купер)
Из сборника «Под ветвями» (1893)
Девушка
Девица,
Её душа таится,
Как жемчуг в глубине: светла, темна.
На сердце – лёгкость, на лице – весна,
Изящна бровь, что как волна
Сквозь редкий лес видна:
Губ её дверца
Дрожит, как лист осины у окна
От бури сердца.
Мы душами слились,
Но не заполнен лист.
Сей труд словесный
Закончу, коль познаю план небесный:
Ведь путь её тернист.
Влюблённый
Смертный, если ты влюблён,
То гони из жизни вон
Всё, что воодушевляло,
Защищало, подавляло.
Ты созрел? Что возраст твой?
На странице роковой
Жизни пурпурные знаки
Ярко светятся во мраке.
Что есть скорбь? Покоя дар,
Для Любви – индийский жар.
Болен! Так молись покорно
О сиделке животворной.
Смерть придёт, последним взглядом
Ты Любовь увидишь рядом.
Смерть уныла? Но смела —
Нам могилу поднесла!
Небеса – то лишь шкатулка:
Клад Любви звенит в ней гулко,
Прежде чем души горенье
Канет в бездну разложенья.
Коль ты любишь, то вослед
От людей не бойся бед.
Элис Мейнелл[248](1847–1922)
Из сборника «Прелюдии» (1875)
Возлюбленный (ая) предлагает лучшее продолжение
Твоя краса не сохранится
В любовной вечности моей.
Твои улыбки всех светлей,
Но исчезает их зарница,
Даря мне несколько лучей.
И слов твоих уходит сладость,
Как будто смерть пришла за ней,
И смех твой стихнет в шуме дней,
Твоих мелодий гаснет радость,
Но те, что мне – звучат сильней.
Ты в сердце спрячь моём в покое
Всё, что не хочешь дать, скорей.
И будь к себе, ко мне добрей.
Мой кубок полн водой речною,
Но не достигнет он морей.
Из сборника «Стихотворения» (1893)
Отречение
Не думать о тебе! с большим трудом
Любви я избегаю наслажденья —
Любви к тебе – среди небес свеченья,
В припеве песни самом дорогом.
Средь сладких мыслей светится тайком
Мысль о тебе, души моей виденье;
Её гоню из сердца целый день я;
Не стать ей ныне явью, ни потом.
Когда же сон мои закроет вежды,
Когда позволит ночь передохнуть,
Все нужные мне узы будут сняты,
И воля скинет все свои одежды,
Я с первой грёзой сна увижу путь
И побегу к душе твоей крылатой.
Мэри Элизабет Кольридж[249](1861–1907)
Из сборника «Поклонники фантазии» (1896)
Ведьма
Я очень долго ходила в снегу,
Но я слаба и мала,
Мокрая шубка, сжатые зубки,
Дорога была тяжела.
Бродила я по цветущей земле,
А здесь лишь несколько дней.
Меня на порог поставьте, и в дом пустите скорей.
Леденящий ветер – жестокий враг,
Я долго стоять не могу,
Жёсткие руки, в голосе – муки,
И смерть на каждом шагу.
Я всё же крошка-девица,
Ножкам моим всё больней.
Меня на порог поставьте, и в дом пустите скорей.
Её голос на женский голос похож,
В нём страсти сердечной звук.
Она явилась, и пламя забилось,
И сникнув, погасло вдруг.
С тех пор не горел больше мой очаг,
Ведь я торопился к ней,
Её на порог поставить, и в дом пустить поскорей.
Из сборника «Награда фантазии» (1897)
Мгновение
Короной красной облака
Венчают пики гор.
На бурном небе свысока
Ярится солнца взор.
Зачем ты смотришь на меня,
Вздыхая все года?
Во все века такого дня
Не будет никогда.
Из сборника «Стихотворения» (1908)
Замужество
Одна ты не спишь, не проснёшься одною,
Мечты и молитвы теперь вдвойне;
И сестры сказали порой ночною:
Тебя не увидим мы, дева, в окне.
Мы глаз не увидим твоих сиянье,
Смеющихся, буйных, в веселья час,
Танец твой под омелой[250], лобзанья,
Шалость твою средь нас.
