Такая политическая модель отражалась и в общем курсе царствования – выстраивающемся не как последовательное действие, а как «средняя» между весьма извилистым движением. Последний год (1880–1881) охарактеризовался сломом подобного сценария, назначением с неопределенно широкими полномочиями на пост директора распорядительной комиссии М. Т. Лорис-Меликова (1825–1888), сохранившего затем, при объявленной нормализации положения, пост министра внутренних дел и сформировавшего во многом некое подобие кабинета (по крайней мере, ему были предоставлены большие возможности по подбору кандидатур на высшие должности). Императорская власть в этот период напряженно пыталась найти опору в обществе, при этом не зная сама, насколько далеко готова зайти на этом пути – и одновременно пребывая в неопределенности, в каких пределах готова допустить общественную самостоятельность.
Кризис власти переживался столь глубоко в силу целого ряда обстоятельств:
– прежде всего, действительной растерянности власти перед лицом народовольческого террора – с подобными угрозами власть ранее не только никогда не сталкивалась, но и не представляла в действительности, какую реальную силу представляет из себя противник;
– данная ситуация усугублялась тем, что в противостоянии народовольцам власть оказывалась действующей «в одиночку»: общественное мнение пребывало в ситуации «наблюдателя», между участниками противоборства – именно это положение вещей и привело весной 1880 г. к призыву общества к поддержке.
Если накануне убийства Александра II в публичном пространстве существовал практически единодушный консенсус, отвергавший консервативные настроения (так, независимо от содержания собственных взглядов, ведущие публицисты – такие, например, как Катков, воспринимали характеристику в качестве «консерваторов» как обвинение, перед лицом которого надлежит оправдываться), то 1 марта 1881 г. ситуация стремительно изменилась – до гибели Александра II положение вещей определялось как нестерпимое: все стороны сходились в том, что его необходимо изменить и далее так продолжаться не может – консерватизм как возврат к некоему «нормальному порядку» вещей был за пределами текущей политической повестки в силу того, что применительно к александровскому царствованию было непонятно, что именно можно определить как тот период, к которому необходимо возвращаться и «консервировать».
Проблема была заложена в сам уже к этому времени окончательно закрепившийся образ царствования – реформы, уже в ближайшие годы обозначенные как «Великие», стали главнейшей чертой этого времени, и здесь сам Александр II не составлял исключения. Так, в письме к своей многолетней любовнице кн. Екатерине Долгорукой, в 1880 г., после смерти императрицы Марии Александровны, сочетавшейся с императором морганатическим браком, Александр II в феврале 1874 г. убеждал ее не пытаться вмешиваться со своими советами в принятую им систему управления, поскольку «это система, которой я придерживаюсь уже 18 лет и с которой осуществил с Божьей помощью все великие реформы [выделено нами. – А. Т.], которые счастливо свидетельствуют, что система не дурна».
Гибель Александра II привела к кардинальному изменению ситуации. Если на данный момент историки все реже используют понятие «контрреформ», введенное в оборот современниками в рамках публицистической полемики против действий нового царствования и малоприменимого к действительной правительственной политике 1880-х – начала 1890-х гг., – то для характеристики общественных настроений и публичных жестов это понятие весьма показательно. Так, в 1886 г. было воспрещено публичное чествование 25-летия крестьянской реформы – высшее достижение в риторики предшествующих лет, она теперь в глазах правительства и, в еще большей степени, в риторике официозных изданий представала достаточно неоднозначной. Еще большую полемику вызывали судебные учреждения, введенные по уставам 1864 г., положение дел в университетах, неблагонадежных в глазах властей как в отношении студенчества, так и настроений самой профессорской корпорации.
Не только практический, но едва ли не в первую очередь символический характер имело закрытие в 1883 г. целого ряда изданий – «Отечественных записок», редактируемых М. Е. Салтыковым-Щедриным (1826–1889) и Н. К. Михайловским (1842–1904), «Дела», унаследованного Н. В. Шелгуновым (1824–1891) после кончины Г. Е. Благосветлова (1824-188), «Голоса» А. А. Краевского (1810–1889), редактируемого В. А. Бильбасовым (1838–1904), – примечательно, что издания эти были весьма разные по направленности и по читательской аудитории: народнические «Отечественные записки» были весьма далеки от радикального «Дела», во многом ориентированного на традиции, заложенные еще в «Русском слове» Писаревым (1840–1868), а либеральный «Голос» и вовсе начинался в 1863 г. как официоз тогдашнего Министерства внутренних дел, возглавляемого П. А. Валуевым (1815–1890), и во многом вернул этот статус во времена Лорис-Меликова, став (или, по крайней мере, почитаясь) наряду с «Вестником Европы» выражением новой правительственной политики.
Для общественной атмосферы второй половины 1880-х гг. характерно сильное ослабление политических интересов – новое народничество, выразителем которого стало «Русское богатство» и в дальнейшем во многом «Северный вестник», пропагандировало логику «малых дел» как способ полезной деятельности – в ситуации, когда всякий активный протест представлялся бесплодным и радикальные требования означали на практике лишь пустые слова, без всякой возможности применить их к делу. Характеризуя два десятилетия спустя сформировавшийся в эти годы особый общественный тип, популярный журналист и беллетрист А. Амфитеатров пробовал ввести по аналогии с «шестидесятниками» понятие «восьмидесятничества»: для отечественной публики одним из символов времени станет чеховская проза, трактуемая как отражение «безвременья», тоски по делу для людей без будущего, без своего места – проживающих день за днем, тех, о ком невозможна «большая форма», предполагающая раскрытие героя: в коротком рассказе он умещается весь, поскольку детали, подробности «серых людей» не требуют прорисовки – штриха, одной реплики достаточно, чтобы читатель воссоздал по нему все остальное.
Первые годы правления Александра III прошли в совершенно иной атмосфере – она менялась быстро, но, как и было сказано, император взошел на трон в обстановке не только связанных с ним надежд, но и почти всеобщего сочувствия. Репрессивные меры, направленные против радикалов, встречали если не поддержку, то понимание – со своей стороны новая власть далеко не оформилась и была далека от определенности. Характерно, что организованная в первые недели после убийства Александра II Святая Дружина, попытка противопоставить тайной организации революционеров аналогичную тайную организацию, охраняющую престол всеми средствами, в том числе теми, к которым не может прибегнуть правительство[35], была далека от чистого охранительства – по крайней мере для целого ряда из ее ведущих членов задача виделась в том, чтобы расколоть противоправительственные силы, изолировать радикалов – ориентируясь на компромисс с умеренной частью. Так, граф П. П. Шувалов (1847–1902), одна из ключевых фигур в деятельности Святой Дружины, в записке, поданной министру двора графу И. И. Воронцову-Дашкову (1837–1916), писал, что чрезвычайные меры являются временными – ограниченными перспективой от полугода до года. Их целью является внести необходимое успокоение – но последнее лишь основа для долговременной политики, определяемой тем соображением, что «трудно предположить, чтобы Россия могла долго оставаться единственным исключением в семье европейских народов, и чтобы она не удостоилась от своего государя того доверия, которое он оказывает своим финляндским подданным или покровительствуемым им славянам», т. е. речь непосредственно шла о введении конституционного правления. В этом с П. П. Шуваловым был в целом единодушен Б. Н. Чичерин (1828–1904), направивший в ближайшие дни после воцарения Александра III через своего бывшего университетского коллегу и, в это время, хорошего знакомого К. П. Победоносцева записку государю, отстаивая ту же логику – решительных, чрезвычайных мер, позволяющих поставить ситуацию под контроль, и движения в сторону общеимперского представительства, мыслившегося через развитие земских институций: в отличие от Шувалова, Чичерин полагал, что подобные реформы необходимы незамедлительно – сначала через введение совещательного представительства, но как шаг, демонстрирующий логику правительства и принятый им курс.
В более поздней оптике выбор нового правительственного курса связывался с заседанием Совета министров 8 марта 1881 г., на котором обсуждался вопрос об опубликовании подготовленного Лорис-Меликовым текста правительственного сообщения о созыве подготовительных комиссий для рассмотрения законопроектов и с изданием манифеста 29 апреля о незыблемости самодержавия. Действительно, данные события стали своеобразным «водоразделом», определившим первые контуры нового правительственного курса, однако их значение в тот момент было существенно иным, чем они предстали и для самих их участников спустя несколько лет. Заседание 8 марта, определившее судьбу проекта Лорис-Меликова, происходило в ситуации, радикально изменившейся по сравнению с той, в которой проект был в целом одобрен Александром II перед его гибелью: вопрос стоял в том, следует ли в данный момент идти по пути уступок, пытаться найти компромисс – или же в первую очередь необходимо восстановить, утвердить сильную власть. Победоносцев, решительно протестовавший на идею издания правительственного сообщения о созыве членов подготовительных комиссий, предостерегал от угрозы «французских Генеральных штатов», подобно тому, как в серии статей в «Русском вестнике» в предшествующие месяцы его редактор Н. Любимов видел в подобных идеях аналог Собрания нотаблей 1787 г. Победоносцев, поддержанный воспитателем государя, гр. С. Г. Строгановым (1794–1882), утверждал: