Катя стиснула зубы и прошла мимо них, чувствуя, как спина горит от их взглядов. Паркет под ногами скрипел всё громче, будто смеялся над ней.
Комната. Та самая, в которой настоящая Катарина провела столько одиноких, горьких лет. Те же обои с выцветшими розами, та же кровать с матрасом, тот же запах — пыль, лаванда из саше в шкафу и… что-то еще. Что-то кислое, как старые слезы, въевшиеся в дерево.
«Ну и семейка», — фыркнула Элис, швыряя вещи в шкаф. Дверца со стуком захлопнулась, и с полки свалился флакон духов — разбился, заполнив воздух терпким ароматом розмарина. «Прямо как в старых сказках: мачеха, злобный братец и отец-тень».
Луиза, бледная от ярости, тут же бросилась к Кате:
«Ты в порядке? Они даже не дали тебе переступить порог, как начали!»
Катя медленно выдохнула. В груди клокотало, но она сжала это чувство, как раскаленный уголь.
«Я ожидала хуже».
«А я предлагаю подсыпать им в чай слабительных трав», — весело сказала Элис. «Пусть знают, с кем связались».
Девушки рассмеялись, и Катя почувствовала, как напряжение немного отпускает. Но тут же за окном завыл ветер — резкий, злой, будто предупреждая.
В дверь постучали — три четких удара, как приговор.
«Леди Катарина, вас ждут к ужину в семь», — прозвучал голос служанки, плоский и безжизненный.
«Спасибо», — ответила Катя ровно.
Шаги за дверью затихли, но в воздухе остался запах лука и жира — кухня явно готовила что-то тяжелое, маслянистое.
Она подошла к зеркалу, поправила волосы. В отражении смотрела на нее уже не сломленная Катарина. Катя.
«Они думают, что я та же дурочка, которую можно затравливать», — тихо сказала она. «Но я не она. И сегодня же они это поймут».
Луиза улыбнулась.
«Месть?»
«Месть», — подтвердила Катя. «Но не грубой силой. Ядовитыми порциями. Начиная с этого ужина».
Элис засмеялась.
«О, мне это нравится».
Катя глубоко вдохнула и поправила платье. Где-то внизу уже звенели ложки о тарелки, и запах жареного мяса пробивался сквозь щели в полу.
«Пора. Пусть видят, кого на самом деле впустили в свой дом».
И в тот же момент ледяной сквозняк рванул по комнате, заставив дрожать пламя свечей.
Катя спустилась в столовую по широкой, холодной лестнице. Каждый шаг отдавался гулким эхом в пустых коридорах, словно дом был огромным, безжизненным колоколом. Двери в столовую были распахнуты, выпуская волну теплого, насыщенного воздуха, густо замешанного на ароматах ужина: дымное жаркое из незнакомого мяса с нотками дикого чеснока и можжевельника, сладковатый пар от запеченных корнеплодов Этерии и терпкий запах красного вина, которое уже разливали в тяжелые хрустальные бокалы.
Естественно, ей не обрадовались. Мать, восседая во главе стола, как хищная птица на насесте, лишь бросила на нее ледяной взгляд, едва Катя переступила порог.
«Явилась. Как мило, что ты почтила нас своим присутствием», — ее голос был гладким, как лезвие, покрытое маслом. «Садись. Не заставляй нас ждать вечность».
Стул Кати скрипнул против паркета, когда она отодвинула его. Ткань сиденья была жесткой и холодной даже сквозь платье. Она заняла свое место – самое неудобное, у самого края стола, спиной к сквозняку от приоткрытого окна.
Ужин начался в гробовой тишине, прерываемой только звоном приборов о фарфор. Блюда Этерии, как всегда, были необычными и восхитительно вкусными. Катя почти физически ощутила, как теплая волна удовольствия от нежного мяса и сочных овощей разливается по ее телу, невольная улыбка тронула губы. Хоть какая-то радость в этом змеином гнезде.
Мать отпила глоток вина, поставив бокал с таким звоном, что все вздрогнули.
«Каникулы у тебя заканчиваются, Катарина», — заявила она, не глядя на дочь, а разглядывая свой маникюр. «Через три дня тебе пора возвращаться в «Солнечный Шпиль». Надеюсь, в этот раз ты хоть попытаешься не позорить нашу фамилию окончательно? Хотя...» — она ядовито усмехнулась, «с твоими-то данными...»
Катя почувствовала, как слова протеста – «Я не поеду! У меня нет магии!» – подкатили комом к горлу. Но тут же ее осенило. Школа! Это же не просто тюрьма для «пустышки». Это возможность! Шанс научиться большему. Не просто сдерживать свои разбушевавшиеся каналы, а понять их, овладеть стихиями, подчинить ту самую неуправляемую молнию, что дремала внутри! Котик в ее груди, почувствовав сдвиг в мыслях, согласно замурлыкал, теплой волной успокоения окутывая ее сердце.
«Хорошо», — ответила Катя, опустив глаза в свою тарелку с супом. Голос ее прозвучал тихо, но четко, без привычных для старой Катарины ноток истерики или каприза. «Как скажете».
Звон упавшей ложки Себастьяна о блюдце прозвучал как выстрел в внезапно наступившей тишине. Отец замер с ложкой супа на полпути ко рту, бульон капал обратно в тарелку. Мать уставилась на Катю с таким выражением лица, будто та внезапно заговорила на языке демонов. Даже служанка, подносившая блюдо, застыла как статуя, широко раскрыв глаза. Вид у них всех был настолько глупо-ошеломленным, что Катя едва сдержала смешок. Котик внутри тихо хихикнул.
Минута шока прошла. Ложки снова зашевелились, но атмосфера стала еще более натянутой. Себастьян, видимо, решил, что тишина – не его стихия, и избрал для развлечения проверенный метод: вывести сестру из себя. Он откинулся на спинку стула, пренебрежительно облизнув ложку.
«Ну что, «сестричка»», — начал он с фальшивой сладостью в голосе, «дом родной тебе нравится? Или уже соскучилась по своей каморке в Шпиле? Там тебе самое место. Среди мусора». Он сделал паузу, ожидая реакции. Катя методично ела суп. «Хотя... даже мусор иногда бывает симпатичным. Ты же даже внешне не вышла. Тощая, как жердь. Груди, вон, нет совсем». Он грубо засмеялся. «Неудивительно, что герцог Далин даже не попытался на тебя... польститься. Дура несчастная. Даже в постели бесполезна».
Каждый его ударный слог был как пощечина. Катя чувствовала, как жар стыда и ярости поднимается от живота к горлу. Кулон на ее шее внезапно стал горячим, почти обжигающим кожу. По телу пробежали мурашки, а в ушах зазвенело. Опасненько! Котик внутри заурчал громче, уже не успокаивающе, а тревожно. Его сила и защита кулона работали на пределе, но волна гнева Кати была слишком мощной. «Успокойся! Сейчас сорвешься!» – мчалась мысль котика, сливаясь с его настойчивым мурлыканьем.
«Успокоюсь», — мысленно пообещала Катя котенку, сжимая под столом кулаки так, что ногти впились в ладони. Она закрыла глаза, глубоко вдохнула запах дымного мяса и ладана (мать любила его жечь во время ужина) и мысленно посчитала: Раз... два... три... На счете десять она открыла глаза, стараясь дышать ровно.
И увидела застывшую картину. Все снова смотрели не на нее, а в свои тарелки. Но теперь с выражением не шока, а... недоумения? Катя бросила взгляд на суп Себастьяна. Там, где должен был быть ароматный бульон с овощами, лежала ровная, матовая корка льда, из которой торчала ложка брата, вмерзшая, как в айсберг.
«О-о-о!» — воскликнул Себастьян, неожиданно для всех, в том числе и для себя. Его лицо расплылось в самодовольной ухмылке. «Видали?! Это я! Третья стихия проснулась! Вода! Нет, Лед!» Он гордо выдернул ложку из ледяного плена, с грохотом поставив тарелку. «Не то что у этой бестолочи! Ха! Маг трех стихий! Вот это да!»
Отец откашлялся, и на его обычно каменном лице появилось нечто, отдаленно напоминающее гордость. Мать аж всплеснула руками (редчайшая для нее демонстрация эмоций).
«Себастьян! Дорогой мой!» — воскликнула она. «Это же чудесно! Три стихии! Настоящий гений рода Вейлстоун! Какая радость!»
Поздравления, восторженные возгласы, звон бокалов – все смешалось вокруг «новоявленного гения». О Кате моментально забыли. Она опустила глаза, чтобы скрыть блеск в них, и спокойно, с аппетитом, доедала свой теплый суп, наслаждаясь вкусом и... тишиной в свой адрес.
Весь оставшийся ужин Себастьян, окрыленный «успехом», пытался продемонстрировать свою новую «силу». Он строил рожи, сосредоточенно хмурил лоб, шептал что-то под нос, тыча пальцем то в Катину тарелку (где суп упорно оставался горячим), то в ее бокал с водой (вода лишь слегка колыхалась), то пытался дунуть холодом ей в лицо (получился лишь жалкий сквознячок). Катя делала вид, что не замечает его усилий, методично пережевывая куски нежного мяса. С каждым провалившимся фокусом лицо Себастьяна становилось все краснее, он начинал пыхтеть и ворчать себе под нос.
А внутри Кати... Котенок уже не просто смеялся. Он буквально катался от беззвучного хохота, сотрясая ее изнутри. «Ох, ай! Ха-ха-ха! Смотри на него! Надулся, как индюк! Ха-ха! Ой, икнул! Прости! Ха-ха-х-ик! Он думает, это он! Ха-ик! Ох, животик!» – его мысленный смех прерывался икотой. Катя едва сдерживала улыбку, притворяясь, что давится крошкой хлеба.
Пусть радуются своему «гению». Пусть Себастьян купается в ложной славе. Пусть ему потом будет стыдно до копчика, когда поедут в столицу устанавливать его "новую магию" и выяснится правда. А пока... пока Катя наслаждалась вкусным ужином и зрелищем фальшивого торжества. Она подняла бокал с водой, делая вид, что пьет за успех брата, и встретилась глазами с Луизой, стоявшей у буфета. В глазах служанки-ведьмочки светилось понимание и едва сдерживаемое веселье. Катя едва заметно подмигнула ей. Первая маленькая порция «яда» была подана. И принята.
Когда она наконец поднялась из-за стола, ее платье на спине, где дул сквозняк, было прохладным, но внутри горел приятный жар от сытости и... предвкушения. Себастьян все еще пыхтел, пытаясь заморозить салфетку. Отец с матерью обсуждали, к каким учителям его пристроить. Никто не обратил внимания на то, как легко и уверенно она вышла из столовой, как будто покидая