Скоро должна к нам явиться матрона,
С голосом низким, мудра и мила,
Буду ли к ней я теперь благосклонна?
Ведь дева в ней уже умерла!
«Мой милый взял моё сердце, я – его»[251]
Никто так не любил меня, как горе.
Оно с рожденья бегало за мной.
Крало игрушки с ревностью во взоре,
Осталась я одной.
Поющих птиц в моём саду сначала
Отпугивал его протяжный стон;
Оно моих любимых убивало,
Мне скорбь – его закон.
О горе, я кляла тебя юницей,
А ныне мне твоя приятна власть;
В твоих руках костистых, как в темнице,
Тебя люблю – не страсть.
В этот день
Кто плачет у могилы,
Кто в комнате без силы,
Цветёт лишь ирис милый —
Я помню.
Лишь цикламена кроны
Раскроют все бутоны,
Мне плакать нет резона —
Я помню.
Оскар Уайльд[252](1854–1900)
Из сборника «Стихотворения» (1881)
Requiescat[253][254]
Ступай легко, под снегом
Ей вечно спать,
Шепчи, ведь ей побегам
Цветов внимать.
Ржа прядь златую властно
Взяла в свой плен,
Та, кто юна, прекрасна,
Отныне тлен.
Всех лилий белоснежней,
Лишь поняла,
Что женщина: так нежно
Она цвела.
И вот плитой покрыта,
Глухой доской,
Во мне – душа разбита,
У ней – покой.
Мир ей! она не слышит
Стихи сквозь снег,
Здесь жизнь моя не дышит —
В земле навек.
La Bella Donna della mia Mente[255][256]
В жестоком пламени сгорая,
От странствий тягостных без сил,
Любимой имя называя,
О песнях я теперь забыл.
О, Коноплянка, для любимой
Шиповник трелями покрой,
Пой громче, Жаворонок, мимо
Проходит кроткий Ангел мой.
О, слишком чистая, как Дева,
Для страстных вздохов в уголке,
Она прекрасней Королевы
И света лунного в реке.
Мирт в волосах её сплетённых —
(Зелёный лист – златая прядь!)
Не краше среди трав зелёных
Снопов желтеющая рядь.
Для поцелуев – не для боли
Губ её маленький проём[257], —
Трепещет, как ручей на воле,
Иль роза ночью под дождём.
А шея – словно донник белый
За негой солнца восстаёт,
У коноплянки зоб умелый
Не бьётся так от сладких нот.
Разрез граната в белых зёрнах —
Уст её тёмно-красный клад,
Румянец щёк – в садах просторных
Краснеет персик, солнцу рад.
О гибкость рук! О белоснежный[258]
Стан для услады и тревог.
О Дом любви! О неутешный
Дождём израненный цветок!
Quia multum amavi[259][260]
Мой друг, когда священник, полный страсти,
Из раки тайной первый раз берёт
Плоть Господа, и, совершив причастье,
С дрянным вином хлеб отправляет в рот,
Он не познал, как я, благоговенья,
Когда, вонзая в плоть свой грешный взгляд,
Тебя всю ночь томил я на коленях,
Свершая поклонения обряд.
Коль не был бы смазлив, любил бы боле
В то лето бурной неги и дождей,
Не стал бы я наследником юдоли,
В дверях Страданья сгорбленный лакей.
Но совесть – сенешаль твой белолицый,
Бежит вослед, готовясь дать мне бой;
Я рад, что так любил – и вновь родится
От всех светил цветок мне голубой!
Silentium amoris[261]
Как солнце слишком яркостное гонит
Луну упрямо-бледную назад
В пещеру тьмы, где та мечту хоронит —
Сиять под серенаду соловья,
Так жжёт мне губы Красота твоя,
И песни благозвучные – не в лад.
Как ветер через луг примчавшись с пляской
На буйных крыльях, лишь исчезла тьма,
Тростник ломает слишком грубой лаской,
Где песням предавался он своим,
Так слишком бурной страстью я раним:
Любви избыток – и Любовь нема.
Тебе мой взгляд сказал всё, несомненно,
Зачем я смолк, и гриф на лютне пуст,
Не лучше ль разойтись нам откровенно:
Тебе – к тому, кто так сладкоголос,
А мне – лелеять память этих грёз:
Не спетых песен, не лобзавших уст.
Эндимион[262](для музыки)
Плоды на ветвях золотые,
Аркадских птиц не молкнет хор,
Здесь блеют овцы молодые,
Набеги коз в поля пустые,
Он лишь вчера сказал впервые
Люблю! Я жду его с тех пор.
Луна, хозяйка тёмных далей!
Храни любимого, как страж.
Его ты знаешь – он мой паж,
Обутый пурпуром сандалий,
Его ты знаешь – он мой бог,
С пастушьим посохом, лукавый,
Он нежен, словно голубок,
Темноволосый и кудрявый.
У горлицы устали крылья,
Где друг в малиновых чулках?
К овчарне волки подступили,
И сенешаль прекрасных лилий
Спит в лепестках – легла мантильей
Тьма на сиреневых холмах.
Луна святая! Так мы ждали!
Стань Путеводного звездой![263]
Где мой красавец молодой?
Коль видишь пурпур тех сандалий,
Всё тот же посох, тёмный локон,
В козлиной шкуре силуэт,
Скажи ему, я жду, где окон
Вдали мерцает тусклый свет.
Росой прохладной луг покрылся,
Аркадских птиц не слышен хор,
С пригорка юный фавн спустился,
Златыми дверцами прикрылся
Нарцисс усталый, не явился
Ко мне мой милый до сих пор.
Луна обмана и печали!
Где тот, в кого я так влюблён?
Где губ пунцовых жаркий стон?
Где посох, пурпур тех сандалий?
Зачем так серебрится клён?
Зачем покров туманный убыл?
Ах! Стал твоим Эндимион,
И ждущие лобзаний губы!
В золотых покояхГармония
Слоновая кость этих клавиш и рук —
Фантазий порывистых всплеск роковой,
Как отблеск серебряный тополя вдруг,
Когда шелестит он лениво листвой,
Иль пены дрейфующей узел живой
На волнах оскаленных, ветра испуг.
И в золоте стен – золотистая прядь,
Как в чашечке бархатцев жёлтой каймой
Сплелась паутинок тончайшая рядь,
Иль тянется к солнцу подсолнух немой,
Лишь ночь распрощалась с ревнивою тьмой,
И лилий копьё в ореоле опять.
И губ её алость на алых губах
Моих, как рубиновый свет от лампад,
Дрожащий в гробнице на красных шелках,
Иль как истекающий кровью гранат,
Иль влажные лотоса сердце и взгляд
В вине розоватом – кровавых слезах.
Impression du Matin[264][265]
Ноктюрн лазурно-золотой
Сменила в сером кантилена:
На Темзе баржа с охрой сена
Отплыла. Зябкий и густой
Из-под мостов туман ползёт,
Дома окутав жёлтой тенью,
Висит над Сити без движенья
«Святого Павла»[266] вздутый свод.
Вдруг шум на улицах возник,
Проснулась жизнь; чуть волочится
Повозок сельских ряд, и птицы
В сиянье кровель слышен крик.
Под фонарями взад-вперёд
Девица бродит одиноко,
Ласкает день ей тусклый локон,
Пылают губы, в сердце – лёд.
Impressions[267]
1. Les Silhouettes
На море серые буруны,
Унылый ветер лёг пластом,
Луна желтеющим листом
Через залив несётся бурный.
На бледной отмели прибоя
Баркас чернеет, как офорт:
Весёлый юнга влез на борт,
Сверкнув улыбкой и рукою.
А на холме кричат кроншнепы;
Там, загорелы и юны,
Среди травы жнецы видны,
Как силуэты против неба.
2. La Fuite de la Lune
Весь мир спокойствием одет,
Весь мир в объятьях сновидений,
Молчанье там, где мрачны тени,
Молчанье там, где теней нет.
Лишь эхо резко принесёт
Крик одинокий и печальный,
То коростель подруге дальней
Ответ с холмов туманных шлёт.
И неожиданно луна
С небес уводит серп лучистый
К пещере мрака, в золотистый
Кисейный плащ облачена